За перевалом - Владимир Савченко

– Эй, не пугайте меня сейчас! Думаете, установка откажет?

– Нет, самое страшное, что установка может выдержать. Вполне. Термоэлементы?

Они просты, как булыжник, и надежны, как булыжник. Был бы геотермальный поток, а им ничего не сделается, ток дадут. Герметика идеальная, никаких утечек… То есть я допускаю, что как биологический организм вы сохранитесь.

Если мясо ископаемых мамонтов с удовольствием лопают собаки, то… техника может больше. Но все равно: столь категоричное отделение от мира, породившего вас, бросок в неизвестную среду – безумная, самоубийственная авантюра, как хотите! Какой смысл?..

– Научный смысл моего предприятия: проверка гипотезы о возникновении нового человечества. Самая суть: орбита Земли не круговая, а эллиптическая. Солнце в одном из фокусов ее, когда планета ближе к нему, тепла на нее попадает больше, когда дальше – меньше. Из-за наклона оси эта добавка тепла распределяется между Северным и Южным полушариями неравномерно, сейчас, например, больше перепадает Северному. Но ось Земли процессирует, описывает конус – как у игрушечной юлы, только гораздо медленнее: один круг за двадцать шесть тысяч лет. Понимаете теперь, почему счет на тысячелетия? В ходе их меняется положение Земли под Солнцем. Сорок тысяч лет назад больше согревалось Южное полушарие, а у нас, на севере, ползли льды…

– А! – сказал инженер. – Оледенение как причина эволюции обезьян?

– Да. Резкое похолодание, оскудение растительной пищи – и обезьяны посмышленей стали орудовать камнями и палками, познали труд, полюбили огонь.

Так возникли племена питекантропов. Дальше дело пошло… Весьма вероятно, что так случалось не однажды – не только сорок тысячелетий назад, но и шестьдесят шесть, и… прибавляйте по двадцать шесть, сами сочтете. То, что в самых древних пластах находят останки людей и их предметов, а в древних знаниях намеки на новейшие достижения науки и техники, – признаки того, что процесс повторяется, возвращается на круги своя.

– Любопытно. Это ваша гипотеза?

– Нет. Одного русского, которому тоже не очень везло в жизни, – Николая Морозова-Шлиссельбуржца.

– Родом из Шлиссельбурга?

– Опять не угадали, Иоганн: эта приставка к фамилии означает, что он провел в Шлиссельбургской каторжной тюрьме ни мало ни много – двадцать лет. И чтобы скоротать время, напридумывал там немало интересных гипотез. Эта возникла у него в самом конце прошлого века. По нынешним временам она выглядит несколько наивно, но верна ее суть – идея, которую я распространяю на все времена: человечество породил некий глобальный, космический процесс. Наша цивилизация объективно – проявление его. Но поэтому же в развитии мира заключена и его гибель.

Совсем стемнело.

Лицо Берна освещала снизу шкала приемника. В нем ритмично поскуливал джаз.

Голос профессора звучал с пророческой торжественностью:

– Возникают, развиваются, достигают кульминации существа и коллективы, которые в силу ограниченности придают исключительное значение себе, своему месту и времени. Потом происходит нечто и они сникают. За материальные останки былого «разумного» величия принимаются вода и ветер, мороз и коррозия, пыль, сейсмика земной коры. Потом – новое оледенение. Толща льдов, как губка, стирает с лица материков следы энного человечества, энной цивилизации – и очищает место для эн плюс первой. Морали в этой басне нет…

– Он помолчал. – Следующее похолодание начнется через двенадцать-тринадцать тысячелетий. Южные области, как и прежде, оптимальны для развития обезьянолюдей. Пять тысяч лет форы на возможный прогресс.

– Но… ведь здесь безжизненная пустыня.

– Сейчас – пустыня. И Сахара сейчас пустыня, и Каракумы, и Аравия. А буйная растительность и животный мир, что были в них, залегли пластами угля и нефти. Не упускайте из виду счет на десятки тысячелетий, Иоганн: за это время смешаются созвездия, одни звезды потускнеют, другие разгорятся ярче – изменится картина «вечного» неба. Что уж говорить об изменениях климата!

Оледенение нагонит влагу – и здесь будут леса, луга и реки.

– О! Я вижу, вы уже на «ты» с вечностью!..– В голосе Нимайера ирония, уважение, замешательство – все вместе.

– Допустим, вы окажетесь правы. Но зачем вам эта правота? Ведь знания добываются для людей.

Это уже на следующий день, к вечеру, когда все приготовления окончены.

Крошка Мими, которая двое суток с уханьем металась за барханами, наконец оголодала, почувствовала прежнее влечение к людям, приблизилась, умильно вытягивая губы трубочкой, – тут ее и прихлопнули выстрелом в голову.

Солнце еще не село. Нимайер один приканчивает банку консервов. Профессор прихлебывает чаек из пиалы: есть ему ближайшие 180 веков нельзя.

– Для людей? Для их блага, да? Много счастья принесло людям познание атома!.. Хорошо, если вы не поняли то, что я высказал вчера в общих категориях, выскажусь прямо. – Берн отставил чашку, встал, оперся рукой о стол. – Я отрицаю человечество. Отрицаю его как разумную силу и разумный процесс. Его нет – есть лишь стихия, равная с движением вод и воздуха, размножением и миграциями животных. А над этим есть «я». Мое «я». Нет меня – нет ничего. Знания!.. Они приносят удовлетворение только тому, кто познает они образуют его мир – мой мир! И в мой мир вошла эта возможность, – он мотнул головой в сторону шахты, – возможность стать над временем, над жизнью.

Моя жизнь будет состоять не из одного, как у всех, а из двух штрихов на ленте времени, разделенных тысячелетиями. А может, и больше, как удастся.

Вот, я сказал все, хоть вам это, наверно, и неприятно.

– Нет, почему же… – пробормотал инженер, отставляя банку; у него пропал аппетит, и вообще он почувствовал себя как-то неуютно один на один с Берном в пустыне. Пришло в голову, что самый надежный способ сохранить эксперимент в тайне – это пристукнуть и его, Нимайера. От человека, затеявшего безумное дело, всего можно ждать. – Я понимаю… чтобы решиться на такой… м-м… необратимый бросок через тысячелетия, надо иметь воистину термоядерный заряд индивидуализма. И замечательно, Альфред, что он у вас есть.

– А для людей, – продолжал профессор, – для их блага… точнее сказать, для потребительской пошлятины – так это вам, Иоганн, и карты в руки. Когда вернетесь, никто не помешает вам разработать этот способ для коммерческих применений: ради жирных многолетних процентов на вклады, чтобы не сцапала полиция до истечения срока давности… да мало ли! Не пропадать же добру.

– Я… я не думал об этом, – с облегчением сказал инженер (он и в самом деле не думал),– но если я и предприму что-либо, то для сохранения ваших идей, Альфред, вашего научного имени.