Лесные яблоки - Иван Данилов

На следующий вечер после бомбежки у нас намечалось заседание по уточнению сроков отбытия на фронт. Мы собирались тронуться к Дону на днях, пока стояла теплая погода и шли каникулы. Договорились встретиться в строго определенное время — как только матери уйдут доить коров. Уже с полчаса я стоял под кленом, а Мишка все не появлялся. Я прислушивался к звукам в их дворе — подойник не гудел.

Из-за садов выкатилась красная луна и кособоко повисла над станицей. От нечего делать я стал разглядывать ее. Раньше я любил играть с луной в прятки. Меня все волновало: почему она ходит за мной? Спрячешься за сарай — и тут луна; побежишь в огород, станешь под акацией — и опять луна подглядывает за тобой сквозь густую листву. Но теперь играть с луной не хотелось, и, нарушая конспирацию, я свистнул, заложив в рот два пальца. Потом еще раз и еще.

Во дворе послышались шаги. Мишка вышел за ворота, исподлобья взглянув на меня, хмуро спросил:

— Ну чего рассвистелся?

— Мы же договорились… — затараторил я и смолк: по щекам Мишки катились слезы.

— У нас отца убили, — выдавил Мишка и, судорожно сглотнув, добавил: — Пойду я, а то мать плачет…

Нагнув голову, он медленно пошел от ворот. А я стоял под кленом и не знал, что делать, как помочь ему. Мишка уже скрылся за углом, когда я крикнул:

— Мишк, пойди сюда!

Рука моя сжимала карманный фонарик, подарок отца.

— На, — протянул я фонарик, — я давно хотел тебе отдать…

Мишка мотнул головой и вытер рукавом рубахи глаза.

— Не надо…

Он немного постоял со мной рядом и, вздохнув, сказал:

— Ты, Толька, не гляди на звезды. Ну их… Я вот вчера увидал, как одна упала, а нынче похоронную принесли. Выходит, правда это — если звезда упала, значит, кого-нибудь убили…

Я бежал домой, не отрывая глаз от земли. Я боялся увидеть небо. Было тихо, и лишь во дворе Исая Егоровича воровски звякал по наковальне молоток. Он делал из монет нательные кресты и продавал их богомольным старухам и напуганным войной женщинам.

Чужая

Тальку на нашей улице не любили. При каждом удобном случае мальчишки ее колотили, а девчонки дразнились. Стоило Тальке появиться на улице, как из-за плетня летело: «Косоногая сорока ходит просит пирожка».

Талька действительно была хромой, но ничего ни у кого она не просила. Если бы она не хромала, красивее ее не было бы в станице девчонки. Косы у Тальки толстые, с необыкновенно чистым золотым отливом, глаза синие, как весенние льдинки. Она редко выходила на улицу из-за дразнилок и еще потому, что мать ее давно болела и у Тальки всегда находились дела. Она уже умела стряпать, вместе с отцом ходила на луг грести сено.

Из-за своего отца и страдала Талька. Мы не любили его за многое: за то, что у него было ружье, за тонкие и кривые, как у паука, ноги. Мы не прощали ему, что наши отцы воевали, а он жил здесь. Но главной причиной мальчишеской неприязни был сад. Лучше сада, чем у Исая Егоровича, не найти в станице: в нем были такие яблоки, какие редко кто пробовал. Каждую осень Исай Егорович нанимал машину и в плетеных корзинах вез яблоки на базар. Когда грузили машину, запах шел по всей улице.

В колхозе Исай работал мало, говорил, что ухаживает за женой, но ухаживала за ней Талька, а он все лето жил в саду, в шалаше. Каждого, кто осмеливался перелезть через плетень, встречал соляным зарядом из ружья. Перед самой войной он однажды так угостил Мишку в мягкое место, что мой друг потом целый день просидел в реке, вымачивая из ранок соль. Мишку Исай Егорович невзлюбил больше других. И мы догадывались почему. Мы слышали от взрослых, что в молодости Исай хотел жениться на красавице Поле, Мишкиной матери, но она ему отказала. Говорят, Исай долго жил один, потом привез из далекой станицы свою теперешнюю жену. Родив Тальку, она заболела, и Исай стал еще злее к людям.

Мы мстили Тальке за ее отца, мстили зло и постоянно. В школе сажали в ее портфель лягушек, вечером, подкараулив на улице, пугали мертвецами. Делается это проще простого: из тыквы удаляют мякоть, долбят зубы, глазницы, — остается только дождаться темноты, чтобы вставить в тыкву зажженный карманный фонарик, — и пугай кого хочешь…

Много разных обид причиняли мы Тальке. Но отцу она никогда не жаловалась, даже не плакала, когда ее колошматили. Всего один раз видел я Талькины слезы. В школе собирали для фронта подарки, и каждый принес что мог: пуховые варежки, кусок свиного сала, сумку сухой вишни. Лишь Талька ничего не принесла.

— У вас, Клочкова, значит, ничего для фронта не нашлось? — спросила ее учительница.

Талька поднялась из-за парты и стояла потупившись.

— Так ничего и не нашлось? — повторила учительница.

Талькины плечи задрожали, и на парту часто, как дождины, закапали слезы.

Но мы не жалели Тальку.

— У-у, жадина!

— Сад вон какой…

— Может, они за немцев?

Мы не выбирали выражений, мы бросали ей в лицо самые обидные слова, которые знали.

И эту ненавистную всем Тальку нам с Мишкой однажды стало жалко…

По станице прошел слух, будто у Голого яра утонул немецкий самолет. Вроде бы летчик перепутал ночью реку со своим аэродромом. Мы с Мишкой решили найти этот самолет. Друг убедил меня, что без самолета жить нам никак нельзя. Мы шли на реку, и Мишка расписывал, как все пацаны будут завидовать нам, когда мы улетим на фронт.

— Самолет-то немецкий, свои же и собьют нас, — высказал я опасение.

Мишка на минуту растерялся и потер затылок. Но тут же его конопатое лицо засияло:

— Придумал! Мы нарисуем звезды. А кресты замажем.

— А кто будет рулить?

— Фу, хитрость! — Мишка махнул рукой. — На тракторе мы ездили? Ездили. А у самолета такие же рычаги. Заведем и… — Мишка раскинул руки и помчался по дороге. Я побежал следом.

На повороте, возле сада Исая Егоровича, мы чуть не сбили с ног девчонку. Девчонка была не нашенская, не родничковская. Она бежала в станицу и, столкнувшись с нами, не то сердито, не то испуганно выпалила:

— Мальчики, у вас милиция есть?

Мишка сунул руки в карманы и, оглядев незнакомку с ног до головы, деловито спросил:

— А по шее не хошь?

В черных, с небольшой раскосинкой глазах девочки появилось удивление. Но в сторону она не отступила.

— Простите, мальчики, вы знаете Талю Клочкову?

— Ну? — Мишка нахмурил брови.

— Ты-то кто ей? — нахохлился я.

— Я? Никто. Мы познакомились и пошли к ней в сад. А папа стал ее бить. Спасите ее…

Девчонка глядела на нас так умоляюще, и была она такой вежливой, что мы даже растерялись.

— Не буду, не бу-уду больше! — донесся из сада Талькин плач.

— Пока он ее лупит, айда к медовке, — предложил я Мишке. — Напудим яблок.

Мишка согласно кивнул.

— Какие вы, какие вы!.. — зло крикнула нам вдогонку незнакомая девочка.

Мы перепрыгнули плетень и побежали на Талькин голос. Договорились нарвать медовок, но бежали совсем не к яблоне. Продравшись через терновник, остановились за толстым стволом старой вербы и увидели Тальку. Она лежала на траве вниз лицом, а отец ее бегал возле на тонких кривых ногах, потрясая в воздухе хворостиной и ругался.

— Па-аршивка! Ишь додумалась, сколько добра погубила… — Не бросая хворостины, он присел на корточки и стал собирать с земли сушеные дольки яблок. — Чтоб больше тут ноги чужой не было! Еще бы Мишку Ржавого привела…

— А я сам пришел! — выкрикнул Мишка и вышел из-за вербы.

Исай вскочил как укушенный.

— Бандиты! Безотцовщина! Я вас в Совет, к прокурору…

Потом метнулся к шалашу, там у входа стояла коса.

…За плетнем, на том же месте, мы увидели ненашенскую девчонку.

— Хоронись! — крикнул я ей, задыхаясь от бега.

Она не поняла и продолжала стоять.

— Сюда! — требовательно позвал ее Мишка и махнул рукой.

В саду хрустели ветки, слышался топот. Талькин отец гнался за нами.

Забежав за огороды, мы спрятались в густом кленовнике. Девчонка не совсем понимала, что произошло, но и не спрашивала.

— Он же мог со злости и тебя зарезать косой, — сказал я. — Позапрошлым летом он Мишку…

Друг украдкой толкнул меня в бок. И тут же сам спросил у девчонки:

— Ты как в сад-то попала?

— Таля позвала меня. Мы играли, и Таля показала мне, как она сушит яблоки для фронта. Прямо на ветках… А он увидел и ударил ее по рукам палкой. Я испугалась и убежала…

— Да, мальчики, мы еще не познакомились, — спохватилась вдруг она и протянула Мишке руку, но он со смешком сунул в ее ладошку мои пальцы.

— Женя, — назвала себя девочка.

— А он Толька, — сказал за меня Мишка, вылезая из укрытия, и, не оборачиваясь, буркнул: — Я Мишка Ржавый.

— Какой? — не поняла девочка.

Мишка улыбнулся:

— Ржавый… Дразнят так, потому что конопатый.