Умный, наглый, сомоуверенный - Вера Коркина

В общем, я там проработала месяц, живот ввалился и ребра вылезли, но тут мне повезло. Там был официант Гоша, дразнил „вихоткой“, оттого что я не могла волосы гладко прибрать, а про гель мне никто и не подумал посоветовать. Так вот, этот Гоша сочувственно ко мне отнесся: „Какая из тебя артистка, вихотка, носишься, как на минном поле с перепугу, хочешь, пристрою в хороший дом?“ Я ему отвечаю — что угодно, только не сальто.

На другой день подошел мужчина в светлом костюме, одеколон просто дивный, сказал, что ему нужна девушка по хозяйству и жить в квартире постоянно. Я спросила: „Без интима?“, а он засмеялся, что это надо заслужить, а за просто так он меня обслуживать не намерен. Я растерялась, но, в общем, выбирать-то было не из чего — в ресторане я бы окочурилась. И еще понадеялась, что смогу по выходным навещать Марусю. В ресторане всего один выходной — понедельник, который я лежала, как мертвое тело. В общем, собрала сумку, выпили с Матильдой на прощанье по наперстку. На этот раз повезло, обошлось без виолончели.

Квартира у него трехкомнатная, белая, как больница, и ни пылинки нет, все новое — и ковры, и мебель, картина всего одна, с деревом, на котором вместо листьев растут глаза. Жуткое дело, между прочим. Как взглянешь — глаза совершенно настоящие, смотрят — и мурашки ползут по коже. Стараюсь не глядеть, а голова сама поворачивается.

Через неделю я уже по Матильде и ресторану начала скучать. Делать нечего, по телефону отвечать нельзя, машина стирает, пылесос метет, ужинает он не знаю где, на завтрак ест рыночный творог или фрукты. Только и дел, что обед, на который, может, приедет, а может, не приедет, а если приезжает с компаньоном, то из комнаты выходить запрещено. Один раз шесть часов там просидела — ни пошевелиться, ни в туалет. На другой день попросила аванс и купила шерсть со спицами. С соседями разговаривать нельзя, только здороваться можно. Про Марусю я даже не заикнулась.

И главное, Таня, я начала его бояться. И причины-то нет, вежливенько все. Однажды приехал рано, у меня кастрюля не помыта. Он посмотрел на кастрюлю, на меня, так в упор, будто раздумывал — давить таракана или нет, и принялся сам еду готовить, вынул из холодильника овощи, потушил, развел сок водой и поставил прибор на одного. Сам все съел, даже не взглянув, вымыл посуду и ушел, не удостоив. На все мои „Да я сама, да я сделаю..“ — ни звука, только такие взгляды, будто хотел меня из этой жизни выдавить за непригодностью. И как-то мне нехорошо стало, Танюша, будто меня горячей манной кашей окатили. Теперь я посуду сразу убираю.

В другой раз зашел в мою комнату, она в конце коридора, я слышу его шаги, что сюда идет, и что-то нутро сжимается. Зашел, принюхался, как пес, скривился и процедил: „Надо проветрить“. Посмотрел на стулья: „Одежда должна висеть в шкафу“. А потом еще с издевочкой: „А какие, мол, у тебя духовные интересы?“ Я прямо остолбенела — а у тебя, думаю, какие, козел? Спрашивается, что в этом ужасного? А у меня тем не менее ноги похолодели. Потому что это, считай, предел внимания. Так он меня вообще не видит, я для него вроде хомяка в банке. Через два дня сказал еще одно предложение: „Скучно тебе, Юля?“ Я думаю, ну надо же, знает, оказывается, как меня зовут, а сама киваю отрицательно, чуть шею не свернула, так старалась. Он усмехнулся, уехал и привез щеночка. Без этого щеночка я бы человеческую речь начала забывать, одни команды слушаю. Ужас, как обрадовалась собаке, а он говорит: „Живности в доме прибавляется“.

А недавно иду по улице и вижу объявление на курсы вязания на машине. Три раза в неделю, и прямо в соседнем доме. Как лунатик туда заплыла и сама не заметила, как деньги заплатила. Вышла и думаю: „Что же я наделала-то?“ Он же мне запретил „шляться“ и знакомиться с кем-нибудь вообще. Я тебе имя его не пишу, потому что запрещено упоминать. Так и сказал — забудь мое имя. Про себя зову его А. С. Так вот, возвращаюсь, своим поступком полностью убитая, и сразу все чистосердечно выкладываю. Он спокойно так говорит: „Сходи и забери деньги назад“. Я спрашиваю: „А если не отдадут?“. Он отвечает: „А тогда сделаешь вот так!“. И вытаскивает из стенного шкафа натуральный пистолет и приставляет к моему уху. Я взвизгнула и бросилась на диван. А он смеется: „Это ненастоящий. Шутка“. Как тебе такая шутка? По-моему, так бандитская…»

Глава 2

Капитанская дочка

Авилов зашел в «Старый рояль», сел в угол под пальмой, заказал кофе, коньяк, баклажаны и кусок фруктового торта. Попросил сделать погромче музыку и кивнул Абрамовичу. Лева подошел, картинно попыхивая трубкой. Цвет трубки был в тон пиджаку. Лева был щеголем и подбирал джемпер к пиджаку, то и другое к рубашке, все вместе — к трубке, не забывая про обувь. Авилов удивлялся, сколько времени Лева тратит, изучая каталоги и досконально разбираясь в часах, галстуках, носках, платках и одеколонах. Капризничая и придираясь, Лева выжил из «Старого рояля» одного повара и привел другого, с которым отлично ладил и вел задушевные беседы о сортах вырезки.

У Левы была еще одна странность — он непременно хотел жениться. Раз в году он поселял в своем доме претендентку. Будущая жена — над этим Авилов и Абрамович-старший бесконечно потешались — выдерживала ровно три месяца и ни минутой больше.

— Как твоя балерина? — поинтересовался Авилов.

— Наталья? Взбеленилась.

— Сбежала?

— Сам прогнал.

Авилов обрадовался. Балерина была претенденткой под номером семь, и Абрамович-старший возлагал на нее надежды. Шла третья неделя четвертого месяца проживания с Левой, и, если бы Наталья продержалась еще десять дней, плакали бы авиловские пятьсот баксов. Они поспорили с Абрамовичем-старшим: Яков считал, что балерина четыре месяца выстоит. Она бы, может, и выстояла, да жених спекся.

— Все делает назло, — пожаловался Лева. — Говорю — добавь лимонной кислоты, нет, льет уксус. Надень серые матовые колготки — назло берет черные, а ноги — сплошная мышца. Купи «Caldion» — мне этот запах не идет. Одно слово знает — «нет». А сама ни в чем не рубит. Блондинка в черных колготках и красном пальто, три слоя театрального грима — лошади шарахаются! — Лева вздохнул. — Сироту что ли взять, шестилетнюю? Вырастить, всему научить, потом жениться. Да кто мне сироту доверит, если я холостой? Наталья меня достала. Варит баланду и чуть чего орет: «Жри, что дают!» А почему? Почему я должен жрать, что дают? Я ж не в тюряге. Где такой закон, чтобы людей травить? Ты, Пушкин, такой закон знаешь? И я не знаю. Обзывала занудой, вопила так, что уши свело. Я не вытерпел — сложил ее сумку и с балкона выкинул. Не выношу, когда голос пронзительный…

Авилов похлопал исстрадавшегося Леву по плечу, утешая:

— Завтра сходим в «Луну»…

— Завтра… Я еще месяц буду в себя приходить. Квартиру чистить.

— Ну через месяц сходим…

— Да, Пушкин, с тобой только и ходить на съем… Ты в прошлый раз что устроил? Раз в жизни поручил тебе дело, кого ты привел? Курсанток милицейской школы!

Авилов улыбнулся. Это был единственный случай, когда у них с Левой совпали интересы. Им понравилась та, что с бровями-домиками, а не платиновая красавица. Девушки не отдохнули, были в недоумении…

— Чего тут смешного? Ничего смешного. Или ты насвистел? Они были не?.. — вдруг усомнился Лева.

— Новая? — Авилов кивнул на трубку, поспешно переводя разговор.

— Новая, триста пятьдесят баксов.

— А чем от старой отличается?

— Эта из ясеня. Вкус другой у табака… Пушкин, ты бы поменял пиджак, не жмотился, с тобой же на публику не выйти, — попросил Лева. — Ты меня позоришь. Это неуважение к людям.

— Хороший пиджак. — Авилов, оглядев себя, пожал плечами.

— Был хороший, да его поезд ушел. Смотри, вон за столиком штучка сидит, с иголочки. Знаешь, что она про тебя думает? Думает — я бы с ним замутила, да у него рукава в ремках.

— Пошел ты, — огрызнулся Авилов. — Хватит, давай по делу. Что у нас в меню?

— Объявился хозяин джипа, хочет вернуть за вознаграждение.

— Денег?

— Пятнадцать штук.

— Пятнадцать за новый джип? Прохвост. Торговались?

— Назначили, Яше он не глянулся — зануда. Тяжелый клиент. Заказчик больше дает, без базара.

— Делай быстрей. Есть пациент со свистком, который Митяйка ставил. Месячной свежести.

— У Митяйки проблемы. Он со вчерашнего дня у Босика в подвале сидит, со сломанными пальцами.

— За что?

— Молчат.

— Где брат-один?

— Ты же знаешь расклад. Я бегаю, брат-один думает. Запрос послать?

— Подождем денек. С Босиком договариваться придется.

— Ходят слухи, что Босика раздели.

— Ну не Митяйка же его раздел.

— Брат-один про это и думает. Митяйка Босика раздеть не мог, а в подвале сидит.

— Надо договариваться.

— Линия недоступна. Втемную играют.

— Завтра пришли брата, а сам делай джип.