Спящий Бог - Илья Плахута

Взяв бутылку священного вина, отец Фрэнк направился в свою любимую исповедальню. Иногда у него складывалось впечатление, что он может укрыться там от чужих глаз, посторонних мыслей и самого Верховного, око которого было везде, куда ни взгляни. Как раз в этом смысле у исповедальни было двойственное положение: так как это помещение помогало отцу Фрэнку выслушивать о наболевшем, накопившемся или просто всякий странный бред (он опять вспомнил Гарри), в общем, ту информацию, которая никогда не выйдет за пределы церквушки или точнее сознания священнослужителя, то он считал вполне возможным спрятаться самому в этом помещении, чтобы ничьи глаза его не видели, а уши не слушали. Тем более в данном случае он не хотел сдаться пьянчужкой в лоне христианской морали. Вновь привалившись к деревянной стенке, отец Фрэнк спокойно выпил третий или четвертый (а, может, пятый – кто считал?) стакан вина. Он даже подумал, что на ближайшую церемонию священного напитка может не хватить, но усталость и воспоминания брали своё.

Отец Фрэнк заснул. Его простое, старческое лицо поначалу не выказывало никаких эмоций. Но по прошествии четверти часа он уже видел во сне себя, окруженного друзьями. Их было человек шесть или семь, не каждого из них Фрэнк мог даже вспомнить имя. Они курили «травку». Они оттягивались, как нормальная молодежь. Они жили, наслаждались жизнью, не пытаясь скрывать этого пристрастия. Друзья и «травка» – хороший стимул любить жизнь в любом ее виде. Вот уж чего точно не хватало в повседневной жизни старого священника – стимула!

Дальше сновидение становилось более размытым, но ему удавалось отчетливо различать Дженни. Она была прекрасна, в ее коротких джинсовых шортиках, в перевязанной спереди хлопковой рубашке, которая принадлежала ему, в соломенной широкополой шляпе, которую они на пару украли у какого-то местного мексиканца. Ему было приятно, что она надела его рубашку, наверное, более всего из чувства мужского собственничества. Она тогда принадлежала ему, ему одному. Вдвоем они всегда накуривались или напивались, а потом занимались сексом везде, где только можно: на стоянках, на обочине, у общих друзей в трейлерах, на берегу – у них не было абсолютно никакого времени проводить поиски пристанища для сексуальных игрищ. Всё было моментальным и отчасти мимолетным, но оттого не менее сладостным. Отец Фрэнк улыбнулся во сне при воспоминании, как их двоих застукали на драйв-ине: пришлось придумывать оправдания, увиливать, но, в любом случае, им было весело попадать в передряги, если виной им был секс.

Сейчас, в воспоминаниях, Дженни так же легко входила в его жизнь, как тогда в комнату, где сидели он и его друзья. Она смотрела на него, он – на нее, и он мог прочесть в ее глазах, ее жестах только одно – желание. Желание было практически неутолимым: они не давали ни покоя, ни передышки друг другу, пытаясь каждую секунду насладиться молодостью, гибкостью и упругостью тел, и драйвом от выбранного места для секса. Все знали их дурную привычку находить любое ненормальное место для соития, и когда они вдвоем уходили в туалет (или поочередно, но с малым интервалом времени), то все друзья говорили только одно: «Опять ушли трахаться!»

Внезапно лицо отца Фрэнка омрачилось. Сон изменился, приобрел не то значение, не те краски, которые он хотел бы увидеть. Нет, отец Фрэнк по-прежнему видел перед собой образ Дженни. Но она была уже другой – мертвенно-бледной, со следами ножевых ранений и кровоподтеками. Ее убили – он точно никогда этого не забудет. Это просто невозможно – никогда не поможет забыть ни служение, ни алкоголь, ни что-либо другое. Основная масса снов так и заканчивалась для священника – мраком и ужасом прошлого. Никого не нашли, никого не наказали. Ничто в мире не имеет значения без справедливости. Поэтому, наверно, Фрэнк обратился к Богу – найти справедливость среди людей ему так и не удалось. Ах, Дженни, Дженни… Её белокурые волосы, ниспадающие на белые, в синяках, плечи, ее закрытые прекрасные глаза, ее красивое, но уже заиндевевшее тело – это всё, что Фрэнк помнил последнее о любимой девушке.

Отец Фрэнк открыл глаза. В них не читалось ничего, кроме ненависти, всепоглощающей и всеобъемлющей. Он ненавидел людей за их непонимание и ничегонеделанье, он ненавидел себя за то, что допустил произошедшее столько лет назад и Бога – за то, что он по-прежнему не дал ему ни одного ответа на поставленные вопросы.

Отец Фрэнк оглянулся по сторонам, пытаясь придти в себя. Затем он встал, вышел из исповедальни, желая увидеть прихожан. Но никого не было, и его желание компании утонуло в пустоте. Не зная ничего другого, священник вновь зашел в исповедальню, уткнулся спиной в деревянную стенку и заснул в надежде уже никогда не просыпаться. Но просыпаясь и каждый раз отталкивая от себя плохие воспоминания или привлекая обратно приятные, отец Фрэнк понимал, что его время еще не пришло…

3

– Шериф, зачем вы это всё мне показываете?

На столе перед отцом Фрэнком лежала кипа фотографий. На них была изображена мертвая девушка. Ей было на вид семнадцать, и она была похожа на дочку прихожан, которые приходили к нему на мессы раз-два в месяц – не чаще. Сама девушка уже давно не приходила к нему в церквушку. Современная молодежь, как здраво предполагал отец Фрэнк, была далека от того, чтобы слушать проповеди о христианской морали. Их интересовали совершенно другие вещи, у них были абсолютно иные цели. Он их прекрасно понимал, ведь сам был таким. В принципе, ничего не изменилось со времен его молодости: наркотики, алкоголь, секс, музыка. Разве что теперь добавились другие аспекты, такие, например, как постоянное зависание в интернете, нежелание читать что бы то ни было, огромное количество электронных штук, для половины которых священник даже не знал применения. Да и музыка сильно поменялась: отцу Фрэнку совершенно не нравились новые молодежные вкусы, и это следовало не из того, что они были собственно новыми, свежими – нет, они вполне отвечали времени. Просто музыка стала глупее, приземленнее, и священник никак не мог уловить того вдохновения, которое в ней находили молодые люди. Сколько раз тишину церкви нарушали звонки, точнее мелодии звонков! Но отец Фрэнк всегда призывал всех к толерантности, поэтому самому приходилось придерживаться этой позиции. Он, конечно, помогал развивать всеобщую мораль, как мог, но мир вокруг стал слишком наглым, вызывающим и оттого еще более привлекательным для незрелых умов.

Возвращая взгляд к девушке на фото, священнослужитель в очередной раз порадовался про себя, что не обедал до этого – к горлу подкатил ком, его мутило. Хотя, на самом деле, все могло быть хуже, будь он на полный желудок. Ее тело было испещрено ножевыми ранениями: отец Фрэнк не стал считать точное их количество, было очевидно, что больше десятка. Они были глубокие, с тонкими аккуратными канвами. В его голове возник образ Дженни.

– Шериф, еще раз хочу уточнить, зачем Вы мне это показываете?

– Показываю, значит, есть на то причины. Хочу, чтобы Вы увидели, святой отец, что творится в нашем городке. Я здесь шериф уже более 20 лет, и ни разу не имел дело с таким убийством. Было всякое: убийство на почве ревности, подрезанные тормоза конкурента, даже убийство в состоянии аффекта. Но такого случая я не припомню на всю округу. Вы должны знать, что происходит что-то странное.

– Но почему я?

– Так должно быть: первыми узнают полицейские, потом родственники жертвы, а потом церковь. Ведь если возникнет всеобщая паника, я и Вы должны быть вместе, чтобы успокаивать запуганных, загнанных страхом жителей.

– Это я понял. Но зачем Вы мне показали эти фото?!

– Честно говоря, вспомнил про Ваше прошлое.

Отец Фрэнк удивленно посмотрел на полицейского. В его словах и взгляде не было ничего вопросительного, подначивающего или тем более издевательского. Он говорил вполне серьезно, считая, что прошлое священника каким-то образом может быть связано с этим случаем. Отец Фрэнк не знал, возможна ли связь между «тогда» и «теперь», но сходные черты двух разных событий различных времени и мест событий были налицо. По крайней мере, он пытался отогнать от себя такие мысли.

– Как Вы узнали про тот случай?

– Фрэнк, Вы забываете, что я офицер полиции. – На лице полицейского мелькнула улыбка сочувствия и некоторого снисхождения, то ли к возрасту отца Фрэнка, то ли к его сану. – В мою обязанность входит знать всё и обо всех. Тем более, когда такое несчастье случилось…

– Почему тогда Вы со мной не говорили об этом ранее?

– Глупый вопрос, отче Фрэнк. Не ожидал даже. Но все равно отвечу: до сих пор не было прецедента. Прецедент сейчас появился – поэтому я сижу перед Вами, в Вашем неудобном, аскетичном кресле и рассказываю то, что Вам необходимо знать. Поэтому упоминаю дело из Вашего, отче, прошлого. Поэтому требую Вашего непосредственного внимания и, возможно, участия. И не думайте, что я Вас в чем-либо обвиняю. Ни в коем случае.