Спаситель - Александр Барченко

— Привёл?

Было в полном, чуть грассирующем, с лёгкой хрипотой голосе что-то, что разом толкнуло корнета к коренастому блондину в теплом, на бараньем меху, сюртуке, сшитом не особенно ладно, с генерал-майорскими погонами.

— Ротмистр?

— Не… Оны в Габрово уехадчи.

— Командирован?

— Так точно.

— Э-эх!.. Именно сегодня? Алексей Николаич! Я вам скажу, это дело меняет. Придётся, пожалуй, до завтра…

Невысокий плотный полковник с аксельбантами генерального штаба внимательно приглядывался к юному растерянному лицу офицера. Тот переминался с ноги на ногу, с рукой у козырька — выбирал момент для рапорта.

Полковник чуть улыбнулся, одобряюще кивнул юноше и наклонился к генералу:

— Что? Который? Этот? Да, да…

Корнет улучил минутку, звякнул шпорами, вытянулся — хлыстик хлыстиком даже в полушубке.

— Честь имею… К штабу вашего превосходительства, в качестве ординарца. Корнет Елецкий. Прибыл в отряд утром сегодня, в отсутствие вашего превосходительства.

— Да, да… От кого это? Ах, вы от Фёдора Фёдоровича? Это другое дело. Сегодня прибыли? Не отдыхали ещё?

— Так точно, проспал два часа.

— Говорите откровенно, очень устал?

— Никак нет, ваше превосходительство. Совершенно отдохнул. Извольте приказывать.

Генерал в тёплом сюртуке одобрительно переглянулся с полковником, развернул холёной рукой бакенбарды. Насквозь прожёг острым взглядом вытянувшегося в струнку юнца.

— Гм-да… Приказать, я вам скажу, недолго. Приказание надо вы-пол-нить-с! Верхом ездите?

Корнет понял вопрос и просто ответил:

— Так точно, езжу.

— Ага… По топографии сколько на выпуск?

— Средний бал выпуска двенадцать, ваше превосходительство.

— Ого? Пистолет!.. Стало быть, не заблудитесь? В таком случае глядите сюда.

Генерал проехался твёрдым, обточенным ногтем по приколотой кнопками к столу двухвёрстке.

— Это?

— Перевал, ваше превосходительство.

— Это?

— Седловина, ваше превосходительство. Террасами сходит в долину. Так точно… саженей сорок.

— Угу… Видите, вправо от перевала круглая батарея? Ну, хоть не шесть вёрст, а семь с половиной. Сумеете вы добраться ночью туда?

— Думаю, что сумею, ваше превосходительство.

— А знаете, чем это пахнет?

— Не могу знать.

— «Владимиром». Да, да, да… Только я вам скажу, я за моих ординарцев даром Кладищева не тревожу. «Владимир» по статуту… Ежели вернётесь. Понимаете — ежели вернётесь. Ну а не вернётесь, чур, на том свете на меня Богу не ябедничать.

— Рад стараться.

— Алексей Николаич, каков петушок?

Генерал внезапно переменил тон, стал кидать сухо, будто сердясь:

— За батареей лощинка. Видите? В лощинке сухари. Вот именно… Транспорт шёл к Сулейману. Коней успели подлецы выпрячь и удрали. С батареи взять весь подвижной состав. Слышите, весь! Ежели не хватит, прикажете моим именем господам офицерам уступить верховых. Транспорт пойдёт долиной, кругом. Вы же немедля назад.

— Слушаю, ваше превосходительство.

Звонкий молодой голос корнета насквозь пропитался радостью. С первых шагов — и ответственная командировка.

Генерал будто читал его мысли, настойчиво добавил, по привычке коверкая неугомонными пальцами «клячку»:

— Я вам скажу… Дело важнее, чем кажется на взгляд. Держите, голубчик, в голове, что от этих сухарей зависит вопрос: поспеем ли мы поддержать Мирского. Князь ждёт уже нас, но там у нас свои соображения… А сухари нужны во что бы то ни стало. В этих сухарях судьба не только Шипки, а… Адрианополя. Поняли? Барано-ок! Лётом — к Дукмасову. Пусть он уступит корнету на сегодня своего серого.

Молодой улан, забыв субординацию, умоляюще перебил генерала:

— Ваше превосходительство… Виноват… Ради Бога. Разрешите мне на своём. Подо мной два своих в походе. Собственного табуна, ваше превосходительство.

— Пожалуйста, пожалуйста. Вы, стало быть, помещик? А… Почти соседи, ежели от Рамбова считать. Ну, с Богом!

Помолчав, генерал продолжал:

— Алексей Николаич снабдит вас сейчас двухвёрсткой. Компас у вас есть? Кстати, Дукмасов снял мимоездом кроки с этого дюйма. Вот… Теперь вам ещё легче ориентироваться. Кстати, голубчик, совет: не набивайте кобуры провизией. Четвёртка шоколаду да глоток коньяку на морозе лучше целого окорока. Курковский! Корнету на дорожку посошок!..

Генерал кивнул бровью, и денщик в нитяных, не вполне ещё утерявших белый цвет перчатках вырос перед молодым офицером с подносиком, заплесканным срывавшейся с бокала душистой пеной.

III

Возле занесённого снегом обломка скалы, того самого, который давеча, по пути на батарею, корнет Елецкий принял за часового турецкого пикета, артиллерист-провожатый остановился, махнул рукавицей под спрятанный в башлык козырёк, просипел простуженным горлом:

— До этих местов вашскродие приказано проводить. Прикажете назад оборотиться?

Корнет торопливо распахнул полушубок.

— Спасибо, голубчик. Теперь я один доберусь. Я как раз на этом свёртке чуть не сбился. Спасибо. На-ка тебе за работу.

— Благодарим покорно.

Солдатик зажал в рукавице целковый, ступил два-три шага и сразу слился с мутным белесым фоном снежного покрова. Через секунду невидимкой не то с земли, не то с неба донеслось знакомое простуженное сипенье:

— Дай Бог час, вашскродие. Более всего за овражком опасайтесь. На отряд тропочка по гребню, а прямиком шлях на Шейново. Сохрани Бог, не замело бы…

Корнет шевельнул шенкелем, и мохнатый донской конёк, пофырчав на ветер, двинулся вперёд, осторожно переступая копытами.

Из ущелья откуда-то вырвался ветер, сорвал с сугроба белый полог, взметнул кверху и обсыпал разгорячённое лицо офицера острыми иглами.

— Левей, левей подавайся! — просипело позади. — Левей, ваше благородие. Чтобы овражек с правой руки-и… авой-ава-а-а!..

Ветер опять рванул из ущелья, разжевал слова и погнал их назад, в горло кричавшего.

Молодой офицер поправился в седле, подобрал поводья.

Поручение выполнено. Он сам съездил к обозу, подождал, пока запрягали, и вернулся на батарею лишь тогда, когда заскрипела, заголосила под дружным усилием привычных к тяжести артиллерийских уносных передняя арба с драгоценным грузом.

Командир напоил его чаем в землянке. Вот живут люди. И не день и не два. А он ещё ахнул первую минуту при виде своего помещения в отряде.

У отшельников далёкой батареи ничего не нашлось даже к чаю, гостя побаловать — размочили дюжину белых турецких сухарей из того же захваченного обоза. Правда, денщик командира подал к столу хвостик копчёной «московской» колбасы, но у гостя не поднялась рука на эту заплесневелую драгоценность.

Внезапно тревожное чувство, скорее не страха, а нетерпения перед близким концом удачно выполненного дела, поёжило сердце офицера, будто острый морозный ветер протиснулся между петель полушубка, прополз по груди.

Удастся ли ему так же благополучно вернуться?

Э, никто, как Бог! Если уж удалось разыскать батарею под носом у турок, неужели Бог не поможет теперь?

Умный конёк, наверное, запомнил дорогу — побольше воли ему. Да что бы с ним самим ни случилось, долиной к отряду утром подойдут двенадцать тысяч пудов сухарей. К князю Мирскому поспеет поддержка, и ей он будет обязан корнету Елецкому, месяц назад не смевшему закурить в присутствии прапорщика.

Гордое чувство захлестнуло душу корнета. Как в детстве, при большой радости, к горлу подкатил щекочущий клубок.

Инстинктивным радостным движением, бодро выпрямившись, натянул поводья, сжал опушенные инеем бока коня.

Тот как раз в это время замялся было перед чем-то, ему одному видимым под ногами, прянул ухом, выпустил на ветер глубокий вздох, тотчас одевшийся клубами пара.

Под движением поводьев нехотя поднял низко опущенную голову, посланный неожиданным ударом шпор, рванулся вперёд, щепотко перебрал копытами, замахал чёлкой, будто говоря: «По мне, всё равно, куда хозяин прикажет…»

Слепая белесая мгла, одинаково мутная со всех сторон, — будто бы в облачном небе повис всадник с конём. Изредка лишь скрипнет снег на чисто обметённом горбе да за хребтом со стороны Шипки ветер подхватит и донесёт до ушей глухие, упругие, ахающие удары орудий, словно прыгает огромный упругий мяч. Ещё реже на повороте тот же ветер доносит по ущелью редкие вспышки ружейной перестрелки, сухие негромкие звуки, совсем как топор дровосека далеко в лесу.

В башлыке, в полушубке тепло, бережно баюкает иноходь доброго конька. Иней слепит ресницы, а разлепить их — не хочется нос выставлять на мороз.

Корнет инстинктом кавалериста, ещё не зная зачем, мигом сжал шенкеля. И потом уже понял, что лошадь шарахнулась. Сразу прянула со всех четырёх ног в сторону, остановилась, вздрогнув, потом пошла дальше, настороженно прядая ушами.

Дремота у офицера разом пропала.