Где-то во Франции - Дженнифер Робсон

они бы производили на нее такое же впечатление. Да и ее воздействие на них вряд ли было более длительным.

Она пробралась в голубую гостиную в надежде найти там тихий уголок, где можно было бы посидеть, выпить стаканчик лимонада. И тут увидела его.

Роберт Фрейзер. Робби.

Она видела его только раз, когда ее брат пригласил своего лучшего друга из Оксфорда на долгий пасхальный уик-энд. Ее родители, конечно, возражали, придя в ужас от того, что Эдвард завязал дружбу с сыном мусорщика из Глазго. Но Эдвард настоял на своем, и его друг приехал на праздники в Камбермир‐холл: ее брат почти всегда добивался своего.

Хотя с того уик-энда прошло семь лет и в Робби не осталось почти ничего от мальчишки, которым он был прежде, она сразу же его узнала. Впрочем, он остался таким же, каким был в ее воспоминаниях, – те же волосы цвета меда, яркие голубые глаза. Но вел он теперь себя как мужчина, в нем не осталось изящества и фанфаронства юности, держался он так уверенно, что затмевал всех, кто находился в гостиной.

Во фраке он выглядел превосходно. Если обычный костюм – шелковые фрак и брюки, жесткую накрахмаленную белую рубашку, жилетку и галстук – напяливали мужчины менее внушительные, то выглядели они обычно довольно жалко. Лилли видела в тот вечер немало надутых пингвинов. Но Роберт Фрейзер к их числу не относился.

Когда она подошла к нему и протянула руку, несколько голов повернулись в их сторону.

– Добрый вечер, мистер Фрейзер.

Он не ответил. Только смотрел на нее недоумевающим взглядом.

– Прошу прощения, – сказал он наконец. – Кажется, мы не были представлены.

Он не запомнил ее.

– Я младшая сестра Эдварда. Элизабет.

Узнавание осенило его лицо. Не обращая внимания на тех, кто зашептался или раскрыл от удивления рот, он взял ее руку в обе свои и нежно, словно она была из фарфора, пожал.

– Лилли? – только и смог вымолвить он. На его лице застыло странное выражение, он словно был рад видеть ее, но вместе с тем в некотором роде встревожен. – Конечно же. Я прошу прощения, леди Элизабет. Как чудесно увидеть вас снова.

– Спасибо, мистер Фрейзер.

Он улыбнулся, в уголках его глаз появились морщинки, и ее сердце пропустило два-три удара.

– У меня такое ощущение, будто мы на витрине, – объяснил он, чуть подавшись к ней. – Мы не могли бы где-нибудь…

– Согласна с вами, тут слишком жарко, – сказала она заговорщическим тоном. – Будьте любезны, проводите меня на балкон.

Он кивнул, и Лилли, предложив ему руку, повела его через толпу гостей в уединение балкона. Они вышли наружу, и она, прежде чем снова заговорить, немного постояла молча, позволяя прохладному вечернему воздуху окутать ее.

– Так лучше, правда? Теперь мы можем поговорить, не опасаясь, что нас прервут, по крайней мере в ближайшие несколько минут.

Она направилась к скамье в дальнем конце балкона и села, надеясь, что выглядит более уверенной, чем себя чувствует. Он сел рядом с ней, его взгляд не сходил с ее лица.

– Вы, вероятно, сочли меня совершенным идиотом, – сказал он, немного помолчав.

– Я… конечно, нет, ничего подобного…

– Вы выросли. Когда я видел вас в последний раз, вы были крошечной девочкой.

– Не такой уж и крошечной. Мне было тогда тринадцать, – напомнила она ему.

– У вас волосы сзади были схвачены бантиками, – гнул свое Роберт. – А лицо было сплошь усеяно веснушками.

– С тех пор семь лет прошло.

– Неужели? Как вы жили?

– Спасибо, прекрасно. А вы? Вы теперь, кажется, доктор, верно?

– Я хирург общего профиля в лондонской больнице в Уайтчепеле. Я проработал уже больше шести лет.

Она уже знала это, потому что Эдвард время от времени рассказывал о своем друге, а она внимательно слушала. Один раз она нашла эту больницу на карте города и с удивлением отметила, что больница менее чем в семи милях от Белгравия-сквер. Она судила об Ист-Энде, исходя из того, что о нем говорили люди, а потому считала, что Робби работает в какой-то чужой стране.

– И вы никогда не думали о том, чтобы вернуться домой – в Шотландию?

– Раз или два. Но я вполне счастлив в Лондоне.

– А каковы ваши обязанности в больнице?

– Один или два дня в неделю я провожу в хирургии, учусь у старших докторов больницы. Остальное мое время разделяется между уходом за постоперационными больными и приемным покоем. Но я не хочу вас утомлять. Расскажите мне о себе.

– Я в полном порядке, спасибо.

– Ваш брат наверняка сказал бы мне, но позвольте мне спросить: вы замужем?

– Нет еще. Это большое разочарование для моих…

Она замолчала, слова застряли у нее в горле, когда она увидела мать, которая целенаправленно двигалась к ним, стреляя глазами то в одну сторону зала, то в другую. Когда леди Камберленд подошла совсем близко, Лилли поняла, что мать не одна.

– О нет, – простонала она вполголоса. – Я его больше не вынесу.

– Кого?

– Молодого человека рядом с моей матерью. Его зовут Бертрам Фитцаллен-Карр. Он родственник Луиса – мужа моей сестры.

– На вид он довольно приятный молодой человек.

– Приятный – да. Интересный – нет. Начать с того, что в разговоре он абсолютно безнадежен. Что бы ему ни говорили, у него на все – два ответа: «неужели» или «не может быть».

Она вдруг почувствовала, как тяжела тиара у нее на голове, как удерживающие тиару заколки стягивают волосы. Она помассировала указательными пальцами виски, отгоняя пульсирующую боль. Еще мгновение – и ее мать окажется у балконных дверей, и тогда ей будет некуда деться от откровенной навязчивости Бертрама.

В этот момент оркестр закончил играть размеренный вальс и почти сразу же перешел ко второму вальсу в более живом венском стиле. Робби отступил на шаг, протянул ей руку.

– Позвольте пригласить вас на танец, леди Элизабет?

В одно мгновение они оказались у двери, а потом среди пар, кружащихся в большом зале.

– 2 –

С каждым па Робби чувствовал, как связь с реальностью покидает его. Он всегда терпеть не мог танцы, потому что он, по собственной оценке, танцевал плохо, но сейчас все было идеально.

Леди Элизабет была совсем не похожа на девочку, с которой он познакомился семь лет назад в Камбрии. Та неуверенная, нескладная и обаятельно непосредственная Лилли, которую он знал, казалось, состояла из одних веснушек и косичек, локтей и коленей. Если он и вспоминал о ней в течение этих семи лет, то видел перед собой неловкого ребенка. Но он