Время Волка - Юлия Александровна Волкодав
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Волк молчал, нервно водя руками по поверхности стола. Какая Лиза, какое Бутово!.. Он уже не мог думать ни о чём другом. Только не это. Если оно вернулось, это конец всему… Нет, так не может быть! Боря, нужно срочно позвонить Боре. Появится Карлинский — и всё сразу будет хорошо.
— Леонид Витальевич, ну всякое бывает, я понимаю. Знаете, сколько я подобного на своём веку повидал? Поругались, покричали, побили посуду, дошли до нужного градуса. Мужик бабу толкнул, она головой об угол ударилась, и всё, получите труп. Ножом — это реже, конечно, ножами обычно наоборот, бабы мужиков протыкают. Бытовуха — она со всеми случается, и с простыми, и с известными. Но известным-то полегче. Вы сейчас чистосердечное напишете, объясните, как что было. Подтвердим вам состояние аффекта, у нас судебный психиатр — мировой мужик. И наверняка ваш поклонник. Да что я говорю, вас же все знают! Да все будут на вашей стороне! Может, эта курва вам изменяла, а? Может, вы её с молодым застали? Тогда аффект вообще ничего не стоит подтвердить!
Волк резко вскинулся, посмотрел на следователя в упор:
— М-мне не из-из-из…
И снова замолчал. Теперь в его глазах плескался настоящий ужас. Да, оно вернулось. Господи, нет, пожалуйста, нет!
— Вы поймите, вас же на деле никто не посадит. Аффект, убийство по неосторожности. Плюс возраст и все ваши заслуги вкупе с чистосердечным. Да любой присяжный вас оправдает. Ну будет условный срок. И тихо всё сделаем, чтобы скандала избежать, мы же понимаем, вы человек публичный.
Михайлюк всячески хотел замять это дело, насколько вообще можно замять сто пятую статью. Ему было искренне жаль заслуженного старика. Ведь ясно же, что непреднамеренное, вон как его трясёт. Мало ли что там произошло. Может, у него не получилось, а девка импотентом обозвала. Ну у него в мозгах что-то и замкнуло. И что ж теперь ему жизнь ломать? Но все обстоятельства были против Волка, и сам он как в рот воды набрал. Хоть бы изложил свою версию произошедшего, так нет, сидит, дёргается, только глазами сверкает и седой башкой мотает.
— Ну что, Леонид Витальевич? Будем признательную писать?
Волк вдруг начал сползать по стулу.
— Мне не-не-не хо…
То, что ему нехорошо, Михайлюк и сам догадался. И сориентировался быстро.
— Петро! — крикнул он кому-то в коридор. — Давай сюда! Бегом! Вызови доктора!
Леонид Витальевич отрицательно замотал головой, но на него никто не обратил внимания.
— Сейчас позовем. — Огромный, сильно смахивающий на орангутана в форме Петро сохранял полную невозмутимость. — Романыч почти даже трезвый, я его час назад видел.
— Иди ты к чёрту со своим Романычем! Нормального доктора вызови, гражданского. Лучше, — Михайлюк с сомнением посмотрел на трущего грудь певца, — кардиолога. А артиста в наш «вип-номер». Одиночный. И деликатней, Петро, деликатней. Это ж не обычный наш контингент.
— Да знаю я, — вздохнул Петро и осторожно, хотя и без малейшего усилия, приподнял Волка. — Вставайте, пошли.
Леонид Витальевич поднялся. Ему уже было всё равно куда и зачем. Ноги подкашивались, голова кружилась, но хуже всего — не слушался язык. Он вышел в коридор, сопровождаемый конвойным, который, впрочем, его не держал, а поддерживал насколько мог аккуратно, под руку. Но, едва сделав шаг, он нос к носу столкнулся с человеком, которого меньше всего ожидал тут увидеть.
Не медля ни секунды, Натали с ходу залепила ему пощёчину.
— Сволочь! Козёл! Доигрался? Сколько можно, Лёня? Сколько, я тебя спрашиваю, можно?
Пощёчина у неё получилась славная, аж голова мотнулась в сторону. Петро профессионально дёрнулся, но Волк его остановил жестом, показывая, что всё в порядке.
— Вы кто, женщина? И как сюда попали? — возмутился конвойный.
— Жена я его, вот кто! И меня сюда вызвали среди ночи! — завизжала женщина. — Я в чём была лечу к вам, а вы спрашиваете, кто я такая?!
Петро озадаченно разглядывал нарядную дамочку в вечернем тёмно-зелёном платье, туфлях на высоком каблуке, с сумочкой в тон и при полном макияже, пытаясь понять, откуда она тут материализовалась. Волк же стоял с обречённым видом и молчал.
— Меня по телефону уже спрашивают, не знаю ли я Елизавету Петрашевскую! — продолжала орать дамочка. — Нет, я её не знаю! Кто это, Лёня? Очередная из твоих потаскух? И что ты натворил? Почему ты здесь? Она что, несовершеннолетняя? Знаешь, это последняя капля! Я с тобой разведусь! Что ты молчишь?! Сказать нечего?
— Не-не-не…
— Ой, не начинай, пожалуйста! Не надо разыгрывать спектакль, что тебе плохо и все должны вокруг тебя бегать. Меня ты этими фокусами не проведёшь! Похотливая скотина!
Волк развернулся и сам пошёл по коридору, благо тут было только одно направление. Петро, опомнившись, за секунду его догнал. Натали ещё что-то кричала им вслед.
— Супруга, — понимающе то ли спросил, то ли констатировал конвойный. — Бабы кого угодно в гроб загонят. У меня такая же.
* * *
Наконец-то его оставили в покое. Приглашённый врач пытался выяснить, чем Волк болеет, на что жалуется, но, так и не получив внятного ответа, разобрался сам — уже побелевший, трёхлетней давности, но всё ещё хорошо заметный шрам, идущий через всю грудь, мог рассказать гораздо больше, чем его заикающийся обладатель. Доктор посетовал, что нет кардиографа, измерил давление и дал какие-то таблетки. Волк их взял, но пить не стал, на дальнейшие вопросы о самочувствии утвердительно покивал, и от него отстали. И вот теперь он лежал в одноместной камере с болотно-зелёными крашеными стенами на узкой и скрипучей кровати с таким же болотно-зелёным казённым и дурно пахнущим одеялом. Единственное в комнате окно было зарешёчено, красноречиво свидетельствуя, что здесь ты не просто больной, ты — зэк. И не расслабляйся. Все эти вежливые «Леонид Витальевич» и «вы» — не более чем игра в доброго следователя, чуть ли не поклонника артиста. А вот запоры на металлической двери звякнули весьма натурально. И жрать тебе, Леонид Витальевич, принесут сегодня в жестяной миске, если вообще принесут.
Но не это, совершенно не это занимало сейчас его мысли. Все ужасы сегодняшнего дня, начиная с окровавленной Лизы и заканчивая бьющим в глаза светом в комнате допросов отступали перед диким, звериным страхом — оно вернулось. Спустя четыре десятка лет!
