Смерть птицы - Максим Дубровин

Нового обмундирования не дали. Поставить одухотворенного, да еще и пропавшего без вести на довольствие не получалось. Сбрасывались батальоном. В новой форме никто из несведущих не отличил бы мертвого красноармейца от еще живых его товарищей. Только снеговая бледность пугала слабодушных, но бледность службе помехой не была. Мешала дырка. В нее, даже прикрытую гимнастеркой и шинелью, задувал ветер, и Птица, хоть не чувствовал хода, но постоянно ощущал раздражающе-бесконтрольное движение воздуха внутри себя.

На третий день Кольцов сам свозил его в полевой госпиталь. Главный хирург, подполковник Гульба долго рассматривал черную дырку, тянул носом, отщипывал кусочки и изучал их под микроскопом. Он приставлял к мертвому телу стетоскоп, стучал по холодным коленям мозолистой костяшкой пальца, светил в глаза, дважды измерял температуру разными термометрами. Птица с волнением наблюдал за действиями врача, ему опять было страшно за свое будущее, он опасался, что ему запретят военную работу. Наконец хирург вытер руки, аккуратно убрал микроскоп, сжег в лотке отщипнутые фрагменты, достал из железного шкафа градуированный флакон, налил полный стакан, залпом выпил и разрешил воевать.

Птица счастливый вышел, а Кольцов задержался. Видя, что комиссар не уходит, подполковник налил полстакана и ему.

— Он ведь мертвый? — прямо спросил Кольцов.

Военный хирург Гульба был мудрым человеком, поэтому ответил осторожно, стараясь хотя бы в букве не противоречить основным постулатам ленинизма:

— Он находится в термодинамическом равновесии со средой. Он не разлагается, и химические процессы в нем не происходят.

Комиссар правильно понял подполковника.

— Что же с ним делать?

Но Гульба ничего не ответил, в это время привезли сгоревшего в фашистском огне танкиста и стало не до разговоров.

Вернувшись в батальон, комиссар внес в имя Птицы в список погибших. А потом вписал его еще в один список. А на следующий день отвез оба списка в штаб дивизии и долго-долго доказывал что-то дивизионному комиссару.

Похоронное письмо мама Птицы так и не получила.

— За проявленный героизм, санинструктор второй роты сержант Кац Федор Семенович, награждается медалью «За боевые заслуги». Поздравляю!

— Служу Советскому Союзу!

— Наводчик ручного пулемета третьей стрелковой роты, рядовой Птица Алексей!

— Я! — Птица сделал два шага и замер.

— За проявленную беспримерную храбрость в бою за населенный пункт Буденовка, рядовой Птица награждается медалью «За отвагу». Посмертно. Поздравляю!

— Служу Советскому Союзу!

Если бы Птица мог дышать, он бы задохнулся от восторга. Он стоял перед строем товарищей и испытывал чувство гордости за свою страну, которая рождает таких славных героев. Размышляя о себе в героическом смысле, он в тоже время думал не о своем подвиге, а о бесповоротной готовности к подвигу советского солдата вообще; он видел эту готовность в обстоятельном Платонове, пылком Кольцове, хмуром Гульбе, и в тот момент, когда матовое зимнее солнце полировало тонкими лучами его новенькую медаль, Птица понял окончательно и точно, что фашистам не победить, и с какой бы яростью, каким неистовством ни терзали они Страну Героев, победа останется нашей. И поняв это, Птица закричал:

— Ура!!!

И крик подхватила рота, подхватил батальон, подхватил полк, подхватила дивизия, подхватил фронт, подхватила страна. И услышало небо.

Месяц за месяцем воевал одухотворенный боец Птица.

Служба мертвого ничем не отличалась от службы живых. Птица ходил в долгие ночные караулы и быстротечные отчаянные атаки, рыл окопы для живых и могилы для мертвых, стрелял по фашистам, прятался от штурмовиков под маскировочной сетью, травил байки у вечернего костра.

Он проявил смекалку и приспособился курить, не вдыхая дым глубоко, а пережевывая его во рту, и пить, не глотая водку, а удерживая ее под языком маленькими порциями, покуда она не впитывалась куда-то в его мертвом организме. От пищи Птица отказался и голода больше не испытывал, чему многие завидовали. Он больше не спал, потому что заснувшему смертельным сном, поддельный сон живых не нужен.

А по утрам на лицо Птицы выпадала роса.

Многие в батальоне и раньше слышали о мертвом бойце, а после награждения узнали и все. Пытливые домогались правды: откуда в обычном человеке взялись силы жить после смерти? Птица не мог объяснить, но желающим разрешал смотреть дырку.

Однажды вечером к костерку, у которого грелся Платонов и сидел для компании Птица, подсел бывший политический штрафник, кандидат философии Гольдштейн и попросил показать смертельную рану. Птица расстегнул гимнастерку, стал ближе к огню. Через дырку Гольдштейн увидел языки пламени, стреляющие искрами в небо, кусок палатки и лес вдалеке.

— Надежно убили, — сказал он со знанием дела.

— Уж да, — ответил Птица, застегиваясь.

— Что же в тебе такого особенного, что остался небо коптить?

Птица хотел пожать плечами, но из темноты раздался голос:

— Грешный он, вот и нет ходу на небо.

К огню вышел неприятный и завистливый человек Кузин. Он давно держался Птицы, веря в его удачливость и надеясь на ее долю для себя. Он сел рядом с Платоновым и стал без спросу ковырять палкой в костре, выискивая картошку. Платонов ничего не сказал, чтобы не прослыть жадным, но отодвинулся от густомясого Кузина и прислонился плечом к холодному Птице.

— На небо — ладно, — сделал вид что согласился, Гольдштейн, — а земля почему не принимает?

На это Кузину было нечего ответить, его представления о загробном мире ограничивались упованием на Рай после смерти, и иных исходов он не видел. Он промолчал, сделал вид, что занят картошкой, достал из кармана спичечный коробок с солью, посыпал, спрятал назад. Дым от костра беспрепятственно уплывал в небо, будто бравируя своей безгрешностью.

— Почему же я грешный, — вступился Птица за себя. — Я Родину любил, жил по правде, воевал без обмана и умер по-честному. Где здесь грех?

— Ты в Бога не веришь!

— Так нет же его, чего в него верить? — удивился Птица.

— Вот в том и грех.

Платонов не выдержал.

— Ты, Кузин, прекращай агитацию! Скажу вот Кольцову, что каламутишь, разлагаешь общественное мнение — только тебя и видели.

Кузин набычился. Резким движением ковырнул костер, выкатил еще одну картофелину. Ничего не сказал.

Гольдштейн скрутил козью ножку, протянул Птице.

— Что ты чувствуешь, Алексей, после смерти?

— Много чувствую разного. Чувствую правоту нашей войны, чувствую победу над фашистами — нескорую, но неминучую, чувствую горе по друзьям убитым и радость по живым людям, ненависть к врагам. Силу правды своей чувствую. Все важные чувства со мною остались, а лишнего больше не чувствую.

— Какого же лишнего?

— Голода, усталости, страха. Отчаяния, слабости, боли. Сомнений.

— Легко тебе, стало быть?

— Совсем легко. Кажется, взлетел бы сейчас, только ногами оттолкнуться посильнее — и в небо. Да держит что-то, не пускает…

— Грехи… — вставил Кузин, полушепотом.

— Не грехи, — сказал Гольдштейн. — Миссия.

— Какая-такая миссия?

— Предназначение. В мировой литературе такие случаи неоднократно описывались. Но они с диалектическим материализмом плохо сообразуются, потому считаются антинаучными и вредными.

Про диалектический материализм в колхозе рассказывал партгрупорг, но Птица тогда ничего не понял и потому не понял и сейчас. Однако загадка собственной одухотворенности волновала его, поэтому он слушал Гольдштейна.

— Обычно, — продолжал между тем Гольдштейн, — дух человека умирает вместе с телом. Что происходит с телом известно всем, а куда девается дух — загадка.

Гольдштейн говорил про Рай, но не хотел высказывать этого вслух, чтобы не совпасть в убеждениях с неприятным Кузиным.

— Но бывают случаи, когда от мертвого тела остается живой дух, называемый «привидением». Дух этот бесплотен и невидим. Он не покидает мир живых, пока не исполнит миссию.

— И в чем миссия? — спросили одновременно Птица и Платонов.

— У каждого духа миссия своя. Отомстить обидчикам за смерть, закончить важную работу, совершить что-нибудь значительное.

Птица задумался. Молотобоец-обидчик давно мертвёхонек, поле недокошенное в деревне даже вспоминать смешно. Да и чего значительного может совершить простой русский солдат, к тому же убитый насмерть.

Платонов нашел еще одну закавыку:

— А где же «бесплотен», если его потрогать можно?

Для проверки он ткнул Птицу в твердый бок.