Дворец и монастырь - А. Шеллер-Михайлов

Пировали и в других шатрах, и особенно весело было! в том из них, где собралась молодежь, более или менее близкие ко двору великого князя и младших князей боярские дети и княжата. Все они были одеты пестро, в кафтаны ярких цветов, сшитые из дорогих материй; кафтаны были подпоясаны шелковыми кушаками, украшенными разными золотыми и серебряными бляхами, с жемчугом и драгоценными каменьями; не менее драгоценны были пуговицы на кафтанах. Выпущенные из-под кафтанов пальца на два воротники шелковых рубах, так называемые ожерелья, были вышиты золотом, жемчугом, каменьями и застегивались дорогими пуговицами. Такие же пуговицы виднелись и на дорогих откидных воротниках, красовавшихся на некоторых кафтанах. Эти дорогие пуговицы виднелись на множестве разрезов платья, были даже на шапках. У некоторых щеголей по величине они равнялись яйцам. Сапоги, не доходившие до колен, были у всех цветные – красные, желтые, зеленые, голубые, лазоревые. Они составляли предмет особенных забот щеголей и были расшиты золотыми и серебряными изображениями единорогов, цветов и листьев. Среди золотого и серебряного шитья виднелся жемчужный бисер. Подошвы этих сапог были подбиты серебряными гвоздями. Среди этой молодежи некоторые были плотно острижены, чуть не выбриты по-татарски и уже успели обрасти бородками и усиками. Другие, напротив того, отличались длинными волосами, сильно подвитыми в локоны, которые порой бывали и привязными, если волосы казались недостаточно густыми. Эти молодые, отъявленные щеголи того времени, вынянченные и взросшие в женских теремах, блистали женственной красотой и нежностью. Волосы над верхними губами, на щеках и подбородках были у них не сбриты, а тщательно выщипаны, чтобы кожа не грубела. Их щеки блистали искусственным румянцем, брови были искусно подчернены, манеры ленивы и жеманны. Выхоленные руки их были обременены до последней степени дорогими перстнями с большими камнями и печатями, и в каждом движении этих рук, в особенной манере расставлять пальцы замечалось стремление к вычурности. Особенно поражала их походка: сапоги их были до боли тесны и малы, так что щеголи ходили с трудом. У многих из них, как это делалось и старыми боярами, желавшими казаться подороднее и повыше, были подложены под кафтаны особые, приспособленные к тому подушечки, делавшие формы их тела красивее и виднее, а в сапоги были вложены внутренние каблуки-утицы. Они с особенными жестами склоняли набок головы, выставляли напоказ маленькие, щегольски обутые ноги, расставляли пальцы и томно подмигивали во время разговоров глазами, полулежа около столов. Восточная лень и восточное стремление к неге сказывались здесь во всем.

По мере того как пилось вино, речи становились откровеннее, разнузданнее и двусмысленнее, некоторые из пирующих полусонно уже склоняли свои отуманенные головы на плечи своих соседей.

– А ныне охота и пир вышли на славу! – заметил кто-то, осушая чашу вина.

– Впереди не такие охоты и пиры будут, – сказал другой из присутствующих.

Это был молодой и статный красавец-щеголь, князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. В его глазах светился ум, но смотрел молодой князь как-то особенно, вызывающе и несколько нагло, задорно приподнимая свою коротко остриженную черноволосую голову. Все в нем говорило, что он не только кичится своею родовитостью, но и знает цену своей красоте. Наружность в то время ценилась одинаково мужчинами и женщинами, стариками и молодыми. Женщины стяги вали до боли волосы, чтобы быть круглоголовыми, оттягивали уши, чтобы они были продолговатыми, красили лица, брови и даже глаза; старики-бояре заботились о своем дородстве, как о главном признаке родовитости и сановитости; молодежь приносила в жертву всякие удобства, чтобы только казаться грациознее, и ради этого затягивала непомерно свои талии или терзала свои ноги узкою обувью.

– Какие пиры? – спросил лениво кто-то из полупьяной молодежи.

– Как венчаться государь будет, – ответил молодой князь Овчина.

Раздался смех.

– Перелил ты, Иван, раманеи! Чай, государь-то и так женат.

Князь Иван усмехнулся.

– Нешто не слыхали, что государь с боярами о неплодии государыни с коих пор говорит? Отпустить великую княгиню Соломониду Юрьевну хочет.

– Не говори пустяшных речей, – заметил ему сидевший рядом с ним товарищ и опасливо огляделся кругом, зная, что шпионов в Москве на каждом шагу найдешь. – До ушей государя дойдет – не похвалит. Не нашего ума это дело, про это Бог да государь ведают.

Подвыпивший князь Иван вспылил и заговорил в сильном возбуждении:

– Какие такие пустяшные речи я говорю? Говорю то, что знаю. Вся Москва об этом знает. Вчера государь сызнова с ближними боярами советовался. Отец сказывал.

Все, хотя и были хмельны, немного оживились, услышав неожиданную новость или, вернее сказать, то, что все угадывали и о чем не смели покуда говорить громко, а только перешептывались, вздыхая и охая, как при всяком новшестве. Раздались голоса подгулявшей молодежи, кричавшей уже наперебой:

– Говори, говори, что знаешь!

– Вот-то чудеса!

– Да ты только не ври!

Князь Иван Федорович был всегда дерзок и смел, принадлежал к числу тех людей, про которых говорят, что им не сносить головы. Теперь же, сильно подвыпивший, он и подавно не остановился бы ни перед чем. Он откинулся немного назад и, кашлянув, стал смело рассказывать о том, что слышал:

– В последний объезд еще в прошлом году, сказывают, на ум это государю пришло. Ехал это он в своей позолоченной колеснице среди своих воинов, увидал птичье гнездо на дереве и прослезился. "Тяжело мне, сказывал, кому уподоблюсь я? Ни птицам небесным, потому что они плодовиты; ни зверям земным, потому что и они плодовиты; ни даже водам, потому что и они плодовиты, с волнами играют, рыбы в них плещутся. Господи, говорит, и земле я не уподоблюсь – земля принесет плоды во всякое время, и благословляют они Тебя, Господи".

– Что ж, оно и правда, что от государыни великой княгини Соломониды нечего ему уж детей ждать, – вставил один из собеседников. – Двадцать годов не было, теперь и подавно не будет…

– То-то оно и есть! – согласился князь Иван Федорович. – Потому-то князь и стал с боярами советоваться. "Кому, сказывал, царствовать после меня в Русской земле и во всех городах и пределах? Братьям ли отдам их? Но они и своих уделов не умеют устраивать!" Бояре и решили: "Неплодную смоковницу отсекают и выбрасывают из винограда".

Неожиданно раздалось довольно резкое и задорное замечание:

– Никогда ничего такого не бывало!

Все обернулись в сторону сказавшего это. Это был очень молодой человек, с несколько строптивым и суровым выражением лица. Оно было немного грубовато, покрыто сильным загаром и сразу обличало, что молодой человек не очень-то заботится о своей наружности. Он почти не принимал участия в пире, казался здесь чужим всем и отличался от остальных боярских детей более скромною, может быть, даже неизысканною одеждою.

– Мало ли чего не бывало, а теперь будет, – свысока заметил князь Иван Федорович, искоса бросив на него презрительный взгляд. – Молод ты еще о таких делах толковать.

Но молодой человек не смолк и задорно решительным тоном сказал:

– Владыка, митрополит Даниил не позволит!

По губам князя Ивана Федоровича скользнула лукавая усмешка.

– Много ты знаешь! – коротко проговорил он.

Он с высокомерным видом отвернулся от спорящего, ничего не возражая ему более. Один из его соседей спросил его:

– Кто это?

– Колычев! – небрежно и досадливо ответил князь Иван.

– А, так вот он какой! – проговорил спрашивавший и начал с любопытством рассматривать незнакомца. – Много толкуют про него; чуть не звезды с неба, видишь ли, хватает, а видеть его не доводилось…

– Да ты, верно, про сына Степана Ивановича Колычева говоришь, про Федора? – спросил князь Овчина,

– Ну да, а то про кого же? Его все славят да возносят, особенно старики наши. Им только и тычут в глаза нашему брату. И умен-то, и покорлив, и благочестив…

– Так это не он! – перебил князь Иван. – Это из новгородских Колычевых…

– Все они, почитай, новгородские…

– Да, новгородские, только не из Степановичей, а из Владимировичей. Гаврилой звать. С князем Андрей Ивановичем здесь на побывке…

Он усмехнулся насмешливо:

– Рубит слова, как все Колычевы, а по виду – так, здешние не такая деревенщина, как он, пообтесаннее.

И не распространяясь более о Колычеве, он продолжал делиться с приятелями новостями. Наполнив и осушив чашу вина, он заговорил теперь, однако, несколько таинственно, почти с опаской:

– Кажись, у государя и невеста намечена.

Раздались вопросы:

– Да смотрин же не было?

– Мало ли что!

– Да кто такая? Из какого рода?

Князь Иван Федорович таинственно поднял указательный палец правой руки, украшенный большим перстнем с сердоликовой печатью, и погрозил им: