Истории счастливых судеб - Алан Милн

— Как вы, возможно, догадались, я хочу попросить вас нарисовать портрет моей дочери.

Пол уже раскрыл рот, чтобы сказать, что он пейзажист, но вовремя закрыл его. В конце концов, стоило ли обременять Ее Высочество подобными мелочами!

— Я надеюсь, вы сможете взяться за этот заказ. — В голосе герцогини слышалась мольба.

— Безусловно, — закивал Пол. — Сейчас я, правда, занят, но мы можем начать в понедельник, в два часа дня.

— Прекрасно! — воскликнула герцогиня. — Тогда до понедельника!

И Пол, зажав в руке тюбик зубной пасты, проводил ее до кареты.

В понедельник, точно в четверть четвертого, появилась леди Гермиона. Едва Пол увидел девушку, у него перехватило дыхание от ее несравненной красоты. И он сразу понял, что потребуется все его мастерство пейзажиста, чтобы портрет ни в чем не уступил оригиналу. Не теряя времени, Пол усадил девушку перед мольбертом и приступил к делу.

— Могу я пошевелиться? — спросила леди Гермиона три часа спустя.

— Да, давайте прервемся, — согласился Пол. Он уже набросал силуэт углем и жженой пробкой, да и сгустившиеся сумерки не позволяли продолжить работу.

— Скажите мне, где вы впервые встретили лорда Эрнеста? — спросила девушка, подойдя к камину.

— В отеле «Савой», в июне, — смело ответил Пол.

Леди Гермиона рассмеялась. Пол удивленно посмотрел на нее, поскольку его последняя фраза определенно не тянула на удачную шутку.

— Но его портрет, нарисованный вами, выставлялся в Академии в мае! — И она улыбнулась.

Пол нашелся быстро.

— Леди Гермиона, — со всей серьезностью произнес он, — никогда не упоминайте при мне имени лорда Эрнеста. Не стоит, — торопливо добавил он, — говорить обо мне и лорду Эрнесту. Когда ваш портрет будет закончен, я объясню, почему. А теперь вам пора уезжать.

Пол разбудил герцогиню, перекинулся с ней несколькими дежурными фразами о погоде. «Помните», — прошептал он леди Гермионе, провожая дам к автомобилю. Девушка кивнула и улыбнулась.

Леди Гермиона позировала ему каждый день. Иногда Пол рисовал быстро, широкими мазками, иной раз убивал целый час, пытаясь получить на палитре точный оттенок бледно-синей зелени знаменитых винчестерских изумрудов. Случалось, он в отчаянии хватал губку и стирал всю картину, чтобы тут же начать все заново. А то вообще прекращал работу и рассказывал леди Гермионе о своей жизни в Вурчестершире. Но всегда, разбудив герцогиню по окончании сеанса, он шептал леди Гермионе: «Помните», — и та согласно кивала.

Весенним мартовским днем Пол закончил картину, и ему оставалось лишь расписаться на ней.

— Это прекрасно! — восторженно воскликнула леди Гермиона. — Прекрасно! Неужели это я?

Пол взглянул на девушку, на картину, снова на девушку.

— Нет, это совсем не вы, — признался он. — Видите ли, я пейзажист.

— Не может быть! — воскликнула леди Гермиона. — Вы же Питер Сэмюэйз, знаменитый портретист.

— Нет. — Лицо художник погрустнело. — Я Пол Сэмюэйз, никому не известный пейзажист.

— Так вы обманули меня! Заманили сюда под фальшивым предлогом! — Она сердито топнула ножкой. — Мой отец никогда не купит вашу картину, и я запрещаю выставлять ее как мой портрет.

— Моя дорогая леди Гермиона, — попытался успокоить ее Пол, — вам не о чем волноваться. Я собираюсь выставить эту картину под названием «Когда сердце молодо». Никто не сможет догадаться, что позировали мне вы. А если герцог откажется купить картину, я без труда продам ее кому-нибудь еще.

Леди Гермиона задумчиво посмотрела на него.

— Зачем вы это сделали? — нежным голосом спросила она.

— Потому что влюбился в вас!

Она опустила глаза, потом радостно взглянула на художника.

— Мама все еще спит, — прошептала она.

— Гермиона! — воскликнул художник, бросая палитру и закладывая кисть за ухо.

Она протянула к нему руки.

Как мы все помним, картина Пола Сэмюэйза «Когда сердце молодо» стала гвоздем выставки. Отошедший от дел бывший владелец бутылочной фабрики купил ее за десять тысяч фунтов. По его словам, картина напомнила ему о давно усопшей матери. Наутро Пол проснулся знаменитым. Но, несмотря на успех, сопутствовавший ему с того дня, оставался таким же скромным и щедрым, как и раньше. Никогда не забывал о своих братьях художниках, еще не поднявшихся на вершину славы. К примеру, сразу после свадьбы он обратился к Питеру Сэмюэйзу, предложив ему — ни много, ни мало — написать портрет своей жены. И леди Гермиона осталась довольна его работой.

Барристер{1}

Веселая, модно одетая толпа заполнила зал суда в Нью-Бейли. Слушалось дело о краже из магазина. Аврора Дилейн, девятнадцати лет от роду, обвинялась в преступном присвоении и сокрытии товаров, принадлежащих «Универмагу», а именно: тридцати пяти метров муслина, десяти пар перчаток, губки, двух буравчиков, пяти банок кольдкрема, трех коробок для шляп, морского компаса, канцелярских кнопок, яйцебойки, шести блузок и кондукторского свистка. Факт кражи установил Альберт Джобсон, дежурный администратор, который показал, что шел следом за обвиняемой из одного отдела «Универмага» в другой и видел, как она брала означенные выше вещи.

— Один момент, — прервал его судья. — Кто защищает подсудимую?

Повисла напряженная тишина. Руперт Карлетон, случайно зашедший в зал суда, огляделся. У него учащенно забилось сердце. У бедной девушки не было адвоката! Что, если он… Да, он должен ухватиться за этот шанс. И Карлетон выступил вперед.

— Я, ваша честь!

Руперту Карлетону еще не было тридцати, и он несколько лет как сдал экзамены на барристера, но пока не участвовал ни в одном судебном процессе. Нет, он не сидел сложа руки. Пытался попасть в парламент как от консерваторов, так и от либералов, написал с полдюжины пьес, которые никто не поставил, и даже твердо намеревался жениться на своей девушке. Но успех в выбранной профессии ускользал от него. И вот, наконец, он получил возможность отличиться.

Натянув парик на уши, Карлетон водрузил на нос пенсне и приступил к допросу свидетеля обвинения. Теперь стенограмма этого допроса приведена во всех учебниках по юриспруденции.

— Мистер Джобсон, — вкрадчиво начал он, — вы сказали, что видели, как обвиняемая брала все эти вещи, которые потом нашли при ней?

— Да.

— Я спрашиваю вас, — Руперт выдержал паузу, — …не является ли только что сказанное вами чистым вымыслом?

— Нет.

Неимоверным усилием воли Руперту удалось скрыть разочарование. Лицо его осталось бесстрастным, хотя он и не ожидал такого ответа.

— Смею предположить, — продолжил он, — что вы следовали за ней и прятали вышеуказанные вещи в ее плаще, чтобы воспользоваться ими для рекламы вашей зимней распродажи.

— Нет, я видел, как она крала эти вещи.

Руперт нахмурился. Свидетель не шел ни на какие компромиссы. Решительным жестом он поправил пенсне и предпринял еще одну попытку.

— Вы видели, как она их крала. Вы хотите сказать, что видели, как она брала их с различных прилавков и опускала в свою сумочку?

— Да.

— С намерением заплатить за них общепринятым образом?

— Нет.

— Пожалуйста, будьте внимательны. Давая показания, вы сказали, что подсудимая, услышав предъявленное ей обвинение, воскликнула: «Подумать только, как я могла до такого дойти! Неужели никто не спасет меня?» Я предполагаю, что она подошла к вам с отобранными покупками, достала кошелек и сказала: «Не думала, что до такого может дойти! Почему меня никто не обслуживает?»

— Нет!

Ну до чего же упрямы некоторые люди! Руперт убрал в карман одно пенсне и достал другое. Исторический допрос свидетеля обвинения адвокатом защиты продолжился.

— Давайте отвлечемся от событий в магазине. — Руперт сверился с лежащим перед ним листком бумаги, затем пронзил взглядом мистера Джобсона. — Сколько раз вы были женаты, мистер Джобсон?

— Немало.

Руперт было запнулся, а затем бросился в решающую атаку.

— Смею предположить, ваша жена покинула вас?

— Да.

Это был рискованный ход, но он оправдал себя. Руперт подавил вздох облегчения.

— Не будет ли вам угодно объяснить господам присяжным, — подчеркнуто вежливо спросил он, — почему вас покинула жена?

— Она умерла.

Более слабохарактерный человек не выдержал бы такого удара, но железные нервы не подвели Руперта.

— Именно так! — воскликнул он. — И случилось это аккурат в тот вечер, когда вас за пьянство попросили с заседания Хэмпстедского парламентского общества?

— Не было этого!

— Неужели? Постарайтесь вспомнить двадцать четвертое апреля тысяча восемьсот девяносто седьмого года. Что вы делали в тот вечер?

— Понятия не имею, — ответил Джобсон после безуспешной попытки что-то вспомнить.