Коронатор - Симона Вилар

Узнав об этом, Эдуард Йорк на глазах у придворных потерял сознание. Когда же его после продолжительного обморока наконец привели в чувство, король велел всем убираться вон и надолго заперся в своей молельне в Вестминстерском аббатстве. Он не желал никого видеть. Он отказывался принимать жену, гнал от себя приближенных, выдворял советников и парламентеров. На его рабочем столе скопилась груда писем и грамот, и даже послания союзного герцога Бургундского Эдуард отшвыривал прочь.

Когда королю сообщали о прибытии гонца, он вздрагивал:

– Что?.. В стране мятеж? Уорвик высадился в Англии? Идут за мной?

И лишь однажды за все время он вышел из транса. Это случилось, когда с севера прибыл его брат, Ричард Глостер, и принялся уговаривать Эдуарда взять себя в руки. Он рассказал, что направил всем европейским дворам послания с уведомлением о том, что мятежный вассал Уорвик распространяет слухи, порочащие честь Эдуарда Йорка, которые на самом деле являются чистейшей ложью и клеветой. Сам Ричард в дни полнейшей апатии короля повел себя как истинный государственный муж. Он навел порядок на англо-шотландской границе, заложив свои драгоценности, расплатился с наемниками, усилил береговую охрану. Казалось бы, Эдуард должен молить Бога, пославшего ему такого брата, но тот со все большей ненавистью смотрел на этого хромого, горбатого калеку с ниспадающими вдоль щек волосами цвета воронова крыла. Когда же Ричард попросил его подписать какие-то петиции, король неожиданно пришел в ярость и, схватив герцога за ворот, вышвырнул его вон, дав ему такого пинка, что Ричард лишь чудом не расшибся, скатившись с лестницы.

– Вон! – ревел вдогонку ему Эдуард. – Сгинь с моих очей, мерзкий паук с душой сатаны! И благодари Бога и Его Пречистую Матерь, что я не приказал бросить тебя в один из каменных мешков Тауэра!

Впрочем, все изменилось, едва только в Лондон вернулся тайный посол Эдуарда к Уорвику. Когда королю сообщили, что сэр Филип Майсгрейв ожидает его распоряжений в приемной, Эдуард, словно не расслышав, несколько раз переспросил и наконец, изменившись в лице, велел впустить к себе рыцаря.

О чем они говорили, никто не ведал. Утомленные придворные толпились в длинном полутемном зале с высокими готическими окнами. Под сводами в чашах светильников, подвешенных на цепях, металось пламя. Часы на башне Вестминстера гулко пробили семь раз. Король беседовал с Майсгрейвом уже более пяти часов.

В зал вступила королева Элизабет, окруженная многочисленной родней, которую Эдуард возвысил в противовес древним родам Бофоров, Невилей, Стаффордов и прочих, косо поглядывавших на нового короля. По залу волной прокатился шепот. Еще не забылись слухи о том, что до своего брака с королем Элизабет Грей была невестой рыцаря Майсгрейва, воина с англо-шотландской границы. И действительно, королева взволнованно глядела на узкую двустворчатую дверь, за которой так надолго уединились ее муж и бывший возлюбленный. Элизабет была на пятом месяце, но носила свое бремя на удивление легко, и положение королевы почти не отразилось на ее прекрасном облике.

Наконец дверь отворилась и вышел король. Его поступь была легка. Придворные невольно переглянулись. Давно уже они не видели своего монарха столь просветленным. Эдуард же, взяв за руку шедшего рядом с ним Майсгрейва, произнес во всеуслышание:

– Милорды и миледи, я хочу представить вам нового барона Англии сэра Филипа Майсгрейва, моего преданного вассала и друга. Тот, кто выше людей, наделил его благородством и способностью быть честным перед своим монархом. Все, что я могу сделать для него, это воздать ему надлежащие почести, наградить титулом и одарить земельными угодьями.

Глаза короля светились, и казалось, он был не в силах выпустить руку новоявленного нортумберлендского барона.

У королевы дрогнули брови. Ведь после того как Майсгрейва вместе с Анной Невиль разыскивали по всей Англии и за его голову была назначена награда, она полагала, что возвращаться ко двору Эдуарда IV было бы для Филипа чистейшим безумием, и ждала, что наименьшим наказанием для ее прежнего возлюбленного будет плаха. Вышло же по-иному…

Что же произошло между королем Англии и Филипом Майсгрейвом? Этого никто так и не узнал. Лишь истопник, разжигавший поутру камин в королевском покое, обратил внимание на клочки обгоревшей дорогой бумаги. Он подтолкнул их кочергой в разгоравшееся пламя, и от письма, способного погубить целую династию и изменить судьбы Европы, не осталось и следа.

Эдуард Йорк словно воскрес к новой жизни. Оживленный, деятельный, подтянутый, он по-новому взглянул на свое положение, велел собрать войска и быть готовым ко всему. Ведь если честь Эдуарда Английского и была спасена, то еще оставалась угроза вторжения. И исходила угроза все от того же Медведя, Делателя Королей Уорвика.

Однако, к удивлению сторонников Эдуарда, он приблизил к себе братьев Уорвика – епископа Йоркского Джорджа Невиля и Джона, маркиза Монтегю. Первому он торжественно вручил печать казначейства. Что же касается второго, то король решил породниться с ним, обручив его сына со своей дочерью, маленькой принцессой Элизабет. Таким образом, единственный отпрыск рода Невилей мужского пола становился претендентом на английский престол.

Такое явное возвеличивание ближайших родственников врага вызвало недоумение. Придворные лишь многозначительно переглядывались, когда слышали речи короля о том, что ни на кого он не может так положиться, как на славных Невилей. Даже друзья и сподвижники молодого короля – Гастингс, Ховард и родня королевы Вудвили, были ныне обойдены вниманием монарха, не говоря уже о его младшем брате Ричарде Глостере, который после гневной вспышки Эдуарда безвыездно пребывал на севере Англии.

Королева Элизабет никогда ни о чем не расспрашивала своего венценосного супруга. Она была достаточно проницательна и знала, что, когда придет время, он сам заговорит с ней. Так и случилось.

Однажды вечером, когда королева расчесывала перед зеркалом свои чудесные золотистые волосы, а Эдуард, сидя за столом, просматривал бумаги, она услышала, как он насмешливо фыркнул:

– Клянусь Всевышним, наш дражайший родич Карл Смелый ни в чем не знает меры. Он так волнуется, что Уорвик, вернувшись в Англию, заберет у меня трон, словно дело касается его лично.

Королева мягко заметила:

– Нэд[2], но ведь дело и в самом деле касается его. Йорки его сторонники, однако, если воцарятся Ланкастеры, они сразу проявят свою лояльность к его врагу Людовику. Тем более, что именно Луи субсидирует их подготовку к интервенции.

– Ерунда все это, – отмахнулся король.