Химеры - Елена Ткач

Но не будем, не будем спешить, вернемся-ка лучше в тот вечер, когда тьма упала над городом, а все жители поскорей заспешили домой.

Саша сидел у окна и думал. Вон они, муравьишки-людишки, спешат по своим домишкам. Жалкие какие! Ничего у них нет, кроме вечных забот и простых натруженных мыслей… А у него — есть! У него тайные мысли, чудесные — такие, от которых даже жарко становится… И они сбудутся — его мечты. У него уж точно не будет такой унылой и жалкой жизни, какой живут эти вот… за окном. Так, чего ж он сидит? Надо действовать! Вот бы выкинуть что-нибудь этакое — такое, от чего все эти муравьишки заснуют как угорелые, заверещат, задергаются… И узнают, что он есть на свете. ОН, АЛЕКСАНДР! Нет, конечно, не Македонский, но все-таки… Он ещё станет великим, он им всем покажет! Вот только с чего бы начать? И поразмыслив ещё немного, он решил, что пора потихоньку подпиливать цепь, приковывающую его к мамаше, как Прометея к скале. Надо сбежать из дома. Вот прямо сейчас, в непогоду, в дождь! Пойти гулять!! По улицам!!! Вот уж чего Плюха от него никак не ожидает…

Этот отчаянный поступок, — а для Сани он и вправду был просто отчаянным — ведь мать без разрешения из дому его не выпускала, — назревал в нем давно. Но толчком к нему послужили события прошлой недели. Началось все с родительского собрания. Что ж такого, собрание — дело обычное, каждую четверть бывает… Но тогда он как раз задержался в школе — пришлось помогать «Грифелю» — учителю рисования — делать стенную газету (а надо сказать, Саша рисовал просто классно!) — и выйдя вместе с учителем в коридор, он увидел как родители его одноклассников двигаются по этому самому коридору в их класс.

Молодые, нарядные мамы… Подкрашенные, модные, оживленные… Некоторые вполне могли бы сойти за студенток — так молодо они выглядели… А позади всех — далеко позади — плелась его мама. Именно не шла, а плелась, неуклюже, тяжело волоча ноги… Бесформенное платье мешком обвисло на заплывшей фигуре, талии не было и в помине — форменный прямоугольник! На голове — меленькие скрученные в пружинку завиточки, так называемый у девчонок «баран» — передержанная химическая завивка. Туфли стоптанные, малиновая помада, размазанная по губам… Это ж беда, а не мама!

Но все-таки это ещё полбеды… Рядом со многими мамами его одноклассников шли их папы. Некоторых прямо-таки распирало от гордости в предвкушении велеречивых хвалебных гимнов в адрес своих обожаемых детищ, преуспевших в учебе… У Саши не было папы. И мама его была самой старой и самой уродливой среди вереницы щебечущих дам… И сам он отнюдь не был отличником. Его сердце заныло от жалости к самому себе. Ну за что ему такая судьба? За что наказанье такое… Он на цыпочках прокрался к двери класса, закрывшейся за спиной его матери, входившей последней. Классная руководительница Тамара Васильевна уже была там. И Саша слышал как приветливо она называла по имени-отчеству всех входивших, как радовалась, что почти все пришли парами — по нынешним временам, когда все так заняты на работе, дело почти небывалое… как ахнула, поняв, что места для последней вошедшей родительницы не хватило и сказала, что сейчас сходит за стульчиком…

— Ничего, я на тумбочке посижу! — услыхал Саша робкий мамин голос.

И она плюхнулась — именно не села, а плюхнулась на тумбочку возле окна, в которой хранился всякий классный хлам. И, оглядев в щелку лица всех достойных родительниц, повернутых к ней, он на всех прочитал презрение…

Это было уж слишком! И тут, в школе, Плюха его позорит! Ведь как в воду глядел, когда прозвал её Плюхой… Но когда со следующего дня все дружным хором стали звать его «Тумбочкин сынок» — тут уж он озверел! Сколько можно жизнь ему портить?! Сколько можно мучить его?! Нет, от матери одни несчастья. И Саня решил, что станет отвечать ей тем же — уж он устроит ей веселенькую жизнь! Уж он придумает — как! Правда, пока это были одни только замыслы. Но мысль, говорят, сильнее всего на свете.

Дальше — хуже. На том пресловутом собрании Плюхе сказали, что у её сына «неадекватные реакции». Он, мол, не так на жизнь реагирует! То, мол, сидит на уроках с отсутствующим видом, то вдруг рвется отвечать, хоть толком урока не знает — порет какую-то отсебятину…. Ругали, что вдруг ни с того ни с сего кинулся на Валерку Шохина в тот момент, когда тот спокойно вытирал доску после урока — причем кинулся подленько так, — училка так и сказала матери: «подленько», — когда тот ничего не подозревал. И расцарапал ему ногтями всю шею. Но он же, Саня, не мог никому рассказать, что перед тем этот самый Валерка засунул в унитаз его спортивную форму, да ещё по уху так дал, что голова целый день звенела! Сашка потом еле-еле эту форму тайком дома отстирывал…

После собрания мать закатила Сашке такую истерику… вопли и сопли! Он уж и валидол ей подсовывал, и капли капал, — она только таблетками в него швырялась, а капли выплескивала. Это ведь только с людьми она была этакой размазней — форменной Плюхой, а с ним — сущая ведьма! Сказала, что отныне над ним установлен жесткий контроль, что теперь без её ведома он и шагу не сделает. Мол, если надо, она и в школе рядом с ним за партой будет сидеть!

Ну, это уж мать приврала — никак она не могла за партой сидеть, потому что работала продавщицей в зоомагазине на Малой Бронной и работу прогуливать никак не могла. И вечно от неё всякой дрянью воняло, а он терпеть не мог этот запах! Плюха обожала не только растения, но и животных. Она бы с радостью завела дома какую-нибудь пушистую кошечку или собачку, а то и двух или трех, но у Сашули на них была аллергия… Вот и пришлось ей пойти работать в зоомагазин, чтоб хоть там с хвостатыми пообщаться. Работа давалась Ларисе Борисовне тяжело из-за тромбофлебита — так называлось варикозное расширение вен. Ноги болели, а весь день приходилось быть на ногах. Но она очень редко брала больничный, ещё и уборщицей подрабатывала в том же магазине, лишь бы её Сашуля был сыт и одет…

«Да уж, за парту рядом со мной Плюха никак не сядет! — злорадствовал Саня. — А то, что ж сыночка кушать будет? Еще заболеет… А лекарства теперь так дороги — не подступишься!» — передразнивал он её плаксивые интонации.

Он ненавидел и мать, и себя.

Но самое мерзкое было потом. После собрания мать решила показать Сашулю психиатру. И показала. Меленький сухонький докторишко с мерзопакостнейшей бороденкой клинышком долго беседовал с Плюхой, пока сынуля сидел в приемной. Потом пригласил его. Стал показывать какие-то карточки с расплывчатыми картинками и велел, не думая, сообщать ему, что он, Саша, видит на этих картинках. И при каждом ответе глядел на часы и что-то записывал. Все это было чрезвычайно глупо и гадко. Саша, пытаясь старательно скрыть свое отвращение к доктору, делал все, что от него хотели, и с каждой минутой этой унизительной процедуры, росла его ненависть к матери и к себе… такому, который сидит тут, в том чистеньком кабинете, потеет, от этого наверное дурно пахнет и вообще являет собой зрелище довольно паскудное…

Тумбочкин сынок! Да, он и сам как тумбочка! Нет, надо что-то делать…

И вот тут…

Тут произошло нечто, что иные называют судьбой, иные стечением обстоятельств, а другие злым роком. Доктор предложил Саше опять обождать в приемной. Парень уже заскучал. И от нечего делать стал проглядывать груду журналов, лежавшую на низеньком столике между двух кресел. Со злости он принялся листать «Независимый психиатрический журнал», чтоб доказать самому себе, что психиатрия — чушь собачья и ничего путного в ней нет и быть не может! И в самом деле, для Саши содержание специальных статей показалось «филькиной грамотой» и сущей галиматьей, пока в рубрике «Психопатология и творчество» ему не попались два коротких рассказика. Это были «Маленькие поэмы в прозе» Шарля Бодлера. Одна называлась «Негодный стекольщик», а другая — «Избивайте бедных». Он лениво начал читать их, вдруг ожил, а потом буквально вгрызся в текст глазами, как собака вгрызается в мозговую кость. Он перечел их другой раз и третий, потом, озираясь пугливо — не заметил бы кто — выдрал из журнала страницу, сложил в несколько раз и засунул за пазуху. Вдруг мамаша вздумает сунуть руку в карман его джинсов, — а она частенько проделывала такие опыты внезапно и беспричинно, чтоб проверить, что у него в карманах… Нет, она этой странички ни за что не найдет! Потому что страничка эта станет для него путеводной звездой на пути обретения желанной свободы…

Глава 2

ХИМЕРЫ

В тот день Саня вернулся домой другим человеком. Французский поэт Шарль Бодлер словно бы протянул ему руку из прошлого и вытащил на свободу. Но это была злая свобода. Недаром свой самый нашумевший поэтический сборник скандальный Шарль назвал «Цветы зла»…

Саше было плевать на то, что рассказы француза и поведение его героев приводились в журнале как пример больного сознания. Ему было теперь на все наплевать! Он нашел лазейку, позволявшую хоть на короткое время выползать из своего панциря, из своего образа рохли и недотепы. Он понял, что можно выпустить джинна из бутылки!