Такая болезнь - Вера Ивановна Соломея

стареть и не болеть, честно дожить до своих законных 120 лет, а там может будет не так страшно умирать! – В этот момент стремительно вошла молоденькая сестричка.

– Всё хорошо? –

– Вы ещё не ушли? –

– Он теперь будет долго спать после укола. –

– Поезжайте, отдыхайте, мы тут с ним рядом. –

Когда выходишь из хосписа, не испытываешь облегчения, напротив чувство вины, что ты оставил умирающего. Не помогает прогулка в парке или даже обед в кафе, где много молодёжи и звучит хорошая музыка. И ты приходишь в церковь и молишься, и плачешь, пока душа то рвется на части, то успокаивается, а глаза слепнут от слез и ты уже не видешь, что рядом столько людей и каждый молится о своем.

Помогают очень близкие родственники – дети, внуки и звонок и сочувствие друга, который помнит и хочет хоть как-то поддержать. Но где они эти друзья, почему молчат? Некоторые объявятся спустя несколько месяцев после смерти. Прими мои соболезнования и держись! От слова держись хочется разбить лоб об стенку и больше никогда не слышать его! Люди не виноваты, они не знают слов, как лучше выразить сочувствие. Поэт знал слова –

На исходе двадцатого века,

Когда мир не подвластен уму,

Как же нужно любить человека,

Чтобы взять и приехать к нему…-

Владимир Вишневский.

Приехать может действительно только любящий человек. Сечас все заняты и не позвонить могут месяцами, и ты уже не услышишь человеческого голоса, пишут электронные сообщения.

В хоспис приезжают не только родственники, но и друзья, волонтеры, артисты, журналисты. Каждый попадающий в хоспис сразу ощущает заботу о пациенте и внимание к родственникам. Потом видишь безнадежных и умирающих пациентов, страдающих родственников, знающих врачей и опытных сестер, милосердного батюшку,самоотверженных волонтеров и строгих охранников. Вызывают улыбку пугливые упитанные кролики в клетках, красивые и равнодушные рыбы в аквариумах, большой, красивый и чень отзывчивый, говорящий попугай. Остаются в памяти множество растений и цветов в кадушках, горшках и вазах, картины на стенах и запах горохового супа с кухни и куличей на Пасху. Погрузиться в воспоминания и описание хосписа невозможно надолго, можно и не пережить такого опыта, поэтому лучше на время ототдвинуться и молиться за близких.

Рассказать о хосписе это ведь только прикоснуться к теме любви и смерти, а это очень грустная тема. Много писателей обращались к теме любви и смерти. Нам созвучна она в творчестве Бунина и Куприна. Недаром в одном из писем Бунин писал – Неужели вы ещё не знаете, что любовь и смерть связаны неразрывно? – Сборник рассказов «Темные аллеи» сам писатель считал лучшим, что написал в жизни. У Куприна, если любовь безответная, то исама жизнь не нужна. На первое место в жизни Пастернак ставил любовь. Именно любовь дает человеку понять мир. В современном романе «Лавр» Водолазкина Арсений и Устина, жившие в средневековой Руси,так сильно любили друг друга, что после смерти Устины, Арсений верит, что она жива и всю свою жизнь проживает как единое целое с Устиной. Арсений целитель, но не смог спасти любимую. Его невенчанная жена и их сын умерли по его вине и вся его последующая жизнь была искуплением вины и исцелением души. В другом романе Водолазкина «Брисбен» один из персонажей говорит, что жизнь – это долгое привыкание к смерти. – Может сотрудники хосписа и привыкают к смерти, но разве можно к ней привыкнуть? Михаил Пришвин писал о любви, смерти и времени, обращаясь к любимой жене Валерии Дмитриевне, когда она тяжело заболела. Семья находилась в эвакуации в Усолье в грозном 1942 году! Приведу несколько строчек из Дневника писателя. « Всматриваюсь в образ Ляли и понимаю её как соблазнившую меня Еву, и всё грехопадение и сама Ева представляются мне не такими, как это воспринято в Библии. Рай, мне представляется, был тем «рай», что в нем времени совсем не было, и Адам был благодаря этому существом бессмертным. Возможно, что он тоже, как и мы теперь, умирал и , как мы, возраждался, но он жил вне сознания времени, как живет теперь птичка или любое животное. Быть может, в раю случалось, что во время купания какой-нибудь райский крокодил хватал Адама за ногу и увлекал в недра райских вод, или тигр уносил его в тропики, как котенка. Быть может, рай оглашался на миг пронзительным криком. Но что из этого? Щебечет же радостно ласточка у нас на сучке в то время, как другая пищит в когтях ястреба. Рай был именно тем и рай, что в нем не было страшного нам сознания времени или смерти. Там было в раю точно так же , как было в природе у меня до встречи с моей Лялей, я жил как все в природе, не обращая на смерть никакого внимания, каждое радостное мгновение в природе принималось мною как вечность. И пусть это мгновение обрывалось криком уносимого крокодилом или тигром какого-нибудь Адама – всё равно после крика наступало вечное мгновение.......и этот-то и было райское состояние первого человека, не имевшего сознания времени. Я теперь очень хорошо понимаю состав яблока, поднесенного мне от древа познания добра и зла Лялей: змеиная ядовитость его состояла в том, что вкусивший этого яда начинает тяготиться покоем райского бытия, ему становится скучно пребывать не только со своими сожителями в раю, но и с тем веществом, в котором заключен его пришедший от яда в движение Божественный дух. В этом состоянии родилось в нем сознание времени и смерти, которую рано ли, поздно ли он длжен преодолеть. Я так понимаю праматерь нашу Еву по опыту собственного грехопадения: Ляля извлекла меня из райского пребывания основной чертой своего духовного существа: подвижностью духа и отвращением к пребыванию, к быту.... Мы с ней понеслись (из рая) с такой скоростью, что мне думается, обогнали все то время, в котором двигался и движется родовой строй Ветхого завета....

Я смотрю на неё, больную на подушке, и знаю, физически чувствую, что она не умрет. И пусть даже её и похоронят, я знаю, для меня это не будет та страшная смерть, перед которой трепещет все живое. Для меня эта смерть будет последней повозкой бесконечной цепи повозок Израиля, медленно движущейся в пустыне в страну обетованную. Эта смерть будет моим окончательным освобождением, – после того времени больше не будет.» ( Пришвин М.М. Дневник 1942 года, С.131-132.)

Больше я не видела ни Сергея, ни Марину. Через два дня койка, стоявшая у окна, была заправлена чистым, красивым бельем в цветочек и апрельское солнце приглушали полупрозрачные шторы все в огромных фиолетовых ирисах. Они колыхались на ветру, словно росли из земли