Кавалер Красного замка - Александр Дюма

Таким образом, благодаря своей осторожности, никем не замеченная, она пробежала часть улицы Сент-Онорэ и вдруг, повернув на улицу Гренель, наткнулась не на патруль, а на компанию храбрых волонтеров, отобедавших на хлебном рынке, патриотизм которых был возбужден бесчисленными тостами, поднятыми в честь будущих побед.

Бедная женщина, вскрикнув, попыталась скрыться в улицу дю Кок.

— Эй, эй, гражданка! — вскрикнул начальник волонтеров. Чувствовать над собою власть стало врожденной привычкой. Поэтому даже эти свирепые люди избрали себе начальника.

— Эй, куда ты?

Женщина, не отвечая, продолжала бежать.

— Готовься! — закричал начальник. — Это переодетый мужчина! Какой-нибудь скрывающийся аристократ!

Стук двух или трех ружей, беспорядочно, неумело вскинутых дрожащими руками, дал понять женщине о готовности выполнить роковую команду.

— Нет, нет! — вскричала она, тут же остановилась и пошла назад. — Нет, гражданин, ты ошибаешься, я не мужчина.

— Ну, так слушайся команды, — сказал начальник, — и говори правду. Куда ты так летишь, ночная красавица?

— Никуда, гражданин, я иду домой.

— А, ты идешь домой?

— Да.

— Для порядочной женщины поздненько возвращаешься, гражданка.

— Я иду от больной родственницы.

— Бедная кошечка, — сказал начальник, сделав такое движение рукой, что испуганная женщина отскочила. — А где ваш пропуск?

— Мой пропуск? Какой, гражданин? Что ты этим хочешь сказать и чего требуешь?

— Разве ты не читала постановление?

— Нет.

— Ну, так ты слышала, как его оглашали?

— Тоже нет! Что в этом постановлении, боже мой?

— Начать с того, что говорят не «боже мой», а «Верховное существо».

— Виновата, ошиблась. Это по старой привычке.

— Привычка аристократов.

— Постараюсь исправиться, гражданин. Но ты говорил?..

— Я говорил, что постановлением Коммуны запрещено после десяти часов вечера выходить со двора без пропуска. При тебе ли он?

— Нет.

— Ты его забыла у своей родственницы?

— Я не знала, что надо иметь этот пропуск при себе.

— Ну, так пойдем до первого караула, там ты приветливо объяснишься с капитаном, и если он останется доволен тобой, то прикажет двум солдатам проводить тебя до твоего дома, а не то оставит при себе, пока наведут подробные справки. Ну, живо, налево кругом, шагом марш!

Судя по боязливому восклицанию арестованной, начальник добровольцев понял, что бедной женщине эта мера показалась ужасной.

— Ого-го! — сказал он. — Я уверен, что в наших руках какая-то знатная дичь! Ну, ну, вперед, моя красавица!

Начальник схватил арестованную под руку, невзирая на жалобные крики и слезы, и повлек к караулу дворца Эгалитэ.

Конвой уже находился недалеко от заставы Сержан, как вдруг молодой, высокого роста мужчина, закутанный в плащ, вышел на улицу Круа де Птишан в ту самую минуту, когда арестованная пыталась вымолить свободу. Но начальник волонтеров беспощадно тащил свою жертву, не внимая ее словам. Женщина вскрикнула, и в этом крике отразились страх и страдание.

Молодой человек увидел эту борьбу, услышал вопль, мигом перешел с одной стороны улицы на другую и очутился перед небольшим отрядом.

— Что вы делаете с этой женщиной? — спросил он того, который казался начальником.

— Прежде чем допрашивать меня, займись-ка лучше своим делом. Это тебя не касается.

— Кто эта женщина, гражданин, и чего вы от нее хотите? — повторил молодой человек с повелительной интонацией.

— Да ты-то сам кто, чтоб нас допрашивать?

Молодой человек отвернул с плеча плащ и показал блестящие эполеты на военном мундире.

— Я офицер, — сказал он, — как видишь.

— Офицер… чего?

— Гражданской гвардии.

— Ну и что? Нам-то что до нее? — отвечал один из волонтеров. — Зачем нам знать офицеров гражданской гвардии?

— Что он мелет? — спросил другой, растягивая слова, как это делают простолюдины, когда начинают сердиться.

— Он говорит, — парировал молодой человек, — что ежели эполеты не заставят уважать офицера, то сабля заставит уважать эполеты.

И неизвестный защитник молодой женщины, отступив на шаг и высвободив из-под складок плаща широкую и надежную пехотную саблю, блеснул ею при свете фонаря, потом быстрым движением, показавшим привычку обращаться с оружием, схватил начальника волонтеров за ворот карманьолки и, приставив острие сабли к его горлу, сказал:

— Теперь поговорим, как два добрых приятеля.

— Да, гражданин, — сказал начальник волонтеров, пытаясь освободиться.

— Предупреждаю, что при малейшем движении твоем или твоих людей я насквозь просажу тебя этой саблей.

Между тем двое волонтеров продолжали держать женщину.

— Ты спрашиваешь, кто я? — продолжал молодой человек. — На это ты не имел права, потому что не командуешь патрулем гарнизона. Но это к слову. Скажу тебе, кто я. Меня зовут Морис Лендэ; я командовал батареей канониров при деле 10 августа, имею чин поручика национальной гвардии и занимаю пост секретаря в секции Братьев и Друзей. Довольно тебе этого?

— Эх, гражданин поручик, — отвечал начальник, чувствуя на горле острие сабли, — это дело другое. Если ты в самом деле тот, за кого себя выдаешь, значит, ты настоящий патриот.

— Я знал, что мы мигом поймем друг друга, — сказал офицер. — Теперь отвечай, о чем кричала эта женщина и что вы с нею делали?

— Мы вели ее на гауптвахту.

— А зачем вели на гауптвахту?

— Затем, что у нее нет пропуска, а по последнему приказу Комитета приказано задержать всякого, кто после десяти часов вечера попадется на улице, не имея при себе законного документа. Разве ты забыл, что отечество в опасности и что на ратуше вывешен черный флаг?

— Черный флаг развевается на башне, и отечество в опасности, потому что двести тысяч солдат готовы вторгнуться во Францию, — возразил офицер, — а не потому, что женщина бегает по улицам Парижа после 10 часов вечера. Но постановление действительно существует, вы правы, и если б сначала сказали мне об этом, то объяснение наше было бы коротким и мирным. Хорошо быть патриотом, но не мешает быть и вежливым. Граждане должны уважать офицеров, которых они сами избирали. Теперь ведите эту женщину, если хотите, вы свободны.

— Ах, гражданин! — схватив руку Мориса, вскричала женщина, все время с беспокойством следившая за распрей. — Ах, гражданин, не оставляйте меня во власти этих грубых и полупьяных людей.

— Хорошо, — сказал Морис, — вот вам моя рука, я провожу вас до караула.

— До караула? — с ужасом повторила женщина. — За что же вести меня туда, если я никому зла не причинила?

— Вас ведут в караул, — сказал Морис, — не потому, что вы причинили зло, не потому, что считали вас способной сделать его, но потому, что постановление Комитета запрещает выходить без пропуска, а у вас его нет.

— Но я этого не знала, сударь.

— Гражданка, в карауле добрые люди, которые будут с вами вежливы, с вниманием выслушают ваши оправдания. Вам нечего их бояться.

— Я уже не боюсь оскорблений, сударь, — сказала молодая женщина, сжимая руку офицера, — я страшусь смерти; если меня отведут в караул, я погибла.

II. Незнакомка

Эти слова были произнесены с таким отчаянием и силой, что Морис невольно вздрогнул. Проникновенные звуки этого голоса с силой электрического разряда отдались в глубине его сердца.

Он обернулся к волонтерам, которые совещались между собой. Стыдясь того, что один человек мог нагнать на них столько страху, они рассуждали, как бы выбраться из этого положения. Их было восьмеро против одного. Трое имели ружья, остальные пики и пистолеты. У Мориса была лишь сабля. Бой был бы неравным.

Даже женщина поняла это; опустив голову на грудь, она тяжело вздохнула.

Что касается Мориса, он, насупив брови и презрительно сжав губы, стоял с обнаженной саблей в двойственном положении человека, которому чувства повелевают защитить женщину, а обязанности гражданина приказывают ее выдать.

Вдруг в конце улицы, как молния, блеснули штыки и послышались мерные шаги патруля, который, увидев скопище, остановился в десяти шагах, и голос капрала прокричал:

— Кто идет?

— Друг! — вскричал Морис. — Иди сюда, Лорен!

Тот, к кому обращался этот отзыв, быстро приблизился.

— А, это Морис! — произнес капрал. — Что ты, повеса, делаешь в эти часы на улице?

— Ты видишь, я только что вышел от Братьев и Друзей.

— Да, чтоб перейти в отделение сестер и приятельниц. Понимаю.

В час туманной ночи,Только что лунаВзглянет тебе в очи,Будь ты у окна.Друг придет твой нежныйСкромною стопой.Ручкой белоснежнойДверь ему открой.

Вроде того, и так далее, не так ли?