Ни при каких обстоятельствах - Юрий Визбор

Для экскурсанта гора непонятна. Он видит бессмысленное нагромождение скал, снега, льда, дьявольски сверкающего под солнцем. Масштабы не воспринимаются, кажется, что вон до того «пичка» полчаса хода. Альпинист же – исследователь стихии. Горы – предмет его творчества. Для него важна не только форма склона, но и его загруженность снегом и льдом. Цвет породы может рассказать о ее качестве. Ведь через день-два за эту породу ему браться руками, опираться на нее, как на надежду! Альпинист десятки вечеров проводит дома, вдали от гор, любуясь фотографией будущего маршрута, как самой изящной гравюрой. Потом он сутками лежит на леднике с биноклем в руках, рисуя в блокноте стратегические маршруты лавин и камнепадов, подмечая места аварийных отступлений. Гора раскрывается для него, как расшифрованная надпись на неведомом языке. Неприметные, не видимые экскурсантам полочки становятся местами ночевок. Черные тонкие линии нависающих карнизов грозны и неприступны. Поблескивающие под солнцем, будто облитые глазурью, ледовые склоны призывают остро затачивать кошки. Легкие, украшающие вершину снеговые облака, поднимающиеся над горами, сигнализируют об ужасных ветрах, способных сдуть со склона палатку со всем ее содержимым.

Тот путь, который должны были пройти восходители к ледовой могиле товарища, имел свои станции и перегоны, названные одни – официально, другие – в память событий, случившихся здесь в разные годы: поляна Сулоева – ребро Буревестника – пик Верблюд – пик Парашютистов – Плато – Большой барьер – взлет 6900 – гребень – вершина.

11 июля в 4 утра – первый выход. Взяли с собой максимальный груз, чтобы хорошо «накачаться». Ребро Буревестника, известное по прошлым восхождениям, не узнать. Много снега, льда, камни идут по кулуарам, как будто там наверху действует автоматическая линия, выпускающая эти пронзительно свистящие и крутящиеся с непередаваемым звуком болиды размером от мизинца до многотонных «чемоданов». На следующий день вышли на Верблюд, поставили там палатки, набрали еще немного высоты, спустились «домой», на поляну Сулоева. Последствия первого же выхода на высоту не замедлили сказаться – заболел Корипанов. Диагноз – воспаление легких. Через три дня, уже без Корипанова, снова на заброску. На этот раз за один день команда добирается на пик Верблюд (какова сила акклиматизации! – через полмесяца эти же люди поднимутся туда всего за пять часов!). По всему ребру Буревестника висят старые веревки – память о восходителях прошлых лет. Пройдя пик Парашютистов, вышли на плато, вырыли первую пещеру, переночевали на высоте 5600. Почти все «прихватили горняшку», то есть заболели горной болезнью в легкой форме. Апатия, потеря аппетита, равнодушие, головные боли. Это неизбежный путь акклиматизации. Все пошли вниз, а Кочнев, Климов, Коршунов и Пятифоров поднялись на Большой барьер, осмотрели снег. Впереди лежал основной путь, длинный, изнуряющий, опасный. Осмотрели издали ледопад, который, впрочем, можно обойти длинными снежными полями.

Обидно было терять с трудом набранную высоту, но знали, что эта высота еще не главная. Спустились вниз, на поляну.

Тем же вечером на пик Коммунизма отправилась группа Шатаева, чтобы занести кое-какое транспортировочное оборудование под вершину. Кочнев отпустил Корипанова с шатаевцами. Тот знал точное место, где лежал Голубков.

Пришел вертолет. Стали уговаривать летчика слетать с ними, сбросить кое-что из продуктов, транспортировочные сани – так называемую акью. «Куда лететь?» – «Чем выше, тем лучше». – «Нет, и не думайте! У меня ресурс плохой…» Он еще долго повторял слова «ресурс», «трансмиссия», «в ящик сыграть», но в конце концов согласился. Летел сторожась, боялся, что сбросит с плато, кинет в страшную пропасть ледника Фортамбек, где уже не выбраться из нисходящих потоков, как ни давай тягу на винт, ссыплешься вниз, на белый ад висячих ледников, может, какой подшипник и вытает лет через десять… Однако сбросили удачно. Рядом с пещерой 5600. Вернулись. Остался основной поход.

…Пик Верблюд. Пик Парашютистов. Ночевка в пещере 5600. Нашли заброску, стащили в пещеру. Оказалось, что пещеру вырыли плохо, вернее, плохо зачистили потолок, – только подышали и разожгли примусы, как с потолка пошел настоящий дождь. Но в восемь все повалились как подкошенные. Однако в девять вечера на фоне темно-синих снегов увидели, что сверху спускаются двое. Потом показались еще четверо. Шатаевцы. Подошли, на вопросы не отвечают, да и без вопросов все ясно: неземные лица, глаза-блюдца сверкают на натянутой, как барабан, коже. Скулы, лохматые от ожогов. Все высыпали из пещеры, даже те, кто успел заснуть под проливным дождем с потолка. Окружили ребят молчаливым кольцом, смотрели, как на вышедших из окружения… Развели двадцать литровых банок сока, напоили. «Ну что?» – «Были на вершине». – «А Блюм?» – «Лежит…»

На следующий день все в мокром, затвердевшем на остром утреннем морозе снаряжении добрались только до Большого барьера; там, в доменной печи раскаленного солнечного полудня, все сбросили с себя, разложили, высушили, поставили палатки и, отгородившись от безумных красот памирского высокогорного заката куском брезента, заснули. И никто из них не знал, что это была их последняя спокойная, не отягощенная непогодой, болезнями, бессонницей, кошмарами ночь. В следующий раз вырыть пещеру они уже были не в силах.

Поставили на гребне палатки, снизу подошел Машков с двумя своими ребятами. Но дуло так, что ночью вышли, напилили снежных кирпичей, поставили вокруг палаток стенки… День утомительной, однообразной работы… Следы заметает… Третий уже идет как по чистому снегу… Добрались до перемычки 6900.

Утром развиднелось. В Желтоватом небе быстро летели кисейные розовые облака. Над самыми головами. Пошли. Двойной вибрам, гагачий пух, лучшая шерсть, водо-ветро и еще бог знает что непроницаемое – все продуто насквозь, навылет, ледяные лезвия ровного беспрерывного ветра проходят сквозь самую душу… В четыре часа дня на снежном выполаживании, рядом с невысокими скатами увидели: черный мешок, оставленный шатаевцами, желтую каску.

Камень, поставленный на ребро… Блюм Голубков…

Утром двое вообще не вышли из палатки. Спать – никто не спал. Поели, как дети: из-под палки. Первый тайм был в пользу гор – четверых уже надо было спускать вниз… Они, щупая ледорубами снег перед собой, словно слепые, двинулись вниз навстречу пути, одно воспоминание о котором сжимало сердца… А остальным надо было идти наверх, впрягаться в веревки, налегать на них всем корпусом, глотать красным горлом острый как бритва воздух… Надо было или отказаться от всего, или рисковать… Вариант с риском был, но Кочнев сначала из головы гнал эту мысль, но потом она укрепилась, как единственно приемлемая: надо спускать через ледопад. Опасно, сложно, но зато и короче. Нетрудно было догадаться, что через два дня работы на длинных, пологих, глубокоснежных склонах, где нельзя использовать никакие уловки, только силой давить, – все лягут на снег и не поднимутся.

Утром распределились: Коршунов, Кочнев – разведка. Власов страхует сверху. Четверо оставшихся – Пятифоров, Белозеров, Карасев и Климов (на них вся нагрузка) – тащат спереди. (По всем гласным и негласным законам и порядкам о спасательных работах обычно в транспортировке пострадавших принимают участие двести-триста человек, а спускали Голубкова с высочайшей горы нашей страны – семь.) В туманных разрывах перед альпинистами показалась километровая пропасть ледопада, совершенно синий предрассветный снег, лед невообразимых форм, показывающий на сколах акварельно-зеленые плоскости… Договорились не кричать, не шуметь, идти с максимальной осторожностью. Едва они ступили на ледопад, увидели буквально тысячи тонн снега, которые, будто любопытствуя, свесились над их головами, готовые в любую секунду рухнуть вниз… Впрочем, они знали, на что шли… Одна была надежда – с обеих сторон ледопада ясно видны следы двух только что сошедших лавин, и можно было ожидать, что раз только что сошли, то в ближайшее время не сойдут. Опасность была и под ногами – не раз под ними потрескивали страшные «снежные доски»: полости напряженного внутренними пустотами снега, обычно дающие начало смертельным лавинам…

Все работали с полной отдачей, знали, что к вечеру, к темноте надо миновать ледопад и выйти на плато. К восьми часам вечера мокрые, задыхающиеся семь человек вытащили тело Блюма Голубкова на лавинный конус, оттуда спустили на плато. На последних углах того невероятного нервного напряжения, испытанного за день спуска по ледопаду, поставили палатки. Спать не хотелось, казалось, что откуда-то взялись новые силы, но это было уже начало спада, расплата за годы, прожитые в один день… Когда уже совсем стемнело, сверху послышались какие-то голоса… Оказывается, их догнали больные. Доктор Машков буквально пригнал их к пещере. Садились на снег, спали… Была пройдена половина пути, однако над головой уже ничего не висело.