Дубровский: по мотивам фильма «Дубровский» - Михаил Брашинский

– Сперва проверяем. Потом доказываем. Потом наказываем, – поделился своими извечным рабочим алгоритмом Олег Петрович. – Мы же власть.

Тут он замолчал, а Троекуров облегченно вздохнул и смачно сплюнул.

– Ты глянь, какая пипеточка, – воскликнул Ганин, глядя за спину Троекурову.

Тот обернулся. По полю стремительно неслась лошадь – черная на белом, она сразу бросалась в глаза. Тонкая наездница, не замедляя хода, вскинула руку в знак приветствия.

– Сам ты пипеточка, – ухмыльнулся Троекуров. Ганин тут же оторвал восторженный взгляд от удаляющейся фигурки и удивленно посмотрел на него. – Это дочь моя, Марья Кирилловна Троекурова.

И, посмотрев в глаза Ганину, веско добавил:

– Губу закатай, вегетарианец, – пристрелю.

Ганин сразу как-то растерялся и даже слегка побледнел, а Троекуров, воспользовавшись его замешательством, отошел к столу.

– Ну что, Лаврентий Николаевич, – он осторожно позволил себе некоторое панибратство, хлопнув губернатора по плечу. – Еще по одной – и по домам?

Предложение встретили с энтузиазмом. Губернатор, который не пристрелил ни единого фазана, поскольку лишь во второй раз в жизни взял в руки ружье, весь обратный путь благодарил хозяина за хорошо проведенный день и звал к себе на ответный прием, а потом начал рассказывать племяннику какой-то презабавный случай из своей семейной жизни. Тот оказался благодарным слушателем и смеялся так, что губернатор несколько запутался в своей истории и не смог вспомнить конец, в котором, по его словам, и была вся соль.

Развалившись на сиденье, Троекуров смотрел на гостей, из которых Дубровский выделялся особо. В своем затертом ватнике и облезлой шапке, надетых как будто из чувства противоречия, он выглядел как лесник, выражение лица имел соответствующее, и все это вызывало у Троекурова раздражение. Ему казалось, что Андрей Гаврилович нарочно строит эту кислую мину. Впрочем, даже если бы так оно и было, Троекуров все равно простил бы это старому другу, поскольку он один стоил всех этих людей вместе взятых.

Нельзя сказать, что их связывало лишь совместное прошлое, которое часто заставляет людей поддерживать связь по инерции или из бессмысленной вежливости. Нет, они и впрямь были настоящими друзьями – колоссальная разница в благосостоянии ничуть не умаляла их дружбы. Дубровский был готов терпеть Троекурова с его прихотями и капризами, неизбежно появляющимися почти у всякого человека, который разбогател стремительно, а затем впал в праздность. Но вся эта унылая толпа сочащихся салом чиновников и просто балбесов, имеющих достаточно денег, чтобы ничем не заниматься, вызывала у Андрея Гавриловича презрение. И скрывать его он не считал нужным.

Дубровский почти не изменился с юности – в отличие от Троекурова, благородно раздавшегося и чуть менее благородно облысевшего, он был все так же худ и сух и даже, казалось, носил все ту же кепку. Сжав губы, из-за чего вокруг рта у него образовалась жесткая складка, Дубровский смотрел на несущийся за окном бледный пейзаж, будто бы и вовсе не слушая общего разговора, благо никто в машине, кроме Троекурова, внимания на него не обращал. По приезде в поместье Дубровский сразу же ушел куда-то с егерями, оставив Троекурова наедине с гостями.

Губернатор попрощался быстро, взяв с хозяина обещание, что тот в ближайшем же будущем – «Непременно, Петрович! Слышишь? Непременно!» – приедет к нему на обед, а Ганин долго рассыпался в благодарностях, вяло сжимая в чересчур продолжительном рукопожатии ладонь Троекурова.

– Ну, – сказал он, – я побежал. Всё дела, дела…

И, отойдя на безопасное расстояние, выпалил на одном дыхании:

– Я загляну через недельку-другую. Очень надеюсь, Кирилл Петрович, познакомиться с вашей Марьей Кирилловной лично.

Троекуров нашел Дубровского на заднем дворе – тот стоял у распахнутых ворот и смотрел на черную кромку леса, видневшуюся за полем.

– Ты чё всё такой кислый? – без обиняков спросил Троекуров, закидывая руку другу на плечо.

– Да тошные они, твои эти…

Троекуров усмехнулся, подумав, что и Ганину, и губернатору, и всей его свите как нельзя лучше подходит определение «эти».

– Связи, Андрюха, связи!..

Дубровский пожал плечами, ясно давая понять, что думает обо всей этой мутной компании и ее мутных делах. Он не то что не завидовал Троекурову, а даже отчасти жалел его.

– Благодать-то какая, – сказал Кирилл Петрович, распахивая дубленку. На другом краю поля показалась Маша, и они оба молча следили за тем, как она скачет вдоль темных деревьев по направлению к дому.

Они еще немного постояли у ворот, а потом, негромко беседуя, прошли в дом. В гостиной бормотал телевизор – ведущий новостей бесцветным и ровным голосом вещал про американские войска, которые по решению правительства Соединенных Штатов вскоре будут выведены с территории Афганистана.

– Щас, выведены, – пробормотал Троекуров, извлекая из шкафа початую бутыль коньяка и два бокала. – Если уж мы там ни хрена не смогли, то эти и подавно. Горбач, сволочь, – если б он тогда зад американцам не лизал, я бы, может, теперь округом командовал. Вся карьера псу под хвост, – фыркнул он, опускаясь на диван.

– Грех тебе жаловаться, Кирилл, – сказал Дубровский. Бледные отсветы телеэкрана делали морщины на его лице еще глубже. В вычурном интерьере гостиной он выглядел весьма нелепо, а из-за гигантского кресла с высокой спинкой казался еще меньше и худее.

– Вон как повернулось – миллионами теперь ворочаешь, – беззлобно произнес Дубровский. – Ладно. Выпьем за тех, кто не вернулся.

Они просидели так до самого вечера, сначала с удовольствием вспоминая свое общее прошлое, в котором было всё. И совершенно фантастические истории про новенькую самоходную гаубицу, которую на испытаниях доблестный экипаж (из лучших!) умудрился так разогнать вверх по пригорку, что когда она рыбкой ухнула с обрыва, то стволом орудия практически по самый корпус ушла в глину, после чего, будучи заряжена осколочно-фугасным, самопроизвольно шмальнула. Ствол разорвало кошмарной розочкой, но «никто – помнишь, Кирюха? – никто из экипажа не окачурился! Так, контузии небольшие…»… И вполне трагические эпизоды времен службы в Афгане, где моджахеды на горной дороге умудрялись всего парой-тройкой выстрелов намертво заблокировать целую танковую колонну, методично превращая ее в ряды цинковых гробов, чтобы Дубровскому с Троекуровым было чем загрузить военно-транспортные самолеты в Киев, в Рязань и в богом забытую тьмутаракань…

А после, накатив для верности еще и еще раз по сто, они перешли от общего прошлого к настоящему, которое было у них таким разным:

– Он мне: «Рынок опять упал на двенадцать с половиной процентов», интеллектом давит, – горячился Троекуров. – А он просто-напросто просрал мои пятьдесят тысяч долларов! Скотина! За что я ему плачу?!

– Так уволь его, унижать-то зачем?

– Кого брать? Откуда? Где они? – Троекуров хлопнул по столу. – Либо вор, либо считать не умеет. С Володькой твоим хотел перетереть эту тему как раз… По инвестициям…

Андрей Гаврилович замер. Говорить про сына, которого и сам видел пару лет назад, он не любил. Владимир после окончания университета остался жить в Москве, и его привязанность к отцу выражалась в ежемесячных звонках и еще более редких визитах. Конечно, Дубовский-старший понимал, что так оно будет лучше для сыновней карьеры, да и нечего Владимиру делать в этой глуши. Старик гордился сыном, но обида все равно ела его из года в год.

– Да уж, папа – танкист, сын – финансист, – скривился тот. – Перетирай. Номер тебе дам.

– А что не сам? Поссорились?

– Не поссорились. Так… Пусть сам звонит, если хочет.

– В отца, значит, – расплылся в широкой улыбке Троекуров. – Гордый. С Машкой бы моей познакомился. – Тут он совсем развеселился. – Глядишь, и породнились бы. Он же толковый у тебя вышел?

– Это есть, – не без удовольствия ответил Дубровский.

– Ну вот! – радостно сказал Троекуров и вновь хлопнул по столу. – Как он вообще? Я ж его лет пятнадцать, кажись, не видел.

– Да знакомы они с Машкой-то, – отмахнулся Андрей Гаврилович.

– Ну, это когда было, он в школе еще учился. А она вообще на горшке сидела. А тут – по-взрослому, – Троекуров обмяк на своем диване. – Приехал бы, а? Погостить, то да сё. Воздух свежий.

– Занят он все время, – пробормотал Дубровский. – Деловой.

За ночь стало еще холоднее. Выпал снег, так что все утро сонный дворник скреб лопатой по тропинкам, то и дело прижимая руки в дырявых варежках к губам, чтобы согреться.

Троекуров проснулся рано, но Машу уже не застал – еще до завтрака она уехала на конную прогулку в лес.

– Ну что? – спросил Кирилл Петрович, развалившись за обеденным столом. – Может, сначала на рыбалку, а потом – шашлык?

На реку они пошли вдвоем, и, хотя ничего и не поймали, вернулись в прекрасном расположении духа. Из кухни выскользнул управляющий доложить, что шашлыки уже почти поспели.