Солнце за облаками - Сергей Германович Ребцовский

Кто же она? В легком свете скромного полуподвального окна она выглядит прекрасно. Молодость – уже этого слова часто достаточно, чтобы описать красоту. Эта красота двадцати трех лет от роду выражалась у нее во всем: черные плотные волосы до плеч, овальное лицо с блестящей мягкой кожей, уже появившийся легкий весенний загар лица, полуулыбка, открывающая ровные зубы, тонкий правильный нос. А глаза! Если бы у автора было достаточно мастерства описать их, он не ограничился бы просто вот так – в этих синих глазах было сплетено много всего: и лукавство, и хитринка, и глубина, и уверенность в себе, и едва уловимая грусть. На ней был легкий халат, под которым угадывалась выточенная отличным мастером фигура. Она знала, что ровесницы глядели на нее с завистью, а ровесники провожали вожделенным взглядом. В таких случаях она с достоинством думала: «А и пусть!»

Она живет тут, в этой комнате. Нужно заметить, что комната довольно большая, хоть и совмещает в себе и прихожую, и залу, и спальню. Слева закрытый шкаф, справа от него, посреди комнаты, под окном большая двуспальная кровать – деревянная, с рисунком у изголовья. У правой стены небольшой косметический столик с зеркалом, дверь. В углу у правой стены диванчик и столик перед ним. Оконце, а окном назвать его трудно, прямоугольное, из него видно только немного мостовую, да и то только, если встать на что-нибудь. Оно завешано кисейными занавесками, плотные шторы открыты. Дверь из комнаты ведет в узкое помещение с подобием кухни, ванной и туалета. Здесь окна и вовсе нет, только электрическое освещение. В комнате и кухне внешний порядок, чисто, все вещи расставлены и прибраны. Что же делается в шкафу и разного рода ящичках, шкатулках, вазах, мы заглядывать не станем.

– Послушай, открывая мне, ты даже не спросила, кто идет? А если это… чужой? – спросил он.

– Ой, Род! – так она называла его, когда они вдвоем. – Я всегда как-то знаю, что это ты. Узнаю тебя по стуку в дверь.

– Как это так?

– У тебя такой особенный, ни с чем не сравнимый стук. Ты стучишь так мягко и требовательно. Твой стук такой же, как… как твои губы, когда ты меня целуешь. Они такие требовательные!

– Вот так? – спросил он, притянул ее к себе еще плотнее и стал целовать так, как хотел бы, чтобы она поняла, какие у него и в самом деле требовательные губы…

***

Арина первая юркнула из-под одеяла и пошла в кухоньку, специально слегка соблазнительно покачивая бедрами.

Он смотрел на ее спину полуоткрытыми глазами в блаженном состоянии. Изгибы ее тела соблазняли и манили его, ему не хотелось выпускать ее из объятий ни на минуту.

– Ты самая лучшая на свете! – сказал он.

– А ты для меня самый лучший, Род! Ты это знаешь, – ответила она.

Он прикрыл глаза и старался ни о чем не думать, проваливаясь в дрему на несколько минут. Когда же открыл глаза, увидел, что Арина, уже снова в халате, накрыла на столике перекусить – бутерброды и чай. Она жестом пригласила его за стол. На этот раз он не отказался и с большим удовольствием съел все, что только имелось на столе. Мягкая улыбка на губах не оставляла сомнений в том, как прекрасно он себя ощущает в эти минуты. Арина села близко к нему, прижалась и легко гладила по голове.

Они сидели на диванчике в углу комнаты. Он скользил глазами по стенам и заметил небольшой с золотым блеском предмет на полу возле шкафа. Пригляделся. В одну секунду вся нега слетела с него, словно цвет с яблони при резком порыве ветра. Он весь напрягся, опустил взгляд в пол, скулы свелись, желваки заиграли, в глазах отразилось непонимание.

Арина почувствовала это, посмотрела ему в глаза и спросила:

– Что?

Он медленно поднял левую руку и указал ей на блеск на полу. Это была позолоченная мужская заколка для галстука. Родион не носил ни галстуки, ни тем более заколки для них. Очевидно, эта заколка принадлежала другому мужчине. Кому? Почему? Почему на полу здесь, в ее комнате?

Арина без слов спокойно поднялась, подошла и подобрала заколку, выбросила ее в кухне в мусорное ведро. Она села рядом с ним на диванчик, глянула на Родиона. На нем, как говорят, не было лица, в глазах разочарование.

Она стала глядеть так, чтобы не встречать его глаза, глубоко вздохнула и через минуту сказала:

– Я давно должна была… Мне давно нужно сказать тебе. Если ты можешь выслушать меня…

Он кивнул. Она добавила:

– Спасибо. Тогда слушай…

…Она закончила говорить и глянула на Родиона. Он сидел с закрытыми глазами, из которых катились слезы по щекам и стекали на шею. Искривленные губы плотно сжаты, желваки прыгали в щеках. Так выглядят люди, когда их счастье разлетается на куски на их же собственных глазах. Он ошарашен. Шокирован. Взволнован. Но вместе с этим возмущен, взбудоражен, возбужден.

Она сидела молча с видом глубокого переживания, глядела на Родиона, понимая его состояние. Он не менялся.

– Милый, ну ведь ты можешь меня понять? И простить, так? – только и сказала она.

Он молчал, и она не требовала ответа. Так провели они больше получаса. Потом он сказал шепотом:

– Я избавлю тебя от этого!

Она поднялась и мягко поцеловала его в лоб.

II

Его родители были музыкантами. В свое время оба учились в музыкальном училище, где и познакомились. Понравившись друг другу еще во время учебы, они решили создать музыкальный дуэт: будущий отец играл на аккордеоне, а мать – на скрипке. Особенное отношение друг к другу, осененное музыкой, сблизило их. Так образовалась их семья —Ромовских: Виталий Николаевич и Елена Владимировна. Поселились в Энске. Тут жили родители отца, так им всем было удобнее. Несколько лет мыкались по съемным квартирам. В Энске появился на свет их первенец – Родион. Когда сыну исполнилось девять, родители Виталия Николаевича умерли с разницей всего в несколько месяцев. Молодой семье Ромовских досталась по наследству малогабаритная трехкомнатная квартира в старом трехэтажном доме. И хотя у них был непрезентабельный первый этаж, они не замечали этого: после стольких лет жизни в чужих домах такой вариант казался им почти раем. Когда же в мае прямо под окном начинала цвести яблоня, и ее аромат проникал во все комнаты, им казалось, что это само счастье наполняет дом.

Те, кто знаком с настоящей, а не только концертной, жизнью музыканта, поймет, как непросто им жилось. Когда пришли сложные