Перешагнуть горизонт - Althessa Oldoak

Мне не потребовалось много времени, чтобы понять причину страданий жены. Ей было тоскливо без привычного образа жизни и любимых занятий. После Сиэтла, где жизнь бурлила во всем своем многообразии проявлений, провинциальный городок мог казаться если не тюрьмой, то уж точно монастырем.

Желание вырвать её из серого болота однообразных будней и мои амбиции подстегивали меня к деятельности. Чтобы доказать свою значимость для компании и добиться повышения, я с невероятным рвением принялся углублять свои знания в юриспруденции, взялся за написание научной работы «Социальная функция гражданско-правового регулирования отношений собственности».

Таня очень тяжело переживала вынужденную бездеятельность. Она скучала, не находя приложения своим талантам. Погрузившись в изучение материалов и подготовку монографии, я отдалился от нее.

Наверное, именно это стало толчком, надломившим наши с Таней отношения. А может быть, трещина появилась раньше, когда мы только переехали в Реймонд. Не уверен. До сих пор я так и не сумел разгадать эту шараду.

Однажды вечером она возвратилась домой позже меня и сообщила, что была у психоаналитика. Её настроение явно улучшилось. Даже мой хмурый вид, остывший ужин и потушенные свечи не расстроили ее. Она весело болтала целый вечер, рассказывала, что поняла, чего ей не хватало все время, делилась планами стать писателем, щебетала, что я должен быть ее музой, склоняясь ко мне и будто невзначай касаясь моего уха горячими влажными губами. Я был рад такому преображению, и даже отложил свою работу, чтобы разделить с ней постель. Таня была раскрепощена и бесшабашна, как никогда. Она вела, задавала тон, требовала от меня полной самоотдачи, а я был счастлив быть ведомым и исполнять ее желания. Это был самый лучший секс в нашей недолгой супружеской жизни!

На следующий день она сообщила, что записалась на еженедельные консультации к психоаналитику. Результат меня устраивал, и я не стал возражать, даже несмотря на немалую оплату услуг специалиста и выписанных им лекарств, которые не покрывались страховкой.

В течение месяца моя жена буквально летала на крыльях. По вечерам она, если не стучала лакированными ноготками по клавиатуре лэптопа, работая над своей книгой, то находилась рядом со мной, обсуждая характеры и поступки выдуманных ею героев. А я, ответственно выполняя обязанности музы, кивал головой и предлагал ей варианты эпитетов и метафор, хотя мысли мои были заняты выявлением противоречий в регулирующих отношения собственности нормативно-правовых документах штата Вашингтон. Я был ослеплен счастьем.

Я был слеп и тогда, когда крайне возбужденная Таня, примчавшись ко мне в офис, прервала мою беседу с редким клиентом, сообщив, что потеряла свои таблетки, и попросила денег, чтобы купить взамен. Конечно же, я не отказал ей.

Через четыре часа мне позвонил шериф с известием, что моя жена мертва, а на полу возле ее трупа найдены две пустых упаковки от транквилизатора и недопитая бутылка виски.

А теперь, перемещаясь из комнаты в комнату, я коротаю каждый день, силясь осознать, зачем я здесь.

2. За что?

Войдя в кухню, как и много раз до этого, я натыкаюсь на календарь, где отмечено тринадцатое февраля две тысячи тринадцатого года. Не знаю, сколько прошло времени с того дня, как перед уходом на работу я последний раз передвинул рамку на эту дату. Я сделал это неосознанно, по привычке, выработанной за два года и ровно два месяца до того дня. Но сейчас время уже не имеет значения. Его невозможно отмотать назад, как старинную киноленту. Невозможно исправить все то, что я упустил. Поэтому все равно.

Я отвожу взгляд от злобно ухмыляющейся цифры тринадцать и поднимаюсь наверх, чтобы еще раз проверить, не привиделось ли мне всё. Войдя в спальню, где мы провели много часов вместе, я вижу кровать, аккуратно застеленную синим покрывалом. Такого же цвета шторы скрывают большое окно и создают в комнате полумрак. Ореховый комод, небольшой стол с зеркалом и рядом с ним мягкий стул с высокой спинкой, кресло-качалка в дальнем углу – все предметы знакомы до боли, но нигде не видно ничего, что бы напомнило мне о присутствии Тани. Я заглядываю в её шкаф. В нем пусто. Дверь в ванную приоткрыта. Я осматриваю и эту комнату. Тоже пусто. Никаких следов – ни красного махрового халата, который всегда висел на вешалке у двери, ни разбросанных где попало полотенец.

Когда я, бурча, собирал их, чтобы положить в стиральную машину, она заливисто смеялась и говорила, что живет в другом мире, со своими персонажами, и ей недосуг отвлекаться.

Мы были счастливы, пока не прозвенел телефонный звонок из офиса шерифа.

Слова «Вам немедленно нужно приехать домой. Ваша жена умерла» прозвучали из трубки, как розыгрыш. Не поверив в реальность сказанного, я возмутился:

– Что за глупые шутки? – и хотел отключить связь, но был остановлен серьёзным голосом стража закона.

– Мистер Джефферсон, я не шучу. Похоже, она приняла слишком большую дозу антидепрессантов, запив изрядной порцией алкоголя. Вы не замечали за ней слабости к спиртному?

– Нет, не замечал, – ответил я автоматически, начиная осознавать, что моей Тани больше нет, и что именно я стал причиной ее смерти.

– Мне нужно побеседовать с вами.

С трудом шевеля языком из-за неожиданно образовавшегося в голове тумана, я пообещал:

– Хорошо. Буду через десять минут.

Боясь поверить в услышанное, я встал из-за стола, надел пальто, шарф и шляпу, вынул из кармана ключ от машины и направился на стоянку, где был припаркован мой, купленный из вторых рук, Вольво. Проехав два перекрестка на желтый сигнал светофора, я подъехал к дому. На дорожке стояла машина скорой помощи, а рядом с ней – «Ленд Крузер» шерифа. Места для моего авто не осталось, и я припарковался по другую сторону проезжей части.

Из открытого окна нашей спальни доносились громкие голоса трех мужчин и одной женщины. До меня долетел обрывок фразы, произнесенный визгливым сопрано дамы, проживавшей по соседству:

– … она голая высунулась из этого окна и бросила в меня пустую бутылку! А я всего лишь шла мимо дома по тротуару.

Моя кровь мгновенно закипела. «Как она смеет говорить такое о моей жене?» – возмущенно думал я, перебегая дорогу. Желая быстрее увидеть Таню и в глубине души надеясь, что она не мертва, а мертвецки пьяна и спит, а затем добраться до этой женщины, я смотрел только на окно, откуда доносились голоса.

Боль настигла меня, когда половина пути через дорогу была уже преодолена. Охватив все тело, она на мгновенье затмила мои мысли. В тот же миг я почувствовал, что отрываюсь от земли и лечу не по своей воле вдоль дороги, удаляясь от дома. Это был невероятно затяжной полет, но в какой-то момент мне удалось изменить траекторию своего движения. Тогда же боль покинула меня. Я чрезвычайно быстро преодолел расстояние от дороги до дома, чувствуя небывалую легкость во всем теле, и вместо того, чтобы врываться в дверь и взбегать по ступенькам, рванул вверх и влетел в открытое окно второго этажа. Чудом избежав столкновения с толстой теткой, я приземлился на пол. В это время все находившиеся в комнате, затаив дыхание, прильнули к окнам.

Первым подал голос шериф:

– Чёрт, – раздосадованно пробормотал он, – что за проклятый день сегодня? – и выскочил из спальни, даже не обратив на меня внимания.

Подошвы полицейских ботинок застучали по деревянным ступенькам.

– Пойдем быстрее, – сказал один из медиков другому. – Возможно, ему мы еще успеем помочь.

Второй ответил:

– Эта может и подождать. Пойдем.

И они отправились вслед за шерифом прочь из дома.

Я наклонился к Тане, лежавшей навзничь рядом с нашей кроватью. Ее лицо стало белоснежным, без какого бы то ни было намека на нежный румянец, всегда украшавший щеки моей жены. Глаза утратили свой блеск и живость, дыхание не срывалось с ее посиневших губ.

– Таня, Таня, Таня… – безумно шептал я, глядя на неподвижное тело, боясь дотронуться до него, ощутить холод смерти. В тот момент я прочувствовал всю глубину словосочетания «боль утраты».

– Это моя вина! – стонал я, в отчаянии дергая себя за волосы. Бесконечно презирая, я винил себя и только себя в этой нелепой смерти: – Если бы я не дал ей денег на лекарства, она была бы жива! И теперь я уже не могу ничего исправить.

В это время соседка, оставшаяся в комнате, не обращая на меня никакого внимания, вначале выглянула в окно, а затем, подойдя к туалетному столику, принялась выдвигать ящики и рыться в них, время от времени недовольно фыркая:

– Ничего стоящего. Нищета.

Ее толстые губы скривились в презрительной гримасе, а короткие пальцы проворно выхватывали то одно, то другое из множества милых мелочей, принадлежавших Тане.

Наконец в руки женщины попала шкатулка, в которой моя жена хранила свои драгоценности. Глаза толстухи загорелись, она щелкнула языком: