Сердцеед, или Тысяча и одно наслаждение - Екатерина Гринева

– Ты могла бы уговорить Вадика отпраздновать Новый год с нами…

– Нет, – отрезала я. – Он на это не пойдет. Даже и не надейся. Упрашивать его я не стану. Так и знай.

– А могла бы.

– И не подумаю.

После легкой паузы Динка согласилась на мой приезд, но в ее голосе звучали нотки недовольства, на которые я решила не обращать никакого внимания. В конце концов, имею я права на личную жизнь или нет?

Я спешно накидала в сумку подарки Динкиным детишкам; выбрала Вадику итальянскую сорочку и направилась к кассе – оплатить покупки. Тут я вспомнила, что ничего не купила Динке и снова пошла в зал.

Делать подарки ближним – всегда занятие сложное. Трудно угадать, что им нужно, а покупать ненужную вещь – бесплодная трата сил, времени и денег. Существовал еще один вариант – спросить о подарке напрямую и узнать о заветном желании из первых уст. Но в этом случае пропадал некий загадочный флер, присущий слову «подарок».

Внезапно меня разобрало любопытство, и я пробежалась по магазину с одной-единственной целью: посмотреть, что покупают другие люди. Может быть, я одна мучаюсь над этим вопросом, а они четко представляют себе, какими должны быть новогодние подарки, и своими покупками подскажут мне, что подарить Динке.

Мучалась я так каждый год, но сегодня – особенно. На ум ничего не приходило.

Я оглядела людей вокруг меня. Они мне напоминали особую касту жрецов, объединенных одной общей целью.

Каждый покупал – свое. Вот девушка с белым мобильным, плотно прижатым к уху, щебечет насчет «Васеньки», что она ему хочет подарить нечто «прикольно-клевое». Другая женщина с трехлетним карапузом рассматривает коробку с игрой: на обложке нарисованы солдатики и танки. Молодой мужчина с холеной бородкой вертит в руках вазу из темно-красного стекла, две тетеньки кладут в корзинку для покупателей одинаковые постельные комплекты – ярко-синие цветы на белом фоне. Я вздохнула: похоже, особой фантазией люди не отличаются, и мне нужно думать самой, что подарить подруге.

Покупать одежду – намекать на Динкины проблемы с финансами, духи… подруга сто лет не пользовалась духами. Да я и не знала Динкиных вкусов. И что ей подарить? Динке, вечно стоявшей у плиты, образцовой матери-хозяйке, я решила подарить новый набор кастрюль. Подарок, что называется, в тему.

Я невольно обернулась: мне показалось, что кто-то пристально рассматривает меня. Но похоже, это были мои глюки… Сворачивая с тележкой к кассе, я чуть не налетела на высокого худого человека.

– Простите! – машинально бросила я.

– Ничего, – пробормотал он. – Все в порядке.

Я расплатилась и вышла на улицу.

Этот Новый год обещал быть самым лучшим, и я твердо была уверена в том, что так и будет.

Вадик, мой последний бойфренд, обещал приготовить мне сногсшибательный сюрприз, и я дала ему слово не приступать с расспросами раньше времени, хотя меня одолевало вполне простительное женское любопытство. С Вадиком я была знакома около полугода; он был мил, симпатичен и хорошо воспитан. На этом список его достоинств исчерпывался.

Он был страшный педант, зануда и у него было туговато с чувством юмора. Но я устала от всех своих прежних бойфрендов – грубовато-бесшабашных хамов, с великолепным чувством юмора и полным отсутствием всяких обязательств. Милый, воспитанный Вадик был тем, что мне сейчас было нужно позарез. Вадик – уютный, как мой старый плюшевый мишка – привет из детства, – который сейчас валялся в кресле, смотря на меня своими разноцветными глазами-пуговицами. Одна была черной, а другая – зеленой.

Мобильный звонил в сумке. По мелодии «Спят усталые игрушки» я поняла, что звонит маман, и размышляла: брать или не брать телефон.

После того, как отец ушел от нас к молоденькой секретарше – я тогда ходила в девятый класс, – мою мать как подменили. Она выкрасилась в ярко-рыжий цвет, стала много курить, красить губы алой помадой и чересчур громко смеяться. Всех женщин она называла «милочками», мужчин «лапулями», а меня – «золотцем». В углах шкафа она прятала пузатые бутылки с ликерами и коньяком. Маман любила выпить рюмочку перед сном, всплакнуть и пожаловаться на жизнь. Днем она работала – правда, ни на одном месте особо долго не задерживалась, – а вечером смотрела бесконечные сериалы. Она неожиданно вспомнила о своих старых подругах и одноклассницах и часами висела на телефоне, вспоминая «старые добрые времена» и жалуясь на «скотское настоящее».

Когда я поступила в институт, мы разменяли квартиру: я оказалась в однокомнатной на Тимирязевской, а мать – в Кузьминках.

Учась в институте, я подрабатывала то официанткой в кафе, то уборщицей в маленьких офисах. Мать к тому времени стала работать все меньше и меньше; когда я после института устроилась на постоянную работу, она вовсе осела дома как заправская домохозяйка. При этом я полностью содержала ее, работая за двоих. Она всегда звонила мне перед праздниками, налегая на свое бедственное материальное положение и тем самым выклянчивала дополнительные подношения.

Я нажала на кнопку соединения.

– Золотце, – прошуршал-прошелестел голос матери. – Ты не забыла обо мне?

– Добрый день, мама! – повысила я голос. – Как ты себя чувствуешь?

– Как я могу себя чувствовать! – мать мгновенно въехала в привычную колею. – То давление, то сердце. Ты приедешь ко мне? У меня уже пустой холодильник и лекарства кончились. И ни копейки нет.

– Я тебе давала в прошлом месяце. Приличные деньги.

– Золотце! Разве это деньги, – голос то удалялся, то приближался, словно мы находились в театре, и мать временами подходила к рампе, а потом удалялась в глубь сцены. – Вот и Олимпиада Петровна говорит, что дочка могла бы давать и побольше. – Олимпиада Петровна была соседкой моей мамы – вредная, сухая, как лист из гербария, старушенция, когда-то работавшая в Министерстве печати.

– Я не знаю, что говорит Олимпиада Петровна. Деньги были вполне приличные. Если только не тратить их на коньяк, дорогие сигареты и черную икру.

– Ах, золотце…

Я почувствовала глубокое раздражение и усталость.

– Ладно. Я приеду и привезу тебе продукты и деньги. На днях.

И дала отбой.

Не успела я сесть в машину, позвонил Вадик.

– Алло! – я открывала дверцу, прижимая телефон к уху.

– Это я. – Голос Вадика звучал очень тихо.

– Ты на шпионском задании? Так тихо говоришь! Ты на работе?

– Да. То есть нет.

– Уже отметили Новый год на корпоративной вечеринке? Забыл, где находишься? – рассмеялась я.

– Не забыл. – Голос звучал виновато.

– Слушай, я сейчас еду домой. И жду тебя.

– Я… я не приеду.

– Не поняла. – Я переложила трубку к другому уху. – Вадик! Ты меня слышишь?

– Слышу! Мама попросила меня присутствовать в гостях у родственников. Я говорил ей о тебе, но она… плохо себя чувствует, и я не могу ее волновать. Понимаешь, ее сердце… – И Вадик замолчал.

Слова застряли где-то посередине горла, и я судорожно сглотнула.

– Я правильно тебе понимаю: ты не приедешь ко мне на Новый год, и наши планы летят ко всем собачьим чертям? Ты будешь встречать Новый год с мамой, а я в одиночестве?

Больше всего на свете в тот момент мне хотелось услышать, что я ошиблась и что наши планы остаются в силе. Но я услышала совершенно противоположное тому, что хотела.

– В общем – да. Но я приеду завтра… – Я нажала на отбой, чувствуя, как злые непрошеные слезы выступают на глазах. Прислонившись к дверце машины, я закрыла рот рукой. Мне хотелось кричать, ругаться и рыдать во весь голос. Мир, который еще несколько минут назад был ярким, переливающимся всеми цветами радуги, как гирлянда на новогодней елке, безнадежно потух. И я ничего не могла с этим поделать.

Я ощущала себя полностью обессиленной, как перегоревший мотор; хотелось куда-то спрятаться, зарыться и переждать эту минуту.

Конечно, я переживала не из-за Вадика. Нет, я переживала из-за очередного тревожного звоночка, который сигналил мне, что я опять ошиблась, не рассчитала свои силы и с размаха угодила в канаву, без всякой надежды выбраться оттуда в ближайшее время.

А я-то еще всерьез рассчитывала на Вадика…

Мне нравилось в нем все: застенчивость, внимание и нежность.

И я не обращала внимания на… бесхарактерность, слюнтяйство и полное подчинение мамаше, которая вила из него веревки…

Я стукнула кулачком по машине и поправила шарфик, который в эту минуту показался мне удавкой.

– Маргарита! – услышала я где-то рядом.

Я повернула голову.

Это был он, бодро-жизнерадостный Эрнст Кляйнц, гражданин Швейцарии, у которого по определению не могло быть никаких проблем. Все четко расписано, и все заранее распланировано. У гражданина Кляйнца не было испорченных праздников и неожиданных предательств. У него все было карамельно-правильно, глянцево-блестяще, как на рождественских открытках с непременным краснощеким Санта-Клаусом, мешком подарков и елочкой с золотыми шарами.