Раб великого султана - Мика Валтари

Наш друг с кривым носом вышел из капитанской каюты, чтобы проститься с нами. Он сердечно нас обнял, проливая потоки слез, и пожелал нам счастливого пути.

– Господин де Карваял! – проговорил этот человек. – Самым прекрасным днем в моей жизни станет тот, когда я увижу вас, вернувшихся из дальних странствий целыми и невредимыми, и когда придет весна, я буду с волнением встречать каждый корабль – в надежде узреть ваши радостные лица. Сейчас же, зная, сколько опасностей вас подстерегает в этом путешествии, снова заклинаю вас: не связывайтесь с неизвестными людьми, как бы они вас ни обхаживали. Все портовые города мира кишмя кишат авантюристами без чести и совести, и Святая земля отнюдь не является в этом смысле исключением. Если же вы столкнетесь с какими-нибудь мерзкими кознями неверных, помните, что главное – сказать: «Бисмиллах! Иррахман! Иррахим!» С помощью этих священных арабских слов вы наверняка заручитесь их благосклонностью.

Горько плача, кривоносый еще раз расцеловал меня в обе щеки, после чего, звеня кошелем, перелез через прогнивший борт корабля и спрыгнул в свою лодку. Но я не хочу больше говорить об этом бессердечном негодяе, мне тошно даже вспоминать о нем! Ибо едва свежий утренний ветер наполнил залатанные паруса нашего суденышка и оно, треща по всем швам, вышло в море, вспенивая воду за кормой, как нам стало ясно, что нас обманули самым подлым образом. И еще не исчезли из вида зеленые от патины купола венецианских храмов, как мне пришлось взглянуть горькой правде в глаза.

Наше маленькое суденышко, будто тонущий гроб, тяжело покачивалось на волнах в хвосте длинной цепочки торговых кораблей и все больше отставало от каравана – а сопровождающая парусники военная галера посылала нам разные сигналы, требуя, чтобы мы поспешили. Команда нашей посудины состояла из грязных оборванцев, которые были ко всему прочему еще и воришками: в первый же вечер я заметил, что часть моих вещей пропала, ибо, не ожидая ничего дурного, я оставил свои пожитки без присмотра. А из разговоров с паломниками выяснилось, что я заплатил за место на этом суденышке бешеные деньги, половину которых, несомненно, положил себе в карман посредник – наш кривоносый знакомый. Ведь среди нас было и несколько бедняков, которые устроились на палубе и ночевали под открытым небом; каждому из них путешествие обошлось меньше, чем в дукат.

На носу корабля лежал мужчина, тело которого сотрясалось от постоянных судорог. Вокруг пояса у этого человека была обмотана железная цепь, а на ногах звенели тяжелые кандалы. Какой-то старик с горящими глазами и жидкой бороденкой ползал по палубе на коленях, клянясь, что таким же образом доберется от берегов Святой земли до Иерусалима. Сей же старец разбудил нас как-то ночью жуткими криками – и твердил потом, что видел, как белые ангелы летали, трепеща крыльями, над нашим кораблем, а затем уселись на реях, чтобы отдохнуть.

Рябой капитан оказался неплохим мореходом. Мы ни разу не оторвались от каравана, и каждый вечер, когда на небосклоне вспыхивали звезды, перед нашими глазами постепенно появлялись огоньки фонарей, мерцавших на мачтах других судов, которые уже спустили на ночь паруса или встали на якорь в какой-нибудь тихой бухте. А когда мы начинали волноваться из-за того, что караван ушел слишком далеко вперед, капитан с готовностью предлагал нам сесть за весла, утверждая, что нам очень полезно размять кости. Несколько раз нам и правда пришлось помочь команде грести, хотя из почти пятидесяти паломников лишь дюжина была способна удержать весла в руках. Ибо мужчины были в основном больными и калеками, а женщин ведь трудно заставить грести. Они жили своей собственной жизнью, проводя дни в молитвах, пении и пересудах – и занимаясь при этом разным рукоделием.

Но была среди них одна молодая девица, которая сразу же возбудила мое любопытство. И своим одеянием, и гордой осанкой она резко отличалась от всех остальных. Шелковое платье этой девушки было украшено вставками из серебряной парчи и жемчугами; были у оной особы и драгоценности, так что я премного удивлялся, как она попала в столь жалкое общество. Ее охраняла чрезмерно тучная служанка. Но самым поразительным было то, что на лицо незнакомки всегда была опущена вуаль, скрывавшая даже ее глаза. Сперва я решил, что она носит вуаль, лишь заботясь о своей внешности и защищая кожу от палящего солнца, но вскоре выяснил, что девушка не снимает вуали даже по вечерам, после заката. Но вуаль эта была так прозрачна, что было видно: лицо у девушки – правильное и вовсе не уродливое, как я подумал сначала. Подобно солнцу, лучи которого просвечивали сквозь легкое облачко, пленительно сияла ее юная красота за невесомым тюлем вуали. И я никак не мог взять в толк, какой же тяжкий грех вынудил эту девушку совершать паломничество и закрывать вот так свое лицо.

И вот однажды вечером, сразу же после захода солнца, я увидел незнакомку, в одиночестве стоящую у борта корабля. Она вглядывалась в пламенеющее пурпуром море – и я, не сумев побороть искушение, подошел к ней. При моем приближении она быстро отвернулась и опустила на лицо вуаль, так что я успел заметить лишь нежную округлость ее щек. Ее волосы светлыми локонами ниспадали на плечи из-под изящного чепчика, и когда я смотрел на нее, то ощущал дрожь в коленях и чувствовал, что меня тянет к ней, как магнитом.

Я остановился на приличном расстоянии и тоже залюбовался багрянцем заката, бледнеющим над морем. Но я все время ощущал ее близость, и когда через минуту она чуть повернулась ко мне, словно ожидая, что я заговорю, я собрался с духом и, призвав на помощь все свое мужество, сказал:

– Судьба свела нас на этом корабле – и стремимся мы к одной цели. Все мы равны перед Богом, все одинаково жаждем искупить грехи наши, и потому, госпожа, не гневайтесь на меня за то, что я заговорил с вами. Мне хочется побеседовать с кем-нибудь, кто был бы одних лет со мной и не походил бы на этих недужных старцев.

– Вы помешали мне молиться, господин де Карваял, – с упреком промолвила она.

Однако четки, которые она перебирала своими тонкими пальцами, исчезли в складках платья, и она повернулась ко мне, словно готова была вступить со мной в беседу. Я возликовал, поняв, что этой женщине известно мое имя. Стало быть, она мной интересуется! Но в смирении своем я ничего не хотел скрывать от нее.

– Не называйте меня так, госпожа, ибо я не принадлежу к дворянскому роду. На моем собственном языке мое имя звучит как Карваялка – и унаследовал я его от своей приемной матери, которая уже давно скончалась. Она дала мне его из жалости, ведь я не знал даже имени своего отца. Но не презирайте меня за это, ибо грубый плащ паломника, который я ношу, является доказательством самых благородных моих намерений. Да и сам я не последний бедняк и не Полный неуч, поскольку учился во многих славных университетах. Но не хочу бахвалиться своими заслугами и буду счастлив, если ты согласишься называть меня просто Микаэлем Пилигримом.