Мать - Нодар Думбадзе

Пьяница упал. Он с наслаждением вдохнул свежий воздух, прильнул щекой к холодной мостовой и замер.

И вдруг пьяница почувствовал, как в нем зашевелилось какое-то смутное, давным-давно позабытое чувство. Он никак не мог вспомнить, как это чувство называется. А оно все властнее овладевало им, сжимало сердце, причиняло боль... И лишь тогда, когда какой-то прохожий нагнулся и поднял его на ноги, пьяница вспомнил, что нахлынувшее на него столь неожиданно чувство называется давно вычеркнутым из памяти словом - "самолюбие"... И, вспомнив, он невольно оттолкнул прохожего и выругался. Выругался тихо, беззлобно. Выругался лишь для того, чтобы люди поняли - перед ними стоит не животное, а человек. Добрый прохожий промолчал, с сожалением улыбнулся и пошел дальше.

...Пьяница вытер рукой сочившуюся из носу кровь и побрел, пошатываясь, по узкой улице Меликишвили. Прохожие обходили его или вовсе переходили на другую сторону улицы. А он шел себе, не шумя, не ругаясь, никого не задевая. У винного завода свернул налево и стал взбираться по подъему Пегриашвили.

Он лежал на деревянной тахте одетый и спал мертвым, без сновидений сном. Разбудил его звон часов в соседней комнате. Часы пробили лишь один раз. Это не могло быть часом ночи, скорее всего - половина чего-то. Значит, придется ждать еще полчаса, чтобы узнать, какое же сейчас время. И он ждал, ждал с открытыми глазами, ибо стоило ему сомкнуть веки, как перед ним возникало видение - двухэтажный деревянный дом, широкий общий балкон с красивыми резными балясинами, во дворе, у крана, огромная белая кавказская овчарка и восседающий на собаке мальчуган в белой блузе и черных бархатных штанишках, на балконе красивая молодая черноволосая женщина в простеньком голубом платье. Облик женщины то и дело менялся - из цветущей красавицы она превращалась в седую старушку с печальными глазами и сморщенным лицом, затем вновь становилась молодой и красивой. Все это очень напоминало его детство, и женщина на балконе - его мать. Напоминало, и только. И тем не менее он не смел закрыть глаза, ибо видение наводило на него страх.

Так прошло несколько минут. Он осторожно, словно подкрадываясь к темноте, закрыл глаза, и тотчас же перед ним всплыли знакомые картины. Это было похоже на странный, поставленный в обратной последовательности спектакль, где фигуры с опусканием занавеса появлялись, а с поднятием его исчезали со сцены. И все это стало наконец так жутко и невыносимо, что он решил не смыкать глаз до рассвета.

- Бо-о-ом, бо-о-ом, бо-о-ом, бо-о-ом!.. - пробили часы за стеной.

Пьяница вздохнул с облегчением: звон часов рассеял мглу и вместе с ней видения.

В Тбилиси наступало утро. Пьяница встал, подошел к крану, чтобы промочить пересохшее горло. Воды не было. Тогда он вернулся и лег снова. Видения исчезли, но теперь нахлынули думы, и это оказалось еще мучительнее. Видение - оно хоть не имеет веса, тяжести. А думы - мрачные, горькие думы, - они свинцовой тяжестью давили на него, не давая шевельнуться, выпрямиться, стать на ноги.

...Надо выпить. Если сейчас не выпить хоть стакан, хоть глоток, хоть каплю водки, он умрет! Очень просто - свернется кровь, и он умрет. Деньги у него найдутся - вчера удалось выпросить кое-что. Но куда пойти? Может, в вокзальный ресторан? Он работает круглые сутки. Да, да, сейчас же, сию же минуту! Выпить... Выпить... Выпить... Иначе - смерть! Вот уже немеют руки и ноги, слабеет пульс, лоб покрылся холодной испариной...

Пьяница вскочил, подбежал к двери, рванул ручку и застыл...

Перед дверью стояла миловидная седая женщина в голубом платье.

Он не слышал, как за стеной, в соседней комнате, часы пробили шесть и как забулькала вода в кране. Он зажмурился, но когда спустя минуту вновь раскрыл глаза, женщина стояла там же, - стояла как каменное изваяние смущенной богоматери.

- Кто вы? - спросил пьяница шепотом.

- Уже час я стою здесь и не смею постучать, - ответила она.

- Но... Кто же вы?

- Ваша дверь, наверно, сотая... Я обошла сто дверей и не решилась постучаться... Если бы вы сами не открыли, я не осмелилась бы постучать и в вашу дверь...

- Что же вам нужно от меня, уважаемая?

- Не подумайте ради бога, что я попрошайка... - Голос у женщины задрожал. - Я мать!

- Чья мать? - ужаснулся пьяница.

- Мать солдата... - Женщина перевела дух и продолжала: - Я получила извещение... Сын мой лежит в госпитале, раненый. При смерти. Я должна взять его домой... Во что бы то ни стало... Хоть на собственной спине, хоть ползком, но должна... Если даже это будет мне стоить чести, совести, даже жизни!..

"Что же вы хотите от меня?" - спросили глаза пьяницы.

- Я не попрошайка, сынок! Я - мать... И мне нужны деньги... На дорогу...

"Благородные граждане Тбилиси!" - услышал пьяница собственный голос.

"И почему вы пришли ко мне?" - спросили его глаза.

- Не откажи мне, сынок, не погуби меня!.. Твоя дверь последняя. Больше я никуда не пойду!..

Женщина опустила голову. Пьяница увидел, как на ее черные изношенные чусты капнули слезы. Дрожащей, словно в лихорадке, рукой он быстро извлек из кармана скомканные, грязные бумажные деньги и подал их женщине. Она не протянула руки. Тогда пьяница осторожно положил их ей за пазуху, потом вывернул собственные пустые карманы и застыл. Женщина продолжала плакать, и пьяница понял, что она хотела, но не могла словами выразить свою благодарность. Тогда он медленно опустился на колени, припал к ногам женщины и тихо произнес:

- Спасибо, мама!

Так прошла минута. Когда он поднялся, женщины перед ним не было. Там, где только что стояла она, лежали скомканные, грязные бумажные деньги.

- Боже мой, неужели и это было видение?!

Из крана с веселым журчанием лилась струйка воды. Но ему уже не хотелось пить. Горло и губы пьяницы были влажны, но влажность эта не походила на воду - она была теплой и соленой.

На улице рассвело.

По темному, душному, переполненному пассажирами вагону с трудом пробирался ревизор. За ним с видом провинившегося следовал проводник, подсвечивая фонарем взятые у пассажиров билеты. Ревизор разглядывал пассажиров и их вещи с такой тщательностью, словно разыскивал среди них опасного государственного преступника.

- Ваш билет?! - повторял он полуприказывающим, полувопросительным тоном, и пассажиры молча, словно сговорившись, протягивали ему свои билеты.

- Ваш билет?! - обратился ревизор к сидевшему у окна худому, небритому мужчине.

- У меня нет билета! - сказал мужчина.

- Что?!

- У меня нет билета! - сказал мужчина.

- Куда же вы, позвольте спросить, едете без билета? - спросил ревизор с иронической улыбкой.

- К матери, - ответил мужчина.

- К кому!? - Удивленный ревизор вырвал из рук еще более удивленного проводника фонарь и поднес его к лицу пассажира.

- К матери! - повторил мужчина.

"К какой матери?!" - хотел переспросить развеселившийся вдруг ревизор, но, увидев бледное как полотно лицо и мокрую от слез седую бороду пассажира, ужаснулся. Потом молча повернулся и, не оглядываясь, пошел прочь.

Поезд ворвался в черное чрево тоннеля.