Зеркало неба и земли - Валерия Вербинина

– Сдавайся, – сказал он, – и я сохраню тебе жизнь.

Изумление, недоверие, злоба читались на лице Морхольта; казалось, он не может поверить в то, что с ним произошло. Но Тристан был далек от того, чтобы упиваться своей победой. Он повторил свои слова.

– Сдаюсь, – прохрипел Морхольт. Незаметно он зачерпнул с земли горсть песка и швырнул ее в глаза Тристану. Тот, ослепленный, отскочил назад. Морхольт выхватил невредимой левой рукой из-за пояса небольшой острый нож и кинулся на врага. Тристан почувствовал, как под кольчугой у него потекла кровь, и наугад рассек клинком воздух. Стон, раздавшийся почти сразу же, показал ему, что меч его достиг цели. Он наконец протер глаза и огляделся в поисках Морхольта. Тот стоял на одном колене, и кровь текла у него изо рта, красными струйками сбегая по рыжей бороде. Тристан понял, что нанес ирландцу смертельную рану, но после того, что произошло, он не слишком сожалел об этом. Расстегнув кольчугу, он оглядел свое плечо: всего лишь царапина. Морхольт пошатнулся.

– Ты умираешь, – сказал Тристан.

– Похоже на то, – едва слышно пробормотал Морхольт.

– Тебе не следовало приходить к нам.

Морхольт беззвучно засмеялся, давясь кровью. Его грузное тело мелко затряслось от смеха.

– Как ты там сказал? Шесть футов корнуолльской земли? Они тоже ждут тебя, Тристан из Лионеля. Я подохну быстро, а ты – нет: ты будешь молить смерть явиться за тобой поскорее, и знаешь почему? Потому что мой нож отравлен. Тебе не жить, но прежде ты изведаешь все муки, какие только могут выпасть на долю смертного. И когда я увижу светлый Авалон, ты еще будешь гнить здесь заживо, а я – я даже там буду смеяться над тобой!

Тристан стоял, чувствуя, как кровь отливает от его щек; гнев, жалость, усталость и печаль смешались в его душе. Морхольт расхохотался, но внезапно смолк и повалился на бок. Он был мертв.

– Ты лжешь, – сказал Тристан; но голос его странно и глухо звучал в наступившей вдруг тишине. Он перевел взгляд на свой меч: от удара о доспех Морхольта на лезвии образовалась едва заметная зазубрина. Тристан долго и тупо смотрел на нее. Вечерело; он бросил последний взгляд на поверженного богатыря и, опираясь на меч, зашагал к его лодке, оставшейся в тростниках. На берегу у него неожиданно потемнело в глазах, но головокружение прошло так же быстро, как и наступило.

– Он умирает, – сказал Андрет.

– По-видимому, – согласился Ганелон.

– Храбрость не доводит молодых до добра.

– Воистину.

Они замолчали, напряженно вслушиваясь. За дверью, прикрытой вышитым ковром, кто-то стонал и метался.

– И давно это с ним? – осведомился Андрет, хотя и без того отлично знал ответ. Ганелон с понимающим видом наклонился к нему:

– Это Морхольт…

– О да.

– Отравленным оружием…

– Ясно.

– Он умрет, – подытожил Ганелон. – Не сегодня-завтра.

– А что говорят врачи? – спросил Андрет.

Ганелон тяжело вздернул плечи.

– Врачи? Что они могут сделать, друг мой?

Андрет кивнул и прослезился от избытка чувств.

Ганелон вскочил с места – вошел король Марк. Выражение озабоченности не покидало его лица.

– Как он? – спросил король, кивнув на завешенную дверь.

– Плох.

– Очень плох, – поправил Ганелона Андрет и льстиво улыбнулся.

Король Марк промолчал.

– Я бы отдал все свое королевство, – молвил он внезапно, – лишь бы он остался жив.

Ганелон угрюмо глядел в сторону: после Тристана он был основным претендентом на королевский трон. Андрет обдумал фразу короля и нашел ее достойной украсить хроники Корнуолла. Он положил себе непременно записать ее, когда вернется домой. Приняв такое решение, он, как обычно, немедленно забыл о нем.

– Скажете мне, если что-то переменится, – заключил король и вышел.

Андрет скорбно покачал головой и поглядел на Ганелона, но тот был слишком занят своими мыслями, чтобы обращать внимание на выжившего из ума старика.

А король Марк шел по крытой галерее, и, если бы кто-то попался ему навстречу, он бы наверняка удивился тому, что делал король. Он улыбался.

Дни проходили за днями, улетали, как птицы, утекали, уносились прочь; и по-прежнему между жизнью и смертью держался Тристан, и не было на свете лекарства, способного облегчить терзавшую его боль. К изголовью его являлись жрецы и знахари; приходили и другие, те, кто хотел поблагодарить его за избавление от Морхольта. Но рассудок Тристана не был замутнен болезнью; он видел, что врачеватели бессильны ему помочь, и оттого они сделались ему так же ненавистны, как и пышущие завидным здоровьем докучливые посетители, ради которых он столь опрометчиво пожертвовал собой. Тристан готов был проклинать все и вся на свете; страдания его были невыносимы, и с каждым разом людей, навещавших его, становилось все меньше и меньше. Только верный оруженосец Говернал еще оставался при нем, несмотря на все мольбы господина бросить его диким зверям и тем самым положить конец его мучениям.

Однажды Говернал привел к страдающему Тристану отшельника, который одиноко жил в горах, избегая людей; про него было известно, что он не признает старых богов и поклоняется какому-то неведомому Спасителю, перед которым будто бы должны склониться все прежние идолы. Об отшельнике шла молва, будто он великий ведун. Говернал подстерег его, когда он утром покинул свою убогую хижину, бросил его на круп коня и привез в Тинтажель, где стоял замок короля Марка.

– Ну, колдун, – отрывисто сказал Говернал, – покажи, что ты умеешь.

Отшельник был худ и сед; годы, проведенные им вне людского общества, заметно состарили его. Тристан застонал.

– Воды…

Говернал поспешил подать воду; Тристан припал к кружке, но не смог сделать и глотка, и вода пролилась ему на грудь. Он грубо выругался и тут только заметил отшельника.

– Чего тебе надо? – злобно спросил больной. – Убирайся!

Говернал хотел было вступиться за того, кого он считал колдуном; но старик поднял раскрытую ладонь, призывая его к молчанию.

– Ты тяжко болен, – сказал он, – но это болезнь тела, не души.

Тристан дышал хрипло, с трудом, исподлобья глядя на странного старика.

– Не в моей власти помочь тебе; но от всякого яда потребно быть противоядию. В этой стороне ты его не найдешь.

Говернал, крайне разочарованный словами отшельника, в сердцах сгреб его за шиворот и хотел было выставить вон; но Тристан неожиданно шевельнулся, подав знак, чтобы он остановился. Оруженосец отпустил старика и почтительно отступил в тень.

– Что знаешь ты о душе, старик, – спросил Тристан, – и что знаешь ты о теле?

Отшельник пробыл у него до самого утра; он говорил слова, какие ни витязь, ни его оруженосец не слыхали прежде, и каждое его слово западало им в сердца, хотя они сами не хотели себе в этом признаться. На рассвете Тристан велел Говерналу проводить отшельника обратно к его скромному жилью и проследить за тем, чтобы ему не причинили вреда ни звери, ни люди. Верный оруженосец в точности исполнил приказание своего господина. Когда он вернулся, Тристан был в странной задумчивости, однако не метался и не бредил, как бывало с ним прежде.