Жена тигра - Теа Обрехт

Если все сделать правильно, то душа, соблазненная всем этим, со временем и впрямь вернется домой. Она будет рыться в шкафах и заглядывать в буфеты, в поисках тактильного утешения прикасаться к тем предметам, которыми пользовался ее хозяин при жизни, переставлять посуду на полках, звонить в дверь и по телефону, всячески самой себе напоминая о своих былых функциях. Душа покойного станет трогать те вещи, которые способны издавать звуки, тем самым словно оповещая обитателей дома о том, что она тоже здесь.

Обо всем этом бабушка напомнила мне по телефону, после того как сообщила о том, что дед умер. Сорок дней жизни души она воспринимала как нечто вполне реальное, исполненное здравого смысла. Бабушка стала понимать это, похоронив своих родителей и старшую сестру, а также множество разнообразных родственников и незнакомых мне людей из ее родного города. Соблюдение этих сорока дней было для нее неким обязательным правилом. Она постоянно повторяла его, успокаивая деда, когда тому случалось потерять пациента, на которого он потратил особенно много физических и душевных сил. Дед считал это суеверием, но все чаще оправдывал бабушку и все реже протестовал по поводу заверений в бессмертии души, поскольку к старости ее вера только усилилась.

Бабушка была потрясена, разгневана, уверена в том, что нас ограбили, лишив дедушкиных сорока дней, ибо теперь они сократились до тридцати восьми или даже тридцати семи в связи с некоторыми обстоятельствами его смерти. Он умер в одиночестве, во время своих странствий где-то вдали от дома. За день до получения известия о его смерти бабушка не знала, что он уже мертв, спокойно гладила утром одежду мужа или мыла посуду. Теперь она не могла даже надеяться на то, что подобное незнание будет ей прощено, и понятия не имела, каковы могут быть его духовные последствия. Мой дед умер в больнице какого-то захолустного Здревкова, расположенного по ту сторону нынешней границы. Никто из тех, с кем бабушка уже успела поговорить, не знал, где этот самый Здревков находится. Потом она спросила меня, что я знаю о намерениях деда, и я сказала ей правду. Я действительно даже представить себе не могла, зачем он туда поехал.

— Врешь ты все! — возмутилась бабушка.

— Честное слово, не вру!

— Но он сказал нам, что едет туда, чтобы встретиться с тобой!

— Не может такого быть! — возразила я, уже понимая, что дед солгал — сперва ей, а потом и мне.

Он просто воспользовался тем, что мне нужно было надолго уехать, и под предлогом встречи со мной решил незаметно улизнуть из дома. По словам бабушки, он отправился в путь на автобусе, примерно неделю назад, почти сразу же после моего отъезда. Куда и по какой-то причине двинулся дед, так и осталось никому из нас неведомым. Персонал больницы в Здревкове целых три дня пытался разыскать его родных, чтобы сообщить им о смерти и переслать домой тело. Оно прибыло в городской морг тем самым утром, когда я разговаривала с бабушкой. В этот момент я находилась в четырех сотнях миль от дома, стояла в общественной душевой на автозаправочной станции возле пропускного пограничного пункта. Я прижимала к уху телефонную трубку, босиком, в закатанных до колен штанах, держа в свободной руке сандалии и постоянно оскальзываясь на зеленых плитках пола, чуть ли не по щиколотку залитых водой, непрерывно текущей из-под сломанной раковины.

Кто-то намертво прикрепил гибкий шланг душа к крану над раковиной. Теперь он висел раструбом вниз, то и дело кашляя прямо на пол тоненькими струйками воды. Это, должно быть, продолжалось уже много часов, потому что вода здесь была повсюду, заливала плиточный пол до самого порога и стекала по ступеням крыльца в пересохший садик, находящийся позади этого жалкого сарая. Однако происходящее, похоже, ничуть не тревожило смотрительницу этой убогой душевой, женщину средних лет, волосы которой были повязаны ярким оранжевым шарфом. Я обнаружила ее дремлющей в уголке на стуле и удалилась с ворохом счетов за телефон, но так и не решилась заглянуть в них и узнать, в какую сумму вылились семь пропущенных мною звонков от бабушки, прежде чем я сама смогла взять трубку.

Я была просто в ярости из-за того, что бабушка сразу не сообщила мне, что дед куда-то уехал. Мало того, он, оказывается, еще и наврал ей и моей матери, сказал им, что беспокоится, как я справлюсь с пресловутой миссией доброй воли — в данном случае это было связано с проведением прививок в сиротском приюте в Брежевине, — а потому хочет сам поехать туда и помочь мне. Впрочем, и ругать бабушку я тоже не могла, опасаясь выдать наш общий с дедом секрет. Ведь она наверняка сообщила бы мне о его отъезде, если бы знала, что он смертельно болен. Но вот это-то мы с дедом как раз от нее и скрыли. Я решила: пусть себе говорит сколько угодно. Ничего не стану ей возражать. Ведь не могла же я сейчас сказать ей о том, как мы с дедом три месяца назад, после того как он сам себе поставил диагноз, вместе отправились к онкологу в Военную медицинскую академию. Этот врач, давнишний коллега деда, молча показал ему снимки.

Дед хлопнул шляпой по колену, выругался и заявил:

— Вот уж действительно, как говорится, хотел овода прихлопнуть, да по ослу попал!

Я сунула в щель автомата еще две монетки, и телефон благодарно заурчал. Я смотрела, как купаются воробьи. Они ныряли с порожка душевой в лужу у меня под ногами, поднимая тучу брызг, и старательно смачивали себе спинки. Солнце здорово припекало, был еще только полдень, а все вокруг уже застыло от жары. В комнатушке, где я стояла, тоже царила влажная жара. В раскрытую дверь была видна залитая солнцем дорога. Машины собрались перед пограничным пропускным пунктом в длинную плотную очередь, вытянувшуюся вдоль шоссе с размякшим асфальтом, который блестел, точно политый глазурью. В этой очереди я разглядела и нашу машину. На боку у нее виднелась приличная вмятина после недавнего столкновения с трактором, за рулем сидела Зора, выставив в настежь распахнутую дверцу одну прекрасную длинную ногу, которая будто волочилась по земле, когда машина чуточку сдвигалась с места. Взгляды, которые Зора метала в сторону душевой, все более походили на острые стрелы по мере того, как ее машина приближалась к будке таможенника.

— Они мне вчера вечером позвонили, — донесся до меня голос бабушки, звучавший теперь несколько громче и уверенней. — Я решила, что это просто ошибка. Не хотела говорить тебе, пока мы сами окончательно в этом не убедимся. Нечего тебя беспокоить… Вдруг это все-таки не он? Но сегодня утром твоя мать была в морге… — Бабушка некоторое время молчала, потом воскликнула: — Нет, я не понимаю, я совершенно ничего не понимаю!

— Я тоже ничего не понимаю, бабуля.

— Как же так? Он ведь поехал, чтобы с тобой встретиться!

— Но я-то об этом не знала!

Теперь тон ее изменился, стал подозрительным. Больше всего, по-моему, бабушку возмущало то, что я не плачу и не бьюсь в истерике. Впрочем, минут через десять после начала нашего разговора она, возможно, позволила себе поверить, что мое спокойствие — следствие того, что я нахожусь за границей, в больнице, выполняю важное задание, вокруг меня, скорее всего, толпятся пациенты и коллеги-врачи. Ох, сколько упреков и обвинений бабушка бросила бы мне в лицо, если бы знала, что я разговариваю с ней из общественной душевой! Я пряталась там, чтобы наш разговор не могла подслушать Зора.

— Тебе что, и сказать нечего? — с горечью спросила бабушка.

— Честное слово, бабуля, я просто ничего не могу понять! Зачем он сказал вам, что поехал повидаться со мной?

— Ты даже не спросила, как такое случилось, не было ли это несчастным случаем! — возмущенно воскликнула она. — Почему ты об этом не спросила, не поинтересовалась, как он умер?

— Я не знала вообще ничего, даже того, что он из дому уехал, — возразила я.

— Но ты не плачешь! — обвиняющим тоном заявила бабушка.

— Ты тоже.

— А вот твоя мать просто убита горем, — сказала она. — Он ведь наверняка давно все знал. Мне говорили, что он был очень болен — значит, наверняка об этом знал и, конечно, с кем-то своими опасениями поделился. Уж не с тобой ли?

— Если бы дед знал, то точно никуда не поехал бы! — Я очень надеялась, что эти слова прозвучали достаточно убедительно. — Он никогда не поступил бы так!

Над зеркалом на металлической полке аккуратной стопкой лежали белые полотенца. Я взяла одно и вытерла себе лицо и шею, оставляя на ткани грязные серые разводы, потом схватила второе и в итоге использовала штук пять.

Никакой корзины для грязного белья я не обнаружила, кинуть полотенца было некуда, поэтому я просто положила их в раковину и спросила:

— Где именно его нашли? Он отъехал далеко от дома?

— Не знаю, — сказала бабушка. — Они нам так толком и не объяснили. Где-то там, на той стороне.

— Может, это какая-нибудь особая клиника? — спросила я.