Африка - Виктория Угрюмова

- М-м, конечно, - отвечаю я предельно честно. Я глубоко убеждена в том, что желудок лежит глубже, чем душа. - Восхитительно.

Теперь я могу идти на то, что раньше называли службой.

- Выпейте филиджаночку кавы! - кричит мне вслед пан Копыхальский.

Но я всем телом изображаю отрицание: силы нужно беречь, впереди теплая встреча с сотрудниками. А у меня иногда возникает впечатление, что наша фирма не производит ничего, кроме пустых чашек из-под черного кофе, с сахаром или без оного.

- Тонечка! Тося! - доносится из недр нашей коммунальной пещеры. - Добрый день, птичка моя! У Вас еще сохранилась та помада от "Ланкома" карминового цвета? Она мне необходима теперь же, и больше, чем воздух.

Это Полина. Она артистка, контральто, концерты, филармонии, консерватории, букеты, необъятный бюст... Вот-вот, сначала входит бюст, затем уже Полина. Глядя на Руслану Пысанку, она скептически хмыкает. Но до Монсератт Кабалье ей еще далеко, особенно в плане вокала. Но уже близко к Марии Каллас - особенно, в личной жизни. С той только разницей, что бросил ее не миллиардер Онассис, а личность гораздо более скромная, но демонически притягательная. Откровенно говоря, я его ненавижу, за то, что он оставил Полину в ее непереносимом, удушливом, тоскливом одиночестве, потому что теперь мне приходится выслушивать подробнейший отчет об их совместном проживании как минимум три раза в неделю, и каждый раз со всеми подробностями.

Пробегая мимо ее комнаты, я просовываю помаду в приоткрытую дверь. С обратной стороны в нее цепляются мертвой хваткой.

Теперь главное - миновать двух старушек-сестричек. Их зовут Тася Карповна и Мися Карповна, то есть Таисия и Мелисса. Их мама читала романы, а пострадали дочери. Мы все расплачиваемся за родительские грехи, и, очевидно, в отместку совершаем кучу собственных. Так что нашим детям тоже не приходится скучать.

Тасе и Мисе Карповнам снятся вещие и - страшно сказать пророческие сны. А потом они пересказывают их во всех анатомических подробностях и старательно толкуют. Чаще всего, старшуки оказываются правы. Но сегодня мне не интересно, что меня ждет. Мне нужно во что бы то ни стало попасть на работу, и я пробьюсь сквозь все заслоны, любой ценой.

Мися Карповна ловко ухватывает меня за край пиджака (когда на мне - Карден за семьсот баксов, но вообще тряпка из сэконд-хэнда за одиннадцать гривен и еще 36 копеек), когда желанная входная дверь была так близка и свобода казалась реальной.

- Тося, - внушительно произносит она, кивая в такт еще несказанным словам седой и тщательно причесанной головкой. - Тося, Тасеньке снился сон про тебя, деточка...

Кажется, я забыла сказать, что сестрички смотрят вещие сны исключительно для блага окружающих.

- Что-то про Африку. Стой, и не рвись у меня из рук. Я и сама вижу, что ты торопишься, но сон очень важный, так что выслушай.

В отличие от многих старушек, стремящихся поболтать о чем угодно, лишь бы утолить тоску, Тася и Мися Карповны приносят реальную пользу предупреждают о грозящих несчастьях, возвещают скорое появление денег в кошельке и даже покупают на всю квартиру кефир и хлеб. Все равно, молодежь что-нибудь забудет.

Тася Карповна сегодня по-божески лаконична. А суть ее сообщения сводится к тому, что Африка является поворотной, судьбоносной точкой в моей жизни, я не должна от слова Африка отмахиваться небрежно, начиная с этой вот минуты. Я обещаю не отмахиваться, и милостиво отпускаюсь на службу вместе с бутербродиком от Миси Карповны. Конечно, не котлеты Копыхальского, но тоже вкусно.

И уже вылетев на улицу, встав на автопилот, я полностью погружаюсь в раздумья о самом засушливом и загадочном континенте планеты. Что могла иметь в виду неугомонная Матильда - это тайна о семи печатях, а мне еще работать и работать. Но ведь именно тайны так сладко и томительно отзываются в наших сердцах и умах. Африка? Африка! Африка... Ох!

В этот момент я и врезаюсь во что-то теплое, достаточно мягкое, чтобы остаться в живых, и достаточно твердое, чтобы стукнуться. Стукнувшись, я по инерции некоторое время буксую на месте, пытаясь пройти это препятствие насквозь, но у меня ничего не выходит; и каблуки печально скребут асфальт. Наконец я поднимаю голову...

Он так очаровательно лохмат, что поневоле приходится обозреть и всего его целиком, чтобы твердо убедиться в том, что он создан природой невероятно гармонично. Джинсы страшно длинные, точнее, это ноги длинные, но ног я не вижу, а вижу бесконечные колонны штанин цвета индиго. И глаза у него такие же - джинсовые и лохматые, и никак иначе. Такие глаза бывают у веселых колли и гениев, успевших состояться еще при жизни, а не после смерти, стараниями публики. И поскольку совершенно ясно, что это чудо - не колли, я говорю:

- Вы гений?

Это вырывается у меня непроизвольно; человека пугать нельзя, я точно знаю. А тут сумасшедшая особь женского пола пытается проделать в тебе отверстие солидного диаметра, и тут же что-то этакое говорит. Словом, я отступаю, сохраняя все признаки холодного достоинства и сдержанности; но внутри меня все поет и ликует. Никогда не видела такого ошеломительного чуда.

- Извините? - он подается вперед, словно огромный башенный кран падает с небес, стараясь согнуться, чтобы примериться к моему росту. А о чем Вы думали, когда я на Вас налетел?

- Почему я не хочу в Африку, - честно отвечаю я, ибо у меня нет времени на изобретение более интересной темы для размышлений например, как же умер Наполеон; или, скажем, сравнительный анализ раннего творчества Мицкевича с поздней поэзией Копыхальского.

Шанс поразить его своей безграничной эрудицией упущен, и я начинаю отступать - мне нужно на работу. Хотя бы сегодня.

- А почему Вы не хотите в Африку? - спрашивает он.

Поскольку я двигаюсь на автопилоте, то выходит, что это он старается шагать в ногу со мной, заглядывая мне в лицо тем самым странным способом, о котором поется в песне - "искоса, низко голову наклоня". При его росте и не такое возможно.

- Не знаю, - отвечаю я. - Но к вечеру должна знать, иначе мне предстоит тот еще разговор.

- Кажется, я могу назвать одну причину, - загадочно произносит лохматое чудо, и здесь выясняется, что мы пришли.

Когда-то Кант выразился о чувстве долга на предмет того, что оно должно быть самодостаточным и не подкрепляться дополнительными стимулами. Я утверждаю, что это самое чувство долга во мне развито бесконечно, ибо как еще объяснить тот факт, что я мужественно объявляю чуду цвета индиго о том, что пришла к себе на работу.

- Жаль, - вздыхает он. - Всего хорошего. Привет Африке.

Вот и все. Сказка заканчивается, не начавшись. И почему меня упорно преследуют те, кто мне совсем не нужен? Или это и есть диалектика. Вообще-то моими поклонниками - милыми, интеллигентными и завидными женихами - можно заселить если не всю Африку, то ее безлюдные области. Может, подбросить эту идею кому-нибудь? Лично я голосовала бы "за".