Слабости сильной женщины - Анна Берсенева

Коробочки с ампулами, которые он извлек из туго набитой сумки, были аккуратно упакованы в целлофановый пакет, и край пакета был заплавлен утюгом.

– Герметично, – объяснил он. – В аптеке вам не упакуют, а так – довезете под любым дождем в целости-сохранности.

– Мерси.

Лера вытащила деньги из кошелька и протянула продавцу. Тот пересчитал их мгновенным, веерным движением и спрятал где-то в недрах куртки.

– На здоровье вашей мамочке, – напутствовал он Леру. – Милости просим, я тут постоянно теперь бываю.

Только в метро Лера поняла, что, собственно, произошло. Правда, она ничуть не жалела, что купила лекарство раз в двадцать дороже, чем оно должно было бы стоить. Где бы они стали его искать, раз уже нет в последней аптеке? Но вот мысль о том, что вскоре оно понадобится снова, а потом – еще раз, и потом опять, – эта мысль заставила Леру покрыться холодным потом, несмотря на то что по дороге до метро она успела продрогнуть.

Можно сэкономить на чем-нибудь, как-нибудь перебиться в этом месяце без половины стипендии – хотя им троим и так хватало только впритык. Можно экономить даже на колготках, если, как ни противно, под джинсы надевать рваные.

Но что делать потом? Церебролизин будет нужен постоянно, и никакой стипендии на это не хватит, и зарплаты не хватит, и пенсии… А сэкономить на этом лекарстве при маминой болезни было невозможно, и будет невозможно, как ни старайся. И в продаже оно не появится, это ясно. А если удастся найти «каналы» – там оно будет приблизительно по той же цене, что и у парня в болоньевой куртке, это тоже ясно.

Вот это и был тупик, и ощущение тупика заставило Леру похолодеть и схватиться за поручень, хотя поезд не тормозил. Каково же тогда должно быть маме, которая не сможет жить без этих инъекций?

В подъезде Лера разорвала заутюженный целлофан и выбросила в бачок для пищевых отходов. В аптеке-то не бывает такой упаковки.

Костя еще не возвращался из Ленинки. Она ведь потому и получала за него стипендию, что у него сегодня был библиотечный день и ему не надо было ни в университет, ни в Институт высшей нервной деятельности на ту самую улицу Бутлерова.

Впрочем, это можно было считать удачным стечением обстоятельств. А вдруг Костя не решился бы отдать столько за лекарство, подумал бы, что надо посоветоваться с Лерой или Надеждой Сергеевной, а потом того спекулянта могло уже и не быть возле аптеки… А что уж тут советоваться – и так все ясно.

– Лерочка, обедать будешь или Котю подождешь? – спросила мама, заглянув в ванную, где Лера уже расчесывала мокрые от дождя волосы. – Успела в аптеку?

– Успела, мам. Не буду обедать, подожду.

– Боже, вот везение! – обрадовалась Надежда Сергеевна. – А я ведь, грешным делом, подумала: вдруг кончится лекарство, что тогда? А лекция как?

– Какая лекция? – удивилась Лера, и тут только поняла, что уже успела забыть о ней.

А ведь выбегала сегодня из аудитории с какими-то легкими, еще не сложившимися в стройную систему мыслями, и радовалась, что вечером будет время вспомнить их спокойно, и старалась не забыть хотя бы этот мгновенный, спутанный клубок из слов, образов и предположений…

– О чем сегодня лекция была? – переспросила мама.

– А! О погибших мозаиках храма Юстиниана, Сан-Витале.

– Где это? – сразу заинтересовалась Надежда Сергеевна – она вообще интересовалась всем, что изучала ее Лерочка.

– В Равенне, мама, – улыбнулась Лера. – Далеко!

Глава 2

Лера Вологдина должна была закончить аспирантуру ровно через год, но к писанию диссертации еще и не приступала. Правда, угрызений совести она из-за этого не испытывала никаких. За два года аспирантуры Лера успела прочитать все – ну, почти все, – что ей могло понадобиться для диссертации, а написать – написать она успеет! Год для самого писанья, когда все уже сложилось в голове, – и то много. Ведь у них на истфаке не то, что на биофаке у Кости: кроликов резать не надо, опыты проводить тоже не надо.

– Все свое ношу с собой! – смеялась Лера, когда муж удивлялся, что за два года у нее появилось только множество исписанных карточек. – У вас своя специфика, у нас своя!

А напишет она все месяца за три: привыкла думать быстро и работать быстро, и все равно не стала бы писать в месяц по две страницы на протяжении нескольких лет.

Не зря же, впервые собрав свежеиспеченных аспирантов, профессор Ратманов спросил их, усмехаясь в усы:

– Ну, молодые люди, еще не усомнились в избранной специальности? И вообще – в общественной необходимости ваших штудий? И не сомневайтесь, не сомневайтесь, – тут же махнул он рукою. – А если засомневаетесь, утешайте себя тем, что никогда больше у вас не будет в жизни такого восхитительно-беззаботного времени, как золотые аспирантские годы. Уже только из-за этого стоит писать диссертацию, уверяю вас!

И Лера вполне наслаждалась обещанной беззаботностью.

Учиться ей было еще легче, чем в студенческие годы; минимумы она сдала играючи. И что может быть лучше, чем заниматься тем, что тебе интересно: читать книги об итальянском Возрождении, думать, глядя на старинные картины…

И предполагать, что будущая работа окажется чем-то похожим. Во всяком случае, она будет будоражить мысль и не будет угнетать душу – а иначе зачем ею вообще заниматься?

И слушать Костины рассказы про высшую нервную деятельность – радуясь, что и он занят любимым делом. Костя даже больше был влюблен в своих улиток, чем Лера в картины старых венецианцев. Потому что Лера все-таки любила жизнь больше, чем всех итальянцев, вместе взятых, а Костя любил улиток сразу на втором месте после Леры.

А как же иначе?

Она вообще любила все, из чего состояла ее жизнь, и всех, из кого она состояла. Так вот, вперемешку, всех вместе и любила, и действительно не могла бы жить иначе.

Двор свой любила – мрачноватый, на чужой взгляд, но настоящий, старый московский двор; и маму, конечно, с ее трогательным интересом к чему угодно и наивной уверенностью, что все люди в общем-то хорошие; и школу свою на Сретенке, и истфак на Ленгорах, да мало ли что еще!

И мужа Костю. Но его – совсем иначе, совсем отдельно, как счастливого посланника судьбы.

Они поженились еще в начале третьего курса, но Лера до сих пор не могла привыкнуть к своему мужу. Она даже сама удивлялась: ведь все привыкают друг к другу, все друг другу немножко надоедают за какие-нибудь пару лет, а у них – все иначе! Тем более что познакомились они вообще на первой «картошке», значит, еще два года плюс – и все равно…

Костя был первым, кого заметила Лера, подойдя к первому гуманитарному корпусу МГУ, возле которого уже выстроилась вереница автобусов. Сердце у нее замирало в тот день и тут же начинало колотиться с быстрым восторгом: поступила, студентка! Теперь – «картошка», вообще – какая-то неведомая жизнь, что может быть лучше!