Когда засмеется сфинкс - Игорь Подколзин

— Извините, мистер Грег, я сейчас распоряжусь, одну секундочку. — Хозяин поклонился и все так же, как монумент, будто не шагал, а к подметкам ботинок были приделаны колесики, двинулся к стойке.

— Вот так-то лучше. Подумаешь, велика потребность, — еле шевеля губами, произнес мужчина, лоб его опустился на раскрытую ладонь согнутой в локте руки. — Это же так ничтожно мало — пива и покоя, господи. Девушка поставила перед ним кружку.

— Спасибо, Моника, вы молодец, дай вам бог удачи. — Из верхнего кармана пиджака он вынул сигарету, размял ее, взял со стола спички и очень ловко прикурил. Струя дыма потянулась в сторону плаката. — Простите, что побеспокоил.

— Пожалуйста, всегда рада услужить вам, мистер Грег. — Она взяла пустую кружку и отошла.

На тротуаре у окна бара остановился прохожий в белом чесучовом костюме. Пристально посмотрел на одноглазого. Постоял. Пошарил взглядом по залу, словно кого-то отыскивая.

Неторопливой походкой, держа сигарету в отставленной в сторону руке с оттопыренным мизинцем, украшенным широким золотым кольцом, к стойке приблизился щеголеватый молодой человек в клетчатом пиджаке, он поставил ногу в изящном лакированном с плоским носком ботинке на подставку внизу у пола и попросил коньяку. Румяному и по-детски круглому лицу он пытался придать надменное выражение. Губы презрительно кривились. Он, очевидно, изнывая в безделье, наблюдал сцену разговора мужчины с официанткой и хозяином. Переложив сигарету в другую руку, он двумя пальцами поднял рюмку за тонкую ножку и, сощурившись, посмотрел напиток на свет. На тыльной стороне ладони сине-зеленым пауком расплылась татуировка. Все на нем было новое, с иголочки: и костюм, и обувь, и цветной, в радужных завитушках, широкий и модный галстук. От фигуры веяло парикмахерской и довольством.

Отпивая маленькими глотками коньяк, повернулся к хозяину, еще брезгливее скривил губы и, растягивая слова, словно жуя их, назидательно произнес:

— Почему вы пускаете в свое заведение разный сброд, который изводит девушек непотребными, похабными расспросами? Здесь приличное место, и нечего шляться всяким прощелыгам и подонкам, им давно пора в богадельню.

Одноглазый приподнял голову с ладони и недоуменно, будто еще не полностью отрешился от затаенных личных мыслей, уставился на говорившего.

— Об этом я спрашиваю вас, хозяин! — продолжал, повысив голос, молодой человек. — И прошу ответить. Да, да, прошу!

Бармен вскинул на него глаза, нахмурился, но тут же словно через силу улыбнулся и миролюбиво произнес:

— Слава богу, мистер, мы живем в свободной демократической стране, и любой может посещать то, что ему вздумается, если он, конечно, не безобразничает, ведет себя благопристойно, не нарушает порядок. А насчет подонка, то я извиняюсь, но честнее и благороднее человека, чем мистер Грег, он, кстати, когда-то был полицейским, мне не приходилось встречать, и это не только мое мнение.

— Выдумаете? — протянул молодой человек. — Однако запоете по-другому, когда это кривое чучело распугает клиентов. Вы правильно изволили заметить, мы живем в свободном мире и вольны ходить туда, куда заблагорассудится, где не появляется всякое отребье и не пристает с пошлыми предложениями к юным девицам. А если это извращенный тип, таких сейчас хоть пруд пруди?

— Но он не приставал пи с какими предложениями.

— А я заявляю, приставал, и он, несомненно, маньяк.

— Мистер Грег порядочный и образованный человек. Тем более вы же видите, он инвалид, без руки и глаза, будьте милосердны, — пробубнил хозяин.

— Вот именно, — отрезал клетчатый. — Пусть отправляется со своими горестями и дурацкими расспросами в церковь или молельный дом каких-нибудь мормонов, а не действует на нервы культурным людям, не отравляет настроение тем, кто хочет развлекаться за свои денежки, приобретенные, может быть, ценою здоровья и жизни.

Приходится лишь удивляться, куда смотрят наши блюстители порядка. Мы их содержим — платим жалованье не за то, надеюсь, чтобы разное образованное нищее хамье портило нам жизнь, а вам репутацию заведения. — Он обратил лицо к посетителям, будто призывал их в свидетели.

Многие сочувственно закивали.

— Эдак вы еще и вонючих ниггеров сюда напустите, чтобы они, изображая обезьян, лазали по люстрам? — Он громко захохотал.

— Ну что вы? — засуетился бармен. — Он скоро уйдет. Успокойтесь, пожалуйста, он не засиживается допоздна.

— Правильно, уйдет. И я уйду. И никогда больше не появлюсь здесь, где могут оскорбить и унизить, да и посоветую сделать то же друзьям, а у меня их немало, особенно среди морских пехотинцев. — Он фыркнул, стряхнул пепел в опустевшую рюмку и высокомерно посмотрел на хозяина. — Вот так, учтите это, милейший.

Деньги звякнули о стойку. Не дожидаясь сдачи, он выпятил грудь и, смотря прямо перед собой, проследовал прочь. У выхода обернулся и погрозил хозяину пальцем.

Бармен с досадой смахнул ладонью монеты в открытый ящик и направился к столику в углу.

— Помолчите, Джекки, — тот, кого называли Грегом, встал, — у меня нет одного глаза, но есть оба уха. Я все слышал, понимаю, старина, и не обижаюсь. Кстати, вы не видели кинофильм «Каждый умирает в одиночку»?

— Нет, мистер Грег. Я не хожу в кино, предпочитаю телевизор. Но вы меня не так поняли, — заканючил он. — Приходите, когда пожелаете, я очень уважаю вас, поверьте. Мало ли что наболтал этот хлыст. И откуда они берутся? То хиппи, то йиппи, то черт их знает кто. И теперь эти, с виду похожи на людей, а за душой одна спесь. Хапанул несколько тысчонок в каком-нибудь легионе наемников, остался в живых и строит не бог весть что.

— Не надо, Джекки. Не надо. А фильм этот обязательно посмотрите, советую, поучительная и жизненная история. Я ухожу. Пусть эти сволочные пижоны не портят свои сволочные нервы. Они всегда помнят, что живут в свободной стране, даже тогда, когда лишают других не только свободы, но и жизни. Так-то, Джекки. Прощайте. Этот юнец — кто он там, коммивояжер или недобитый вояка, вероятно, прав, мне действительно пора на свалку, в этом сволочном мире я задержался слишком долго, здесь больше нечего делать. Поеду в Гонолулу, к этой коричневой деве. — Он указал крючком на проспект. — Лопать бананы, бататы, маниоку и вкушать прелести духовные. Точка, Джекки, счастливо оставаться, старина, не поминайте лихом.

— Полноте, мистер Грег. — Хозяин слегка придержал его за рукав. — Не обращайте внимание, приходите, когда пожелаете, всегда рады, мы столько лет относились к вам с уважением, а этот лоботряс, чтоб ему провалиться, вел себя нагло и оскорбительно, и хорошо, что его ноги здесь больше не будет.

— А ты, Билли Бонс, плюнь на этого подонка, — заметил, проходя мимо, бородатый парень в техасах и рубахе, завязанной на голом пузе концами. — Плюнь, старик, и разотри ножкой. — Он шаркнул, показывая, как это сделать.

Человек осторожно отстранил руку бармена и, слегка шаркая подошвами стоптанных расхлестанных желтых туфель, направился к двери. На пороге он лукаво подмигнул официантке и, как могло показаться со стороны, весело помахал над головой рукой.

— Бедный мистер Грег, — прошептала девушка. — Как мне его жалко, он такой тактичный, добрый, умный и несчастный.

— Больше всего ему самому жалко себя, — задумчиво произнес хозяин. — Он горд, и считайте, Моника, сегодня вы видели в последний раз одного из достойнейших людей.

— Вы думаете, он больше не придет? — Официантка подняла полукруглые тонкие, как черные нитки, брови. — Куда же он денется, одинокий калека? Боже мой, и почему так не везет хорошим людям?

— Вы же слышали: уедет в Гонолулу, — горько усмехнулся бармен. — Мы живем в свободном мире, и каждый волен распоряжаться собой по своему усмотрению, с самого утра сегодня все как сговорились, твердят одно и то же о нашей демократии, поворачивая ее так и сяк.

«Может быть, и хорошо, что он слышал разговор и, конечно, больше не явится. Что ж, каждый не только умирает в одиночку, но и живет так же. Человек он, конечно, достойный, но лучше, если его больше здесь не увидят. В конце концов заведению это на руку, — думал хозяин. — Отказ получен не от меня, а бизнес есть бизнес, и от этого никуда не уйдешь — ведь надо же как-то жить. Надо».

Бармен окинул взглядом зал и, увидев в дальнем конце поднятый палец, легонько подтолкнул девушку, указав глазами на требующего пива посетителя.

В углу у окна на опустевшем столике медленно подсыхали соединенные в каналы, завитые в спирали и расходящиеся лучами лужицы пива. Вверху под потолком все так же почти неслышно вращались, точно отсчитывая тягучее время, лопасти вентиляторов. На стекле окна, поджимая полосатое черно-желтое брюшко, поводя усиками, ползала суетливая оса.

На душе у Грега было муторно и тоскливо.