Мерле и каменный лев - Кай Майер

Гранитный лев, взошедший на мост, был именно таким обычным зверем из камня. Всадник красовался в ярком гвардейском мундире. За плечами гвардиста на кожаном ремне подчеркнуто небрежно болталось ружье — всего лишь горделивый знак принадлежности к касте военных. Солдаты-гвардисты не были в состоянии защищать Венецию от войск Египетской Империи, — за них это делала Королева Флюирия, — но с тех пор, как более тридцати лет назад город стал жить на осадном положении, власть Гвардии сильно упрочилась. Правда, произвол военных несколько ограничивался правителями-дожами, которые в обнищалом городе творили, что хотели. Впрочем, и дожи, и их Гвардия только тешили себя видимым самовластием, ибо все жители знали, что в случае внезапного нападения никто не был в состоянии защитить Венецию. Но пока Королева Флюирия не пускала врагов в Лагуну, власть имущие могли вдоволь наслаждаться своим могуществом.

Гвардист посмотрел с моста вниз на гондолу, подмигнул, ухмыльнувшись, Мерле и пришпорил льва. Зверь взревел и сорвался с места. Мерле отчетливо слышала чирканье каменных когтей по брусчатке моста. Юнипа зажала уши. Мост вздрагивал и шатался от прыжков хищной каменной кошки, их гулкие отзвуки метались между домами, мячиками отскакивая от высоких фасадов. Даже сонная вода пришла в движение. Гондолу стало тихо покачивать.

Гондольер выждал, пока гвардист исчезнет где-то в узком переулке, сплюнул в воду и буркнул:

— Чтоб тебя Проклятый Предатель взял!

Мерле обернулась и взглянула на него, но человек, словно окаменев, смотрел мимо нее на канал, медленно разгоняя гондолу.

— Как ты думаешь, нам еще далеко? — спросила Юнипа у Мерле.

Гондольер опередил Мерле с ответом:

— Скоро будем на месте. Вон там, за углом…

И тут же спохватился, что «вон там» ни о чем не говорит слепой девочке. Поэтому быстро добавил:

— Еще пара минут, и будем у канала Изгнанников.

Тьма и давящая теснота всегда нагоняли на Мерле страх.

Канал Изгнанников был как в тиски зажат высокими домами, а дома выглядели один мрачнее другого. Почти все они были заброшены. Пустые глазницы окон чернели на серых фасадах, а деревянные рамы косо висели на петлях, как крылья подстреленной птицы. Из-за взломанных дверей доносились вопли дерущихся котов, — обычные звуки в городе с неимоверным количеством бродячих кошек. На подоконниках ворковали голуби, а узкие нехоженые тропы по обеим сторонам канала были припорошены мхом и птичьим пометом.

В ряду заброшенных зданий выделялись всего лишь два обитаемых дома. Они стояли один напротив другого и смотрели через канал друг на друга, насупившись и набычившись, как два шахматиста. Эти дома отстояли метров на сто от устья канала и на столько же от его окутанного мраком тупика. На каждом из них был балкон; на левом — каменный, на правом — чугунный с узорчатой решеткой. Пузатые балконы будто жаждали сцепиться в драке высоко над водой.

Канал был всего шага три в ширину. Светло-зеленая вода казалась в нем темной и глубокой. Тесный пролет между обоими жилыми домами едва пропускал дневной свет к воде, которую гондола слегка взбаламутила, — на ее поверхности лениво закачались два птичьих перышка.

Мерле очень туманно представляла себе, с чем ей придется здесь встретиться. В приюте ей твердили, что она должна быть рада и благодарна за то, что ее отдали сюда в учение. Вот на этом самом канале, в этом тусклом серо-зеленом туннеле ей придется прожить многие годы.

Гондола приближалась к жилым домам. Мерле, замерев, прислушивалась, но кроме приглушенных голосов и неразборчивой речи ничего не могла уловить. Обернувшись к Юнипе, она увидела, что слепая девочка будто окаменела от напряжения: глаза зажмурены, губы шевелятся, повторяя неслышные слова, наверное те, что ее натренированный слух позволял ей выловить из доносившейся разговорной неразберихи. Вот так же мастер, ткущий ковры, иглой выуживает из тысячи нитей именно ту, которая ему нужна.

В доме слева от канала помещалась ткацкая мастерская знаменитого Умберто. В городе считалось предосудительным носить одежду, изготовленную им и его учениками: слишком дурная шла о нем молва, слишком хорошо все знали о его разладе с церковью. Но те венецианские дамы, которые втайне заказывали у него белье и платья, клялись, положа руку на сердце, что его одежда обладает магическим свойством. «В платьях от Умберто любая фигура тотчас же делается стройной», — говорили дамы в салонах и на улицах Венеции. И ведь в самом деле телосложение выправлялось. В его платьях люди не только выглядели изящнее, но становились тоньше в талии, как если бы волшебная ткань растворяла лишний жир и устраняла все изъяны. Священники в венецианских церквах частенько призывали проклятия на голову мастера за его богомерзкую работу, да так горячо и яростно, что гильдия ткачей в конце концов изгнала Умберто из своих рядов.

Впрочем, не один только Умберто испытал на себе гнев собратьев по ремеслу. То же самое случилось и с хозяином дома напротив. Там находилась мастерская, которая на свой лад тоже способствовала совершенствованию людей. Правда, не изготовлением одежды, и мастер своего дела, достопочтенный Арчимбольдо, наверное бы рьяно протестовал, если бы его искусство захотели поставить на одну доску с работой его заклятого врага Умберто.

Арчимбольдово Стекло Богов, — так было написано золотыми буквами над дверью, а рядом висела более подробная вывеска:

Волшебные зеркала для мачех добрых и злых, для ведьм красивых и страшных, и для любых добрых дел.

— Вот мы и приехали, — сказала Мерле Юнипе, задержав взгляд на вывесках. Что это за «Арчимбольдова мастерская волшебных зеркал»?

— Что ты видишь? — спросила Юнипа.

Мерле не знала, что сказать. Было не так просто определить свои первые впечатления. Дом-то неприглядный, как и весь канал, как и все вокруг, но у двери стоит кадка с яркими цветами, — словно радушный привет из серых сумерек. Взглянув на цветы еще раз, Мерле поняла, что они сделаны из цветного стекла.

— Вроде бы что-то получше, чем приют, — ответила она, немного помедлив.

Ступени от воды ко входу были очень скользкими. Гондольер помог девочкам выбраться из гондолы. Плату за проезд он получил заранее, когда согласился доставить их по назначению. Перед тем, как отчалить, он помахал им из гондолы рукой и пожелал обеим счастья.

Обе они, немного растерянные, стояли каждая с узелком в руке под вывеской, предлагавшей волшебные зеркала для злых мачех. Мерле сразу не могла решить, удачу или неудачу сулит ей такая вывеска в начале ее нового пути. Скорее всего, будет и то, и другое.

За окном в мастерской на том берегу замелькали ребячьи лица, — одно, потом другое. «Любопытные ученики хотят узнать, кто приехал, — предположила Мерле. — Вражеские подмастерья, если верить слухам».

Арчимбольдо и Умберто давно возненавидели друг друга. Не секрет, что даже одновременное изгнание обоих из их ремесленных гильдий не смогло их примирить. Напротив, каждый из них считал, что в случившемся виноват другой. «Почему выгоняют меня, а не этого сумасшедшего зеркальщика?» — так, по словам Арчимбольдо, вопрошал Умберто, а Умберто, со своей стороны, утверждал, что Арчимбольдо во время своего изгнания из гильдии кричал: «Да, я ухожу, но вам следовало бы осудить и этого негодяя, который не ткани ткет, а козни плетет!» Было так или нет, никто не может сказать с полной уверенностью. Известно лишь одно: оба были выдворены из гильдий за то, что совершали запретные магические действия.

«Он — волшебник, — пронеслось в голове взбудораженной Мерле, хотя она и в приюте до отъезда об этом частенько думала. — Арчимбольдо не кто иной как волшебник!» Дверь зеркальной мастерской со скрипом отворилась, и навстречу им вышла странная женщина. Ее длинные волосы были собраны в пучок на затылке. Кожаные штаны плотно обтягивали стройные ноги. На ней была свободная белая блуза, прошитая серебряными нитями. Мерле не удивилась бы, если бы увидела такую чудесную одежду в ткацкой мастерской на том берегу, но не тут, в доме Арчимбольдо.

Самой же удивительной частью костюма женщины была маска, скрывавшая часть ее лица. Последний венецианский карнавал — ранее всемирно знаменитый — проходил в городе почти четыре десятилетия назад. Это было в 1854 году, через три года после того, как мумия Фараона Аменофиса была извлечена из ступенчатой пирамиды Амун-Ка-Ре и возвращена к жизни. Теперь же, в годы войны, лишений и осады не было никакого повода к маскарадному переодеванию.

Тем не менее на женщине была маска, вылепленная из папье-маше, покрытая глазурью и искусно раскрашенная. Без сомнения, это сделал какой-нибудь венецианский художник. Маска прикрывала всю нижнюю часть лица — от ноздрей до подбородка. Поверхность маски была блестящей и белой, как фарфор. Мастер изобразил на ней красиво очерченный ротик с темно-красными губами.