Мой эдипов комплекс - Фрэнк О'Коннор

Раза два-три я пихнул его ногой, он что-то забормотал и потянулся. Теперь места хватало, но проснулась мама и дотронулась до меня рукой. Я поудобнее устроился в теплой кровати и стал посасывать большой палец.

- Мамочка! - промурлыкал я радостно и громко.

- Ш-ш-ш, милый, - прошептала она. - Не буди папу!

Это была новая опасность, похоже, куда более серьезная, чем "я разговариваю с папой". Ведь я так привык каждое утро обсуждать с мамой планы на день!

- Почему? - сурово спросил я.

- Потому что наш бедный папочка устал.

Подумаешь, причина! И вообще, что это еще за сюсюканье: "наш бедный папочка"? Я всегда был против телячьих нежностей - в них нет ни капли искренности.

- А - а, - тихо сказал я. А потом сладеньким таким тоном: - Знаешь, мамочка, куда я хочу с тобой сегодня пойти?

- Нет, милый, - вздохнула она.

- Я хочу пойти на реку и половить колюшек новым сачком, еще я хочу поиграть в догонялки, а...

- Не буди папу! - сердито прошипела она, прикрыв мне рот рукой.

Но было уже поздно. Он проснулся. Что-то пробурчал и потянулся за спичками. Потом с удивлением взглянул на часы.

- Хочешь чайку, дорогой? - спросила мама кротким, вкрадчивым голосом, каким никогда не говорила. Можно было подумать, что она боится.

- Чайку? - с негодованием воскликнул он. - Да ты знаешь, который час?

- А потом я хочу пойти на старую дорогу, - громко продолжал я, боясь, что, если меня будут перебивать, я что-нибудь забуду.

- Спи, тебе говорят! - резко оборвала меня мама.

Я захныкал. Разве можно с ними сосредоточиться?

А помешать мне высказать утренние планы - это все равно что срубить дерево на корню.

Отец ничего не сказал, только зажег трубку и затянулся, глядя во тьму, словно ни мамы, ни меня здесь не было. Да он же просто сумасшедший! Не успевал я открыть рот, как мама раздраженно шикала на меня. За что такое унижение? Где справедливость? Вообще, во всем этом было что-то зловещее. Когда раньше я ей говорил, что незачем стелить две постели, раз мы прекрасно можем спать в одной, она возражала: так, мол, полезнее для здоровья; и вот теперь этот тип, чужой дядька, спит вместе с ней, ничуть не заботясь об ее здоровье!

Отец поднялся рано, приготовил чай и принес чашку маме, но не мне.

- Мамочка! - закричал я. - Я тоже хочу чаю!

- Конечно, милый, - терпеливо сказала она. - Вот, попей из маминого блюдечка.

Это было уже слишком. Кому-то придется уйти - либо отцу, либо мне. Я не х@чу пить из маминого блюдечка, я хочу, чтобы в моем доме со мной считались, обращались как с равным! Специально, чтобы позлить ее, я выпил весь чай и ничего ей не оставил. Она молча снесла и это.

Но, укладывая меня вечером спать, мама мягко сказала:

- Ларри, обещай мне, пожалуйста, одну вещь.

- Какую?

- Не приходить по утрам и не беспокоить нашего бедного папочку. Обещаешь?

Опять "наш бедный папочка"! Я уже относился с подозрением ко всему, что касалось этого невозможного человека!

- Почему? - спросил я.

- Потому что наш папочка сильно устает и не высыпается.

- А почему он устает, мамочка?

- Ну, ты ведь знаешь, когда папа был на войне, мамочка брала денежки на почте, правда?

- У мисс Маккарти?

- Да. А теперь у мисс Маккарти денежек больше нет, и приносить нам их должен папочка. Знаешь, что случится, если он ничего не принесет?

- Не знаю, - ответил я. - А что?

- Ты видел, как несчастная старушка стоит по пятницам у церкви и просит милостыню? Вот и нам, может, так придется. А разве нам хочется просить милостыню?

- Нет, - согласился я. - Не хочется.

- Так ты обещаешь, что не будешь приходить по утрам и будить папу?

- Обещаю.

Я всерьез решил, что придется на это пойти. Я знал, что денежки - вещь серьезная, и мне совсем не хотелось вместе со старушкой просить по пятницам милостыню возле церкви. Вокруг моей кровати мама разложила игрушки - утром, куда ни вылезешь, обязательно на какую-нибудь да наткнешься.

Проснувшись, я сразу вспомнил о своем обещании.

Встал, устроился на полу и стал играть - как мне казалось, долго-долго. Потом взял стул и еще долго-долго смотрел в окно. Неужели отцу пе пора вставать? Неужели пикто пе напоит меня чаем? Солнечного настроения не было и в помине - я изнывал от скуки и дрожал от холода, жуткого холода! Как мне не хватало тепла глубокой большой кровати с пуховой периной!

Наконец я не выдержал. Пошел в соседнюю комнату.

Места с маминой стороны опять не было, я стал перелезать через нее, и она, вздрогнув от неожиданности, проснулась.

- Ларрп, - прошептала она, крепко взяв меня за руку. - Что ты мне обещал?

- Ну мамочка, - заскулил я, пойманный с поличным. - Я уже знаешь сколько ждал?

- О, господи, да ты весь продрог! - с огорчением сказала она, ощупывая меня. - Ладно, так и быть, оставайся, только обещай не разговаривать.

- Но мпе хочется разговаривать, мамочка, - заскулил я.

- Мало ли что тебе хочется, - твердо возразила она, и в этом было что-то новое, - Папа хочет спать. Можешь ты наконец понять это?

Я понял - и еще как понял. Я хочу разговаривать, а он хочет спать - чей это дом, интересно знать?

- Мамочка, - сказал я не менее твердо. - Пусть тогда папа спит на своей кровати.

Она не сразу нашлась, что сказать.

- Ну, вот что, - услышал я ее шепот. - Либо ты лежишь и помалкиваешь, либо марш в свою комнату.

Выбирай.

Подобная несправедливость меня добила. Я ясно дал понять, что она ведет себя непоследовательно и неразумно, а она даже не пожелала мне ответить. Я со злостью пнул отца ногой - мама ничего не заметила, но он заворочался и встревоженно открыл глаза.

- Который час? - испуганно спросил он, глядя не на маму, а на дверь, словно там кто-то стоял.

- Еще рано, - угодливым голосом произнесла она. - Просто ребенок пришел. Спи... Ларри, - добавила она, поднимаясь с кровати, - ты все-таки разбудил папу, сейчас же иди в свою комнату.

Несмотря на спокойный топ, я понял - она не шутит, и я могу потерять все свои законные права, если немедленно не вступлюсь за них. Она начала выталкивать меня с кровати, и я издал такой вопль, что можно было разбудить и мертвого, не говоря уже об отце. Он застонал.

- Что за несносный мальчишка! Он хоть когда-нибудь спит?

- Это просто привычка, дорогой, - мягко ответила мама, хотя явно была раздосадована.

- Ну, так пусть отвыкает! - закричал отец и стал ворочаться. Он вдруг стянул на себя все одеяло и отвернулся к стенке, потом взглянул на нас через плечо - изпод одеяла торчали только два маленьких, злобных и темных глаза. Выглядел он свирепо.

Чтобы открыть дверь, маме пришлось опустить меня на пол, я тут же вырвался и с визгом кинулся в дальний угол. Отец подскочил на кровати.

- Заткнись, щенок! - взревел он.

Я был настолько ошеломлен, что даже перестал визжать. Никто и никогда не разговаривал со мной в таком тоне. Я обалдело посмотрел на отца - его всего перекосило от ярости. Главное, я ведь сам молил бога, чтобы это чудовище вернулось домой живым и невредимым. Да, здорово господь надо мной подшутил!

. - Сам заткнись! - не помня себя, выкрикнул я.

- Что-о? - зарычал отец и выпрыгнул из кровати.

- Мик, Мик! - бросилась к нему мама, - Что, ты не видишь, ребенок к тебе еще не привык!

- Я смотрю, он у тебя тут вырос, да ума не вынес, - гремел отец, дико размахивая руками. - Выпороть его как следует, будет знать!

Все его прежние выкрики померкли перед этим гнусным оскорблением. Кровь бросилась мне в голову.

- Себя выпори! - истерично завопил я. - Себя выпори! Заткнись! Заткнись!

Тут терпение его лопнуло, и он кинулся на меня. Сграбастал, правда, уже без всякой уверенности - какой же мужчина будет зверствовать на глазах у потрясенной матери? - и дело кончилось легким шлепком. Но я просто осатанел - от одного унижения, что меня бьет какой-то чужой дядька, совершенно чужой дядька, который вернулся с войны и залез в нашу большую кровать только потому, что я, как последний дурак, похлопотал за него перед богом. Я громко визжал, прыгал босиком по полу, а отец, неуклюжий и волосатый, в одном белье - короткой серой армейской рубашке - бешено сверкал глазами и нависал надо мной, как готовая обвалиться глыба.

Наверное, как раз тогда я и понял - он тоже ревнует маму. А она стояла рядом, в ночной рубашке, и, казалось, сердце ее разрывается между нами. "Вот и поделом тебе, - злорадно подумал я. - Сама это заслужила".

С этого утра жизнь моя стала сплошным адом. Мы с отцом вступили в состояние войны, открытой и явной.

И он, и я постоянно совершали вылазки в лагерь противника, он старался отбить маму у меня, я - у него. Когда она сидела на моей кровати и рассказывала мне сказку, ему вдруг позарез становились нужны какие-то старые башмаки, которые он будто бы оставил дома еще в начале войны. А когда с мамой разговаривал он, я вовсю громыхал игрушками - показать, что мне до их разговоров нет дела. Как-то вечером он, придя с работы, устроил ужасную сцену - я, видите ли, взял его коробку и играл со всякими этими бляхами, кокардами и ножами.