Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина - Павел Басинский

— Но почему я?

— Потому что тебя избрал Бог, брат Орон! Ты стоишь в самом конце судьбы прародителя нашего братства. О тебе говорится в священной рукописи.

— Я не могу привыкнуть к новому имени.

— Нельзя привыкнуть к блаженству! И потом, ты не будешь слышать это имя от других. Но в твоем сердце оно будет звучать, как прекрасная музыка!

— Что я должен делать?

— Отправляйся в Россию — это решение Великого магистра. Волею судьбы ты пришел к нам из этой страны, как и наше учение. В Москве тебя встретит наш брат. Ты будешь слушаться его беспрекословно, как меня прежде. Он подготовит тебя к твоей миссии.

— Я мечтал об Индии или Китае. Но если ты настаиваешь, я полечу в Россию. Только не называй эту страну моей родиной.

— Странно… Мне казалось, ты бредишь ею. Впрочем, это неважно. Забудь на время слово «не хочу». Доверься мне, как доверял все эти годы. Разве я обманул тебя? Разве это не дает мне права на новый кредит доверия? Проценты с него изумят тебя, можешь быть уверен.

— Я верю тебе, отец… брат. Позволь называть тебя старшим братом.

— Это лучшее, что ты сказал сегодня!

— Когда отправляться в Россию?

— Сегодня, мой мальчик. И да поможет тебе наш дальновидный Бог!

Глава третья

Их сиятельство приехали!

Барский с сожалением вернул в свой кожаный саквояж литровую бутылку водки «Smirnoff».

— Раз не пьете, значит, вы не русский.

— Вы уронили, — заметил Половинкин и поднял с прохода тощую брошюру, потемневшую до желто-коричневого цвета.

— А! — Барский улыбнулся. — Так, безделица. Я иногда покупаю такие вещицы в книжной лавке на улице Горького. Банальный детектив конца прошлого века. Я люблю подсовывать такие книженции своим студентам.

— Вы позволите?

«Фома Халдеевъ. Провинціяльный Вавилонъ» — прочитал Джон на обложке. Первая страница в книге отсутствовала. Текст начинался со слов:

«…лишним в этой чужой взрослой игре.

Коляска долго стояла неподвижно. Наконец послышалась возня. Коляска накренилась, рессоры ее жалобно взвизгнули, и наружу тяжело выбрался невысокий широкоплечий мужчина в тесноватом овчинном тулупе и лохматой меховой шапке, точно сросшейся с его густыми бровями и бакенбардами. Казалось, сними он шапку, и останется лыс и безбров. Зато усы господина, черные, с сизым отливом, были безукоризненно ухожены. Это был хозяин имения князь Сергей Львович Чернолусский.

Покряхтывая и бесконечно разминаясь, он недобрым взглядом смотрел на уснувшего кучера. И вдруг — вспрыгнул на облучок и крепко пихнул спящего в бок. Толчок был так силен, что парень грохнулся наземь саженях в трех от коляски, перевернулся, как подстреленный заяц, и вскочил на ноги, хлопая глупыми глазами и потирая ушибленные места. Глядя на него, Сергей Львович захохотал.

— Спишь, малой? Жалованье даром получаешь! Счастье твое, что Звездочка дорогу знает, не то плутали бы мы с тобой в степи.

— Жалованье… Как же-с… — обиженно бормотал кучер. — Жди вашего жалованья до морковкина заговенья… А нешто драться можно? Заснул, мол… Заснешь! Виданное ли дело — ночью по степи разъезжать! Как мазурики какие-то, прости Господи!

— Молчи, дурак, — буднично возразил князь, пропустив мимо ушей слова о жалованье. — Сам знаешь, что не мог я дальше оставаться в доме бесчестного человека!

— То-то, что не могли… — гнул свое кучер. — А лошадок по степи гонять могли… В объезд нужно было, через город ехать.

— Но-но, поспорь у меня.

— То-то, что поспорь, — не унимался мстительный кучер. — Ну не хотят их сиятельство через город ехать. А почему, спрашивается, не хотят? А потому, что лошадки и колясочки вон ентой стыдятся. А чего их стыдиться? Екипажик, чай, не последний в городе.

И вновь Чернолусский сделал вид, что не слышал кучера. Резво, насколько позволяли длинные полы тулупа, взбежал по ступеням парадного входа, убеждая себя, что еще не стар и легок в движении. Он с такой силой рванул дверь, что стекла на первом этаже зазвенели.

— Егорыч! — взревел князь. — Открывай, старый меньдюк[1]!

От княжьего рыка вся усадьба пришла в движенье. В воздухе зашумело — это тысячи готовившихся к отлету грачей взмыли с построек и деревьев. Небо из серого сделалось черным, в нем точно черви зароились. Но в доме было по-прежнему тихо. Наконец в покосившемся флигельке, что притулился сбоку господского дома, в окне второго этажа, показалось заспанное детское личико, сменившееся испуганным лицом старика. Через несколько секунд его обладатель, в ночном колпаке, фланелевом халате и тапочках на босу ногу, мчался к приезжему по хрусткой ломающейся грязи, причитая на бегу:

— Проспал! Ведь проспал, отец родной!

Это был дворецкий князя Африкан Егорович Курицын, прозванный меньдюком за черные, глубоко посаженные глаза и длинные седые усы, свисавшие от ноздрей наподобие шнурков. Каясь и охая, старик толкнул тяжелую, нехотя открывшуюся дверь и отступил, впуская хозяина в пенаты.

Из прихожей, швырнув тулуп и шапку на грязный пол, Чернолусский прошел в светлую гостиную с наборным паркетом, давно не вощенным и изрядно подгнившим по углам. Князь по-медвежьи облапил изразцовую голландскую печь и застонал от наслаждения.

Дворецкий с нежностью смотрел на него.

— Егорыч, а я тебе подарок привез, — отогревшись, сказал князь. Глаза его насмешливо вспыхнули.

— Подарочек? — растроганно пробормотал дворецкий.

— Идем, покажу!

Выйдя на террасу, князь приказал убрать с повозки рогожи. На дне, вмерзшая боком в промороженную солому, лежала волчица. Ее мощные лапы были стянуты веревкой и привязаны к неструганой жердине. Из-под веревки кровоточило, и так же сочились кровью сосцы зверя, отчего солома под ней стала розовой. Мутные глаза были полузакрыты, и если бы не часто вздымавшаяся грудь, можно было подумать, что зверь мертв. В нос резко ударило псиной и мочой. Старик отшатнулся. Князь весело заглядывал ему через плечо.

— Хороша зверюга?

Вернувшись в дом, князь, однако, сделался мрачным.

— Егорыч, ты почему не в доме ночевал?

— А потому не ночевал, батюшка, — отвечал дворецкий, — что в доме стало нехорошо-с.

— Что значит нехорошо-с? — усмехнулся Сергей Львович. — Привидения в нем, что ли, поселились?

— Уж не знаю, как это назвать, но только нехорошо-с, — продолжал дворецкий.

— Подай мне хересу!

— Хересу, батюшка, нету.

— Как это нету? — рассвирепел Чернолусский. — Выпил, что ли?

— Я хересу отродясь не пил, — обиделся дворецкий. — Вы его с приятелями выпили.

— Так пошли мальчика к Дардыкину!

— Не стану я мальчика к Дардыкину посылать, — заупрямился Африкан Егорович. — Ему ничего там не дадут, кроме подзатыльников. А не хотите ли моей сливяночки выпить? Чистый медок-с!

— Твоей сливяночкой только клопов морить, — проворчал князь. — Подай водки!

— Хорошо ли, отец, водку с утра пить?

— Хорошо, нехорошо… Делай что сказано!

Князь уже готов был взорваться, но, зная упрямый характер дворецкого, решил действовать лаской.

— Замерз я, дядька, — жалобно сказал он. — Замерз, и растрясло меня. Без водки не засну.

Обращение «дядька» возымело магические действие. Лицо дворецкого расплылось в улыбке, руки задрожали, а в глазах появилось выражение рабского восторга.

— Уж принесу, принесу! Не подать ли еще малосольной капусточки?

— Неси, брат, и капусточку…

Дворецкий принес на подносе штоф с водкой, хрустальную стопку и миску, от которой шел свежий капустный дух, и тихонько вышел.

Выпив водки и не притронувшись к закуске, Сергей Львович воспрял духом и только тогда заметил на ломберном столе письмо. От письма пахло гречневой кашей. На конверте неровным и, как сразу определил князь, женским почерком было написано: «Его Сиятельству, Князю Чернолусскому». Вскрыв конверт, Чернолусский прочитал: «Светлейший Князь! — и самодовольно усмехнулся. — Помните ли Вы еще меня? Помните ли Вы ту, что стала нещасной по Вашей милости? Или вы давно выбросили меня из своево жестокова серца? Князь… Все видит Бог, Князь…»

Он зевнул и бросил письмо на стол.

В дверь тихонько постучали.

— Входи, Африкан Егорович…

Старик с осуждением взглянул на ополовиненный штоф с водкой и стал ворошить в камине потухший каменный уголь.

— Следователь вчера были-с.

— Курослепов! — оживился князь. — Я его, михрютку, люблю!

— Ольга Павловна исчезла.

— Что ты мелешь! — закричал князь.

— Вернулся лесничий домой с ярмарки, а дочки нету. Ни дома нету, ни в городе нету. Он всех спрашивать. Приказчик Дардыкина ему и говорит: мол, видели вашу Оленьку ночью в княжеской коляске. Лесничий к исправнику. Исправник с Курослеповым сюда. Но я им обыск делать не позволил. Хозяина, говорю, дожидайтесь…