Российское гражданство: от империи к Советскому Союзу - Эрик Лор

Сам этот методологический вопрос ставится по-разному в разные исторические периоды. Одна из тем книги – то, что ключевой характеристикой подданства в дореволюционной России была готовность принимать исключения; я называю это «сепаратными сделками» – с различными группами иммигрантов и даже отдельными людьми, общественными устройствами, национальными и религиозными меньшинствами. Такие сепаратные сделки представляют собой весьма разнообразные комбинации узаконенных прав и обязанностей. Идеал современного гражданства, предполагающий равенство прав и обязанностей для всех граждан, ставил под вопрос саму идею исключений и систему сепаратных сделок.

Чтобы сравнить традицию российского гражданства с иными национальными традициями, в книге время от времени приводятся ссылки на историю гражданства в других странах мира. Существует множество интересных и неожиданных конкретных оснований для сравнения и сопоставления. В целом в данной книге история российского гражданства вплоть до 1914 года (то есть до того, как в период с 1914 и до 1930-х годов стремление к автаркии совершенно изменит ситуацию) оказывается сопоставимой с историей гражданства других стран в гораздо большей степени, чем исследователи думали ранее.

В этой книге, как и во многих других, термин «гражданство» употребляется в узком смысле: обозначает принадлежность к жителям страны, обычно подтверждаемую паспортом или другим документом того же типа. Таким же образом – просто для обозначения того факта, что жители страны являются подданными царя, – используется понятие «подданство». Наибольшее внимание уделяется термину «граница гражданства» (граница между гражданами и теми, кто гражданства не имеет), правилам и нормам, определяющим эту границу, и различным способам получения статуса гражданина, путям утраты данного статуса, предоставления его или лишения.

Конечно, есть и другие определения понятия «гражданство». Многие пишут и думают о нем, придавая особое значение правам, которыми пользуются граждане. На самом деле, согласно распространенному описанию идеального типа гражданства, это – «личный статус, характеризуемый набором универсальных прав (то есть законных требований к государству) и обязанностей, равным образом присущих всем полноправным гражданам национального государства»[3]. Такое определение устанавливает высокую планку. Согласно ему, ни одна страна никогда не могла похвастаться тем, что она предоставляет полноценное гражданство, поскольку ни одна страна никогда не устанавливала абсолютно одинаковые права и обязанности для всех своих граждан. Россия же была от такого идеала дальше, чем многие другие страны. Она представляла собой не государство-нацию, где у всех был одинаковый статус гражданина, а скорее расползающуюся многонациональную империю, где люди были сравнительно бесправными подданными царя или советского лидера. Именно из-за этого простого факта при упоминании темы моего исследования слушатели удивительно часто заявляли, следуя своей непосредственной реакции, что «российское гражданство» – оксюморон. Прибавьте к этому, что на Западе национальность определяется формально (через принадлежность к государству), но по мере продвижения на восток ее начинают все теснее связывать с понятиями этноса и культуры, – и вы получите глубоко укоренившееся представление, будто российское гражданство – понятие нежизнеспособное[4].

История этого понятия в России делает проблему еще сложнее. На протяжении большей части периода поздней империи термин «гражданство» использовался почти исключительно либеральными и радикальными оппонентами режима и являлся полемическим: в нем заключались идея, программа и напоминание о беззаконности, присущей состоянию «подданства». Поразительное отличие России от большинства других стран – и даже от таких империй, как Британская или Австро-Венгерская, – состояло в том, что сам термин «гражданство» превратился здесь в абстрактное понятие, для которого ведущий российский специалист по философии права Владимир Гессен (бывший также одним из лидеров либеральной Конституционно-демократической партии) искал основания в естественном праве, а не в применявшихся на практике категориях юриспруденции и конституционного права[5]. Гессен углубил это абстрактное значение понятия «гражданство», положив в основу своей философии гражданства неокантианское «возрождение» естественного права. Он утверждал, что в основе прав гражданина лежат не полученные в наследство от предшествующих поколений юридические прецеденты и традиции, а универсальные, априорные, естественные права. Во всех странах существовал значительный разрыв между идеализированными представлениями о гражданстве как о совершенном равенстве прав и обязанностей всех граждан перед законом, с одной стороны, и реально существующим гражданством или подданством – с другой, но в императорской России этот разрыв был и на словах, и на деле шире, чем в большинстве других случаев. Есть некоторая ирония в том, что значение термина «гражданство» на деле осталось в России ближе к описанному выше идеальному типу, чем в других странах, – возможно, отчасти потому, что здесь оно не было запятнано компромиссами и реальностью юридических толкований и процессуальных норм[6].

Принимая во внимание сказанное выше и используя подход к гражданству как к совокупности прав, можно охарактеризовать анализ российского гражданства как исследование процесса перехода от существовавшего при старом режиме подданства, основанного на социальной иерархии, к гражданству новых властей, основанному на принципе равенства прав и обязанностей всех жителей страны. Этот сюжет столь невероятно сложен и важен, что исследование гражданства легко может обернуться изучением социальной и юридической истории российского крестьянства, дворянства и купечества в период перехода к новой исторической эпохе. Социальная и юридическая история данного переходного периода прослеживалась неоднократно и основательно[7].

Но в исследованиях гражданства оно гораздо чаще рассматривается совсем иначе – как институт, определяющий принадлежность к государству. Используя это определение, мы можем сосредоточиться на вопросах, обычно поднимаемых при изучении гражданства: на натурализации, денатурализации, иммиграции, эмиграции и миграционной политике, – на темах, которым исследователи российской истории уделяли мало внимания.

Февральская революция 1917 года привела либералов к власти. Одним из первых их действий стало провозглашение равенства прав для всех граждан, что было очевидным свидетельством терминологического перехода от подданства к гражданству. Я использую два этих слова в соответствии с только что изложенной историей терминологии, однако совершенно точно не имею в виду, что в 1917 году произошла внезапная смена концепции. В 1906 году российские подданные были во многих отношениях ближе к гессеновскому толкованию понятия «гражданство» (идеальному типу, предполагающему равенство прав и обязанностей для всех жителей государства), чем советские граждане в 1926-м.

Все это не означает, что в данном исследовании не будет затронута тема прав и обязанностей. Скорее, в книге понятие границы гражданства рассматривается как зависимая переменная, то есть то, что находится в фокусе внимания. Права же и обязанности различных групп населения часто являются важными независимыми переменными, чью роль в объяснении деталей и тонкостей политики, проводившейся на границе гражданства, трудно переоценить.

Эта книга начинается с обсуждения истоков и эволюции российской политики подданства и реальных практик вплоть до середины XIX века. До XX века ксенофобия, изоляция и сравнительно непроницаемые границы подданства не были характерны для России. Конечно, временами общество и некоторые органы власти были весьма неблагосклонны по отношению к инородцам, и эта неблагосклонность становится для нас предметом внимательного изучения. Однако государству чаще всего удавалось подавить подобные силы во имя модернизации. В самом начале своей истории оно выработало подход к политике подданства, который я обозначаю лозунгом «Привлекай и удерживай». Людей постоянно не хватало, и казалось, что иммиграция и натурализация помогают наращивать экономическую мощь империи, тогда как эмиграции и денатурализации следовало всячески избегать по тем же самым причинам. В XIX веке ситуация изменилась: перенаселенность сельской местности превратилась в проблему, тем не менее сам подход сохранился. Я утверждаю, что подход «Привлекай и удерживай» оставался определяющей чертой российской миграционной политики вплоть до 1914 года.

Подробный анализ начинается с проведенных в 1860-х годах Великих реформ царя Александра II, положивших конец крепостному праву и направивших Россию по пути модернизации и индустриализации. Одним из первых событий эпохи Великих реформ стало реформирование законов о гражданстве, упростившее для иностранцев процесс иммиграции и ведение дел в России. Так была установлена связь между модернизацией и интенсивным взаимодействием с окружающим миром, ставшая ключевым фактором для большинства направлений российской политики гражданства в течение следующих пятидесяти лет. Ретроспективно этот период можно рассматривать как первую эпоху российской глобализации. Всего лишь за пару десятилетий пересечение границ превратилось из редкого события, переживаемого группами населения, в обычное, повседневное явление множества частных жизней. Если в 1850-х годах было зарегистрировано примерно 40 000 пересечений границы как российскими, так и иностранными подданными, то к середине 1860-х их было почти 100 000, в 1900 году – четыре миллиона, а в 1909-м – более десяти миллионов (см. таблицы 1 и 3–7 в приложении I). Данное исследование взаимодействия российских граждан и иностранцев также имеет своей целью пролить новый свет на четыре взаимосвязанные проблемы российской истории: роль национальности; демографическую политику; природу государства и его сравнительную мощь; стратегии экономической модернизации.