Дикий Урман - Анатолий Севастьянов

– Подвигайся к столу, - пригласил Федор. - Надюшка, слазь ужинать.

На печке зашуршал лук, из-под занавески показалась пара босых детских ножек, потом и сама Надюшка. Осторожно слезла с печки и, держа палец во рту, подошла к столу, не спуская глаз с незнакомого дяди.

Мать улыбнулась.

– Что надо сказать?

– Здравствуйте, - прошептала Надюшка и уселась на край скамейки.

Под столом вдруг раздался кошачий визг: Федор наступил коту на лапу. Надюшка замахала ручонками, и на глазах заблестели слезы.

– Ну что ты? - сказал Федор. - Он вырастет - мне наступит.

Надюшка засмеялась.

– Это у меня меньшая. Старший сын был. Да ты ешь, не стесняйся. Чай, не купленое.

Росин глянул на Федора, спросил несмело:

– А что же с сыном?

– Под медведя попал. Нашел берлогу и один зверя взять удумал. Стрелял, видно, да ранил. А вторую пулю зарядить не поспел. Кинулся тот из берлоги, задел по пути лапой. Нашли - уже неживой. И патрон в руке.

– Сколько же ему было?

– Да уже тринадцать почти…- проговорила Наталья.

Росин поторопился перевести разговор:

– А ты еще в школу не ходишь?

– Не, по осени пойду, - ответила Надюшка.

– А букварь есть?

– Пока нету. Мне папка портфель купит, как у Ленки,- сказала Надюшка и заболтала босыми ножками.

…Проснулся Росин поздно. На выскобленном желтоватом полу солнце прорисовало окно. Жмурясь от яркого света, умывался на подоконнике кот.

Росин бросил на плечо полотенце, вышел к речке.

Федор постукивал в лодке, прилаживая сиденье. Наталья чистила речным песком помятый походный котелок. Надюшка вместе с матерью старательно терла песком игрушечное ведерко из консервной банки.

После завтрака Росин пошел на почту. Он легко узнал ее по высоким столбам радиоантенны. Смуглая молодая хантыйка была там и радисткой, и начальником почтового отделения, и заведующей сберкассой, и, судя по приготовленному ведру с тряпкой, уборщицей.

– У вас не телеграмма? - сдвинув наушники, спросила она.

– Да, телеграмма.

– Тогда берите бланк, пишите, пока не кончился радиосеанс.

Росин быстро написал телеграмму.

– «Место обследования выбрал, - вслух читала радистка. - Отправляюсь Черный материк двести километров северо-восточнее Тарьёгана. Росин».

Глава 2

Утром, чуть рассвело, вышли из дома. От реки тянуло свежестью. Вода не шелохнется. В деревне еще спали. Только собаки, как замшелые пни, расселись по берегу и безучастно смотрели на реку.

Все снаряжение в лодке. Наталья, прощаясь, наказывала Федору не мешкать в тайге. Дескать, пока орехи не поспели, крышу поладить надо.

– Не замешкаюсь, управимся с крышей, - отвечал он и давал свои нехитрые наказы, в которых, кажется, главное было - не спускать Югана, чтобы не ушел за лодкой в тайгу.

– Ну, путь добрый! - Наталья поклонилась. - Ба! Что же я в руках-то держу, - спохватилась она и заставила Федора взять узелок с испеченными накануне пирогами.

Федор оттолкнулся от берега веслом, и маленькая долбленая лодка легко заскользила по спокойной воде.

На Федоре была поседевшая от времени рубаха, такие же штаны, на боку большой охотничий нож в берестяных ножнах. В лодке лежала видавшая виды одностволка, как обычно у промысловиков, небольшого калибра.

Росин был в новенькой гимнастерке, в брюках из «чертовой кожи». На голове коричневый берет. Через плечо в кожаном футлярчике фотоаппарат. В лодке объемистый зеленый рюкзак с блестящими пряжками. На нем двуствольное бескурковое ружье двенадцатого калибра.

Свежий речной воздух заполнял грудь. Над головой было чистое небо, и только вдали на горизонте тянулась полоска ярких белых облаков. Эти далекие облака подчеркивали тот радостный простор, ту необъятную ширь, в которую плыла их лодка. Легкая долбленка неслась так, что у носа появились буруны.

– Видно, держал весло в руках?

– Приходилось.

– У приезжих это не часто. Другой в долбленку и сесть не смеет. А сядет - зараз носом в реку. Ты только не рви веслом воду, не спеши: устанешь скоро. А нам весь день грести. Таперича дней пять только и делать, что грести. А там еще и на себе тащить придется.

Деревушка пропала за поворотом, но среди сосен виднелись низкие шалаши в два-три венца с двускатной берестяной крышей, какие-то сосуды, старые нарты, лыжи, истлевшая одежда.

– Это что такое? - Росин приподнялся в лодке.

– Хантыйское кладбище.

– Как же хоронят в этих шалашах?

– Да не сейчас ведь, раньше. Тогда и гроб не делали. Отпилят у долбленой лодки корму и нос, в нее и кладут. Чуть землю покопают, а сверху этот шалаш. Старухи по праздникам и кормить, и поить покойников ходили…

За кладбищем по берегам пошел кедрач и ельник. Причудливые корни вывороченных деревьев были похожи на сказочные существа, хранящие тишину тайги. Тут поневоле не плеснешь веслом. Все настороженно, тихо, и казалось, вот-вот из-за коряг появится медвежья морда.

Справа берег обрамляла длинная полоса желтого песка, слева до самой воды спускались заросли травы и кустарника.

– На карте Тарьёган - последний населенный пункт на этой реке, - сказал Росин. - Никаких селений больше не будет?

– В эту сторону не будет. Старое зимовье только. Тринадцать песков отсюда.

– Каких песков?

– А вот видишь, по одну сторону песок тянется. По другую нету. Повернет река - песок на ту сторону перейдет. Так тринадцать раз переменится песок берегом - и будет зимовье. Мы по рекам все песками мерим.

– Как же ими мерить? Один песок на двести метров, другой километра на два тянется.

– Это верно. Однако реки наши никто не мерил, верстовых столбов нету. Как скажешь, к примеру, где старое зимовье? У тринадцатого песка. Где кедрач хороший начинается? У осьмнадцатого песка. Ты не гляди - пески разные. Это если один с одним мерить. А десяток с десятком - на одно и выйдет.

– Я когда-то думал, тут кедры одни, пихты, лиственницы, елки с соснами. А здесь вон сколько берез, - сказал Вадим.

– Как же без березы? Она тут для всего нужна: на нарты, топорища, ручки, да мало ли… А что тебя по охотницкому делу учиться заставило? - неожиданно спросил Федор. - Что там у вас, под Москвой, охота шибко хорошая? Отец-то не охотой промышлял?

– Нет, не охотой! - Росин засмеялся. - Он у меня слесарем был. А в лес, правда, каждое воскресенье ходил. И меня другой раз брал. Я тогда еще в школе не учился. Вот, наверное, с того времени и привык к лесам. Потом все свободное время в лесу пропадал. Товарищ у меня - Димка, так нас с ним матери с фонарями ночью разыскивали. В каникулы с темна до темна в лесу. Охотились с луками. Ничего не убивали, конечно. А потом, в войну, ружье после отца досталось. Так вот и привык к лесу, и в институт такой поступил. А Димка ихтиологом стал, рыб изучает.