Сомбреро - Сергей Григорьев

- Осипов! - крикнул боцман с палубы. - Пошел с салинга вниз.

- Есть! - ответил Фалалей и побежал вниз по веревочной лестнице вант.

Гибралтар

Фрегат "Проворный", подгоняемый свежим ветром, принял на борт с лодки лоцмана, вошел в огромную бухту Гибралтарской крепости и бросил якорь на рейде. В бухте находилось множество кораблей, военных и торговых. Лодки, весельные и с красными дублеными парусами, шныряли по рейду.

Капитан-лейтенант Козин приказал отдать салют англичанам.

- Тридцать три или тридцать один? - спросил его артиллерист.

- Тридцать три, - ответил Козин.

Люди на "Проворном" ждали, как ответят британцы. На салют "Проворного" ответила не крепость, а флагманский фрегат британского флота - это было знаком особого почета. Все считали, сколько ответных выстрелов даст британец. Старый спор: надменные британцы обычно отвечали на салют своему флоту кораблям других наций двумя выстрелами меньше.

- Тридцать... тридцать один... тридцать два... Тридцать три! Ура!.. прокатилось вдоль русского фрегата от носа к корме.

В первый раз Англия признала равенство русского флота своему. Больше того: флагман британского флота послал команду своего корабля по вантам и реям - фрегат запестрел синими матросками, и оттуда донеслось ответное "ура".

Очевидно, прибытия русского фрегата ждали. Должно быть, шапповский оптический телеграф уже донес лорду Чатаму, губернатору Гибралтара, что "Проворный" не присоединился к французам и не послал в мятежный город ни одного снаряда.

На визит командира русского фрегата лорд Чатам ответил приглашением всех офицеров "Проворного" осмотреть крепость и порт, что англичане делают неохотно.

После осмотра командир фрегата и все офицеры были позваны лордом Чатамом на обед, где был и английский флагман с его офицерами. За обедом пили много вина. Под раскрытыми окнами губернаторского дома английский оркестр исполнял разные пьесы. Лорд Чатам, из желания угодить русским, приказал музыкантам сыграть "Марш Риего" - вождя испанской революции: марш этот русские моряки впервые услыхали еще в Бресте.

Молодые офицеры "Проворного" единодушно рукоплескали "Маршу Риего", исключая командира, который никак не мог забыть, что Россией еще правит Аракчеев. Крайне сконфуженный, капитан-лейтенант Козин сидел, опустив нос в тарелку; дело зашло слишком далеко.

Захмелевший Сашенька Беляев, подняв бокал, воскликнул:

- Да здравствует свободная Испания!

Лорд Чатам, улыбаясь тонкими губами, приподнял в ответ свой бокал, заметив:

- Да, но... Тарифа, последний оплот восстания, пала. Вальдес ночью, спасаясь от петли, на лодке прибыл на гибралтарский рейд...

Беляев, не допив вина, поставил свой стакан на стол.

В то время как офицеры с "Проворного" с командиром во главе пировали во дворце лорда Чатама, и "людям" разрешено было сойти на берег. К первой очереди пристроился и флейтщик Фалалей.

Выходя на берег, боцман Чепурной наставлял Фалалея:

- Гляди в оба. От меня не отставай. Я тут уж в третей. А ты еще аглицкого языка не знаешь. Без языка пропадешь. В случае отобьешься, говори: "Ай сей! Мой рашен сайлор, рашен чип"* - и покажи рукой, что тебе домой, на корабль, надо. Любой лодочник тебя доставит на борт. Понял?

_______________

* "Послушай! Я русский моряк, с русского корабля".

- Ай сей! Мой рашен сайлор! Рашен чип! Айда, братцы, - повторил Фалалей, хватая фалинь, и первый выскочил из шлюпки на стенку каменного причала.

Матросы рассеялись по прибрежной улице. Фалалей, держась за большой палец Чепурного, тянул его вперед, дивясь всему, что видел. Да и было чему подивиться!

- Вроде как у нас на ярмарке! - воскликнул он. - Вот так базар! Народы-то какие, дядя Чепурной! Эна, гляди, ефиоп... Ай сей!

- Негра, а не ефиоп, - поправил Чепурной.

- А это кто?

Навстречу им важно, медленно шел чернобородый человек. Голова его была окутана пышной белой чалмой. Устремив взгляд вдаль, он шел в толпе, ее не замечая. Перед ним невольно расступались.

- Это индиец из Калькутты. Важный народ! - похвалил Чепурной. - А вот, гляди, арап... Негра тоже, только побелее.

Толпа кишела, делаясь все плотней. Мелькали синие береты французов с красными помпонами на маковке; красные фески с черной кистью на головах турок; черные шляпы с закрученными в трубку полями, из-под которых надменно смотрели с бледного лица черные глаза монахов; высокие шапки персов; широкополые панамы; расшитые золотом по черному тюбетейки; ловко завязанные белые башлыки, тюрбаны; белые каски "здравствуй-прощай" с двумя козырьками, спереди и сзади, окутанные по тулье зеленой кисеей; пестрые платки неаполитанцев с лихо спущенными на ухо уголками.

- А это какие генералы, дядя Чепурной? - остановясь в изумлении, спросил Фалалей.

Посреди улицы кружком стояли, тихо говоря между собой, пятеро высоких, статных молодцов. Полы коротких курток у них были богато расшиты золотом; за широкими шелковыми поясами у каждого торчало по паре пистолетов; вдоль шва узких красных панталон шли широкие лампасы из золотого позумента; на ногах крепкие башмаки, на головах островерхие шляпы с пышными кистями и широченными прямыми полями. Они о чем-то совещались; не выпуская изо рта сигар, попыхивали при каждом слове синим дымком. Не сторонились, и толпа их обтекала с обеих сторон, как будто с почтением и страхом.

- Это не генералы, а гитаны, - объяснил Чепурной фалалею. - Проще сказать - разбойники, контрабандисты...

- Эх, шляпы-то!

Фалалей выпустил из руки большой палец Чепурного и, подойдя к разбойникам, отдал честь и сказал:

- Мой рашен сайлор, рашен чип...

Разбойники все разом посмотрели на Фалалея. Один из них что-то сказал, похлопал Фалалея по плечу, блеснув белыми зубами, и протянул флейтщику сигару.

- Мерси вас! Не употребляю, хотя на память, впрочем, возьму.

Фалалей погасил сигару, стряхнув пепел и поплевав на огонь. Оглянулся и увидел, что Чепурного нет. Фалалея затолкали, народ вдруг куда-то повалил. Над толпой плыла, потрясая звенящим бубном, голая смуглая рука. Слышался зазывающий звонкий женский голос. Фалалею показалось, что в народе мелькнула ленточками бескозырка Чепурного. Фалалей начал пробираться вслед боцману. Толпа затерла Фалалея, он влекся в ней невольно и едва не задохнулся, когда его втолкнули в распахнутые двери. Под ногой крутые ступени... Фалалей скатился вниз по лестнице и очутился в прохладном подвале. Обдало крепким погребным запахом вина. Чепурного нет. Под сводом горели, оплывая, желтые восковые свечи в фонарях.

На подмостках сидели полукругом музыканты: мандолинисты щекотали косточками по брюшку своих инструментов, мандолины визжали; гитаристы щипали струны, и гитары по-гусиному гоготали; цимбалист подтягивал струны, ударяя по ним маленькой деревянной ложкой, - струны басовито отзывались.

Народ шумно наполнял подвал. Стало душно и тесно. Фалалея прижали к самым подмосткам. На них появилась женщина в пестром платье, с голыми руками и босая. Она подняла над головой бубен и, потрясая им, пригласила толпу к молчанию. Гомон, то вспыхивая, то угасая, постепенно смолк. Женщина о чем-то прокричала, проворно убежала в угол и скрылась там за занавеской.

Комедия дель арте*

Застрекотали мандолины; вторя им, загремели цимбалы, зарокотали струны гитар. Музыка оборвалась сразу, и Фалалей увидел, что на подмостки откуда-то упали один за другим несколько апельсинов, подобно тому, как с яблони падают на землю спелые яблоки.

_______________

* К о м е д и я д е л ь а р т е - представление в народном

театре.

Подмигнув публике, из-за занавеса вышел с большой корзиной согбенный человек, не то старик, не то молодой, топая неуклюжими деревянными башмаками. Он был на босу ногу, в сером запыленном бедном платье. Вывернутый наружу карман с большой дырой показывал, что человек очень беден.

"Должно, мужик испанский", - подумал Фалалей.

Воровато озираясь, человек начал подымать с полу апельсины, любуясь каждым. Потом он, забыв обо всем на свете, делал так, будто срывает апельсины с дерева, тянулся, чтобы достать повыше. Устало вздохнув, поднял тяжелую корзину на плечо.

Фалалею казалось, что корзина полна с верхом: с таким трудом, кряхтя, поднял ее на плечо испанец. Он уже готов был скрыться за занавес со своей великолепной ношей, как вдруг ему навстречу оттуда вышли двое: толстый монах с крестом в руке, в грубой рясе с капюшоном, опоясанный веревкой, а с ним тщедушный прислужник. Зрители их встретили криком и свистом.

Испанец попятился и поставил свою тяжелую корзину на землю, к ногам монаха. Прислужник потянулся к корзине, монах ударил его посохом по руке.

Возведя глаза, монах показал пальцем в землю, а потом на небо. Смех пробежал в толпе зрителей. Фалалей не мог понять, свое ли взял испанец и в своем саду или залез в монастырский сад и там наворовал апельсинов.

И, может быть, указывая в землю и на небо, монах говорил о том, что, когда испанец умрет и ляжет в землю, бог его накажет за воровство. Иль, может быть, монах говорил, что земля отдана церкви во владение богом, а потому мужик должен ему отдать часть урожая.