Через край - Ежи Анджеевский

На следующий день, опять между четырьмя и пятью, пришли те двое и еще двое новеньких, гоняли мяч вчетвером, и мне, разумеется, не удалось распутать сложный узел в сюжете моего романа. Двадцать восьмого марта их было уже шестеро. Гоняли мяч до темноты. От их криков волосы вставали дыбом, кончики ушей горели как ошпаренные, сюжетная ситуация представилась мне безнадежно запутанной, думаю, что именно так вопили евангельские свиньи, когда в них вселились бесы. И вот двадцать девятого — эта дата отмечена в моем дневнике — появился ОН. Мне он показался чуть старше остальных, лет тринадцати, я сразу заметил, что в отличие от дружков его темные волосы были аккуратно подстрижены ежиком, он тоже был в кедах, но не в вельветовых брюках, как те, а в узких, облегающих джинсах и клетчатой рубашке. Он сразу же — и это тоже не ускользнуло от моего внимания — стал верховодить всей шестеркой. Я в футболе не очень разбираюсь, но у меня сложилось впечатление, что игра в этот день проходила на более высоком уровне, чем прежде. Из шести ребят новенький отобрал себе только двоих, более крепких, он, видно, неплохо оценивал возможности каждого, его тройка сразу захватила инициативу, и в течение всей игры преимущество было на их стороне. Что касается шума… но нет, нет, не хочу копаться в своих чувствах, я уже рассказал о своем отношении к шуму если не все, то во всяком случае ровно столько, сколько допустимо в рамках благопристойности. Искусство, по-моему, состоит в том, чтобы преодолевать себя и свои слабости, а не в том, чтобы смаковать их на виду у всех, поэтому я стараюсь не рассусоливать свои переживания, и никто не посмеет распускать слухи, будто я люблю строить рожи перед зеркалом. Это Альфред строит рожи, а не я. Правильно сказала Беатриче, дочка Артура С., когда тот, непонятно зачем, хотел вырвать в Лазенках какой-то корень: «Не вырывай корня, папочка, — сказала она, — ведь это ножки дерева». У этих парней были чертовски сильные ноги, — я, правда, отрывал лапки мухам, но это в детстве, теперь я этого не делаю, — а с наступлением весны дни стали длинней и футбольные матчи продолжались дольше, почти до самой темноты. Новенького звали Михал. Будучи человеком объективным, я должен отдать ему справедливость, он был отличным спортсменом, прекрасно гонял мяч, всегда играл в нападении. Со своего наблюдательного пункта, то есть из придвинутого к окну кресла, скрываясь по вполне понятным причинам за шторой, я заметил, что Михал пользуется у своих товарищей большим авторитетом. Он без всякого труда взял власть над ними. А я не только отложил на неопределенный срок попытку разобраться в запутанной сюжетной ситуации, но даже перестал отвечать на телефонные звонки, и не потому, что избегал общения с людьми, — поймите меня правильно, — я просто не мог ни на минуту выпустить из виду разыгрывавшегося перед моим окном матча. Я не люблю зубных врачей; когда тебе сверлят зуб, ты никогда не знаешь, в какой момент вдруг станет больно. Следя за ходом игры, я научился почти безошибочно угадывать, в какой момент не прекращающаяся на поле заваруха достигнет апогея, степень накала страстей я определял по ногам. Для собственного употребления я назвал этот метод самообороны «состоянием боевой готовности». В этом состоянии я находился с момента появления во дворе первого парнишки и до тех пор, пока последний игрок не покидал поля боя. Насколько успешно, благодаря такой тактике, мне удавалось избегать слишком сильных потрясений, я определить не могу, но безусловно то, что в этом бедственном положении я был хотя бы избавлен от неясности и неожиданностей. Я жил страдая, но жил сознательно (ценю фразы, выражающие в немногих словах суть вещей).

Однажды, уже в апреле, произошел пустячный, правда, но весьма знаменательный случай: оказалось, что среди жильцов нашего дома не я один стал жертвой мальчишеских игр. В тот день юные футболисты, как всегда, собрались под моим окном, и я уже занял место в кресле, через минуту должен был начаться матч, когда вдруг на втором этаже открылось окно и спокойный женский голос обратился с просьбой к ребятам: «Мальчики, — сказала женщина, — не могли бы вы играть немного подальше, мой муж болен и очень страдает от шума». У меня прямо дух захватило от изумления. Что теперь будет? Что же теперь будет? Неужели они уйдут и воцарится благословенная тишина? Но мои сомнения длились не более секунды. Ребят ничуть не тронула просьба женщины, они лишь переглянулись с легким недоумением — дело, мол, обычное, — и Михал, тоже своим обычным тоном, приказал: «Подавай, Анджей!» Анджей румяный блондинчик из другой команды, саданул по мячу, и я понял — сейчас на меня обрушится шквал, крики, вой, рев, все вместе. Так и случилось.

Я рассказываю об этом случае еще и потому, что благодаря ему избежал неприятности, на которую мог ненароком напороться; должен признаться, что до того дня я носился с замыслом при первом удобном случае по-дружески поговорить с ребятами и был почти уверен, что сумею достучаться до их рассудка и доброй воли. Но после этого… О, я сразу понял, что меня ждет провал, может так получиться, что я даже не буду знать, как закончить начатую мысль, — все во мне вдруг оборвалось, в голове образовалась пустота, не пустота даже, а сплошное гудение, ох, как я все это ненавижу, ненавижу, ненавижу, плетьми бы хлестал по голым задницам, пропади все пропадом, напьюсь, наклюкаюсь, ух как напьюсь, стану на четвереньки перед зеркалом и завою.

Я тщательно продумал весь план. Он был безупречен и ничем плохим мне не грозил, а в случае удачи сулил огромную выгоду.

Бывало, хотя и не часто, что Михал появлялся первым. В такие минуты он, очевидно, не находил себе места, прогуливался под моим окном, засунув руки в карманы джинсов, с беспечным видом выковыривал носком камушки на неубранном дворе, но, судя по порывистым движениям, был раздражен и недоволен. Этим-то моментом я и решил воспользоваться для осуществления своего плана. К сожалению, с тех пор как план мой окончательно созрел, пришлось долго ждать подходящего случая. Если Михал и приходил на площадку первым, то вовсе не потому, что ему хотелось быть первым. Даже наоборот, следуя инстинкту лидера, он избегал таких ситуаций, дожидаться дружков ему приходилось не часто, лишь когда они по каким-то причинам опаздывали. И вот только в середине мая я смог подняться со своего кресла и не спеша отворить окно.

Михал стоял рядом, засунув руки в карманы с безучастным видом, и, хотя он не мог не слышать, как отворилось окно, он даже не повернул головы в мою сторону.

— Добрый день, Михал, — сказал я, — ведь тебя зовут Михал, правда?

Теперь он, конечно, оглянулся, но не спеша и без всякого любопытства. На близком расстоянии было заметно, что он немного косит, но должен признаться, что это придавало особый шарм его темным, небольшим, но очень необычным глазам.

Я присел на подоконнике, так как идеальная выдержка и умственное напряжение дались мне немалой ценой, ноги дрожали, колени были словно ватные.

— У меня к тебе просьба, Михал, — сказал я, — ты ведь самый старший, поэтому я к тебе обращаюсь. Мне ваши игры ничуть не мешают, я люблю футбол, сам когда-то занимался этим видом спорта, и я считаю, что у тебя, например, есть все задатки стать отличным футболистом, но не могли бы вы перенести ваши состязания немного подальше от дома?

Слегка подогнув левую ногу в колене, держа руки в карманах, он смотрел на меня без всякого интереса, хотя и не враждебно.

— В том конце двора есть неплохое местечко, — сказал я.

Он на это коротко:

— Нет, здесь лучше.

Поняв, что дискуссии с ним на эту тему бесполезны, я, следуя своему плану, сразу же пошел в атаку.

— Ты любишь птиц?

Я рассчитывал ошарашить его таким вопросом, но не тут-то было.

— Не понимаю, — сказал он.

— Чего тут понимать, я просто спросил, любишь ли ты птиц.

То ли из-за того, что он косил, а может, и нет, но только я заметил в его взгляде явно презрительный оттенок.

— А чего мне их любить?

Я непроизвольно улыбнулся.

— Да не знаю. Так просто, одни вещи мы любим, другие нет. Кто-то любит футбол, другой нет. Вот я и спрашиваю. Так ты любишь птиц?

Теперь я уже не сомневался — в его взгляде сквозило и презрение, и какая-то ирония.

— Нет, — сказал он, — не люблю.

Прокручивая заранее всевозможные варианты, я почему-то такого не предусмотрел, и теперь надо было срочно что-то придумать.

— Жаль, — сказал я.

Тогда он:

— Почему?

— Потому что, я думал, ты любишь птиц.

— Не люблю. А надо любить?

— Да нет, совсем не обязательно. Вполне можешь не любить, я просто думал, если любишь, то тебе наверняка понравится одна птица — необыкновенно красивая и очень редкая.

Пока я говорил, он, косясь в сторону, насвистывал сквозь зубы «Que sera, sera…». Меня это даже устраивало.

— Ты когда-нибудь слышал о райской птице?