Любителям баскетбола - Василий Аксенов

После коктейлей отправились гулять в парк и разошлись парами по разным аллеям. Борис и опомниться не успел, как оказался наедине с курносой.

Они шли по темной аллее, над ними поскрипывали высокие сосны, где-то неподалеку играла музыка. Борис молчал, он был в неслыханном судорожном волнении, в смятении, в ознобе. Девица шла чуть впереди. Она действительно была высокой, примерно ему по грудь, и крепкой, ладной, эдакой спортивной кобылкой с выделяющимися икрами. Она тоже молчала отчужденно, а может быть, и враждебно, может быть, она злилась на подруг, поставивших ее в такое идиотское положение.

Они шли и шли по темной аллее, и Борис совсем уже пришел в отчаяние – он не видел никакого выхода из этой молчаливой прогулки, да и вообще он впервые гулял с девушкой в парке.

– Может быть, немного посидим? – наконец выдавил он. Девушка тут же резко повернула к скамье и села, запахнув плащ.

Борис осторожно присел рядом. Скамья угрожающе качнулась под его тяжестью.

– Сигареты у вас есть? – спросила девица.

– Я не курю, – ответил Борис. Ему стало жарко.

Девица плотнее запахнулась в плащ, положила ногу за ногу.

Плащ у девицы был короткий, а юбка и того короче, и бедро оголилось почти наполовину. Лицо же у девицы было намеренно каменным, замкнутым, что было в общем-то смешным при ее курносости.

Борис сцепил пальцы своих огромных рук, сжимал, разжимал, жалко улыбался.

– А вы… (о, боги, боги детства, пузатый слоник, когда я был маленьким)… вы, что же… (внезапная смелость, влияние морского ветра, долетевшего сюда из бескрайних лохматых просторов)… вы, значит, тоже… (ай-я-яй, как такого крокодила только мама уродила – или точнее – ни в мать, ни в отца, а в проезжего молодца)… вы… э… э… тоже, значит, уже… (о ужас, воробушка, воробушка)… как-то… (ужас, крушение, при повороте тела разбил чайный сервиз)… так сказать… (сколько вообще разбил посуды)… вы, значит, тоже… (ложный драйв с угла и два гигантских шага к щиту)… тоже в баскетбол играете?.. (бросок – два очка!).

– Ой, умру, – сказала девица в сторону и чуть повернулась к Борису. – Да нет, раньше играла, а сейчас поступила в училище живописи и ваяния и со спортом покончила, не до этого.

– Значит, вы художник?! – воскликнул Борис, восхищенный обилием слов, вылетевших из ее уст, и восхищенный уже самой особой художницы.

– Будущая, – сказала девица и кашлянула. – Курева, значит, нет?

– Знаете, это моя мечта – стать художником, – заговорил Борис, – я очень люблю рисовать, и находили вообще-то способности и…

– Серьезно? – девица заинтересованно задрала голову, взглянула Борису в далекое, высокое лицо, маячившее среди ранних звезд.

«А голова у него красивая, – может быть, подумала она вдруг, – только целовать его с лесенки надо».

Борис тоже повернулся к ней, но слишком неосторожно – скамейка разъехалась и рухнула, и оба они оказались на земле.

Взрыв адского хохота раздался из-за кустов, и выскочили кривляющиеся фигурки, заплясали вокруг, визжа, хрюкая, улюлюкая. Борис ушиб спину, завяз в декоративном кустарнике, он с трудом поднимался, а когда поднялся, увидел, что светлый плащ мелькает уже далеко – девица панически убегала, а вокруг приплясывали хохочущие фигурки и подбегали новые.

– Что за шум, а драки нет?

– Ой не могу, ой сдохну, ой, ребята, он тут с Галкой Виницкой обжимался! – верещал вертлявый паяц, и Борис узнал того, кому он сегодня на улице «ногу сломал».

– Не обжимался! Не ври! Подлец! – закричал Борис и бросился на него.

Паяц припустил по аллее, но Борис быстро его нагнал и схватил за шиворот.

– Зачем брешешь? Зачем подсматривал?

– Ой, дяденька, пусти, – скулил паренек, извиваясь и тараща глаза в неподдельном страхе.

– Какой я тебе дяденька? – пробормотал Борис, смущенный его страхом.

– Пусти меня, юный гигант, – умолял паренек. – Пусти, я у мамки один.

Борис отпустил его. Подбежали какие-то люди, возмущенно стали кричать на паренька, стыдить его за хулиганское поведение.

– Все понимаю, – сказал паренек. – Все понял, товарищи. Это будет для меня хороший жизненный урок.

Он сгорбился, поднял плечи и ушел, шаркая подошвами, покаянно шмыгая носом.

Борис тоже выбрался из толпы, свернул с аллеи и пошел по узкой тропинке, по склону холма, под которым текла ночная река, отражающая беспокойные огни порта.

Он остановился возле огромной сосны, прислонился к ее корявому боку, понюхал кору – пахло смолой, нагретым летним лесом. Сосна, многоярусная мачта, уходила высоко в небо, чуть покачивала вершиной, как бы пыталась повернуть звездное небо. Борис вдруг почувствовал наслаждение от своей малости перед этой сосной. Ведь что такое для этой сосны излишек его роста, каких-то жалких пятьдесят сантиметров, возвышающих его над средним человеком? А есть в мире вещи и более огромные, чем эта сосна. Например, горы. Эверест. Например, океаны. Например, вся Земля. Солнце. Гигантские звезды. Галактика. Наша галактика, одна из бесчисленного множества галактик. Господи, а вся вселенная! А… Дальше не надо.

Борис снял брюки, стащил через голову куртку тренировочного костюма, сшитого по специальному заказу трикотажной фабрикой родного города. Подпрыгнул несколько раз на месте, пружиня ноги.

– Почему гематома на спине? – резко спросил Грозняк.

– Поскользнулся на лестнице, – промямлил Борис.

– Иди разминайся, – сказал Грозняк.

Борис вышел на площадку – гул на трибунах сразу усилился. Он обернулся и увидел Грозняка, который смотрел ему вслед с застывшей странной улыбкой. Может быть, в этот момент он уже видел будущее Бориса, его превращение из розовощекого гиганта-мальчишки в жилистого боевого коня мировых баскетбольных ристалищ, может быть, он уже видел в этот момент усталую, пустую и равнодушную голову тридцатилетнего Бориса, покачивающуюся над разноязыкой толпой в мировых столицах, может быть, он в этот момент резко и болезненно завидовал ему, как завидовал всю жизнь баскетбольным асам, а может быть, он и жалел его.

– Давай, давай! – крикнул Грозняк, стряхивая мгновенное оцепенение.

Борис побежал к своим, которые уже разминались, крутили «восьмерку», годную в нынешние времена только лишь для разминки, и разом прыгали, когда мяч отскакивал от кольца после дальнего броска.

Напротив крутили стремительный хоровод литовцы. Борис сделал бросок со средней дистанции, попал и покосился на литовцев как раз в тот момент, когда Валдонис в прыжке – сверху, на манер Чемберлена, заколачивал мяч в корзину. «Ого, – подумал Борис, – вот это будет спарринг!»

Грозняк подошел к тренеру литовцев Кановичусу, пожал ему руку.

– Ну, удружил ты мне, Грегор, – сказал он, кивая на Валдониса.

– Ответный подарок, Гера… Всего лишь ответный подарок, – улыбнулся Кановичус.

– Твоему сколько лет?

– Восемнадцать.

– А моему еще не исполнилось. Не поверишь, корабли рисует, каравеллы там всякие, бригантины…

– А Юстас марки собирает.

– Да ведь пацаны же…

– Что думаешь об игре?

– Сегодня отдадим вам очка три, а в финале обыграем.

– Я тоже так думаю, – вздохнул Кановичус.

Разминка окончилась, а через минуту по свистку на площадку вышли стартовые пятерки – Шавлатов, Ляхов, Зубенко, Филимонов и Каджая, а с другой стороны – литовцы с замыкающим «столбом», Валдонисом.

Литовцы рявкнули свой «свейкс» и улыбнулись. Борису показалось, что улыбка Валдониса предназначена лично ему. Он тоже улыбнулся и в последний раз посмотрел на трибуны, где, он знал, сидят сейчас и его вчерашний обидчик, и курносая Галя Виницкая, и сотни других людей, вчера глазевших на него, как на слона. Потом он все вчерашнее забыл, и вообще забыл всю свою жизнь, вышел в центр, пригнулся, прыгнул, прыгнул чуть раньше Валдониса, почувствовал, как мяч плотно лег ему на ладонь, швырнул его с высоты бешено рванувшемуся Шавлатову, а тот сразу перебросил на выход реактивному Каджая, и мяч влетел в корзину литовцев.

Матч закончился почти так, как предсказывал Грозняк: литовцы выиграли, но не три очка, а всего лишь одно. Юный гигант Филимонов принес своей команде 15 очков, а юный гигант Валдонис – 16.

Они всю игру провели рядом – держали друг друга на прессинге, финтили, обманывали, прыгали у щитов, и когда они разом прыгали и зависали на мгновенье в воздухе, это было очень красиво, потому что исчезала диспропорция, и просто в воздухе висели два атлетически сложенных юноши.

Борис нарочно очень долго принимал душ, пока все не ушли. Когда в душевой затихли сердитые голоса товарищей, он оделся и вышел в парк. Сел на скамью под душистой липой, никого не стесняясь, вытянул ноги. Никогда он так не изматывался, как после этого спарринга с Валдонисом.

Конечно, его окружили. Он подписал десятка два автографов, потом болельщики отошли на приличное расстояние.

Мимо по аллее с группой подруг прошла смущенно хохочущая Галя Виницкая. Сердце заколотилось, взгляд отвлекся в небеса, в зеленые небеса с вечерними розовыми корабликами, потом опустился на скульптуру спортсменки, которая была ростом с него, у которой были большие потрескавшиеся гипсовые груди и совсем облупившийся, хотя все еще мощный живот.