Колдунья из моря Демонов - Пол Андерсон

волосы падали на плечи с высокомерно поднятой головы, яростные голубые глаза, не дрогнув, смотрели на короля. Лицо худое, с длинными челюстями, с орлиным носом; оно закалено в горечи, страданиях и в бесконечной битве. Скованный эриний не бы смотреть на своих врагом менее яростно.

– Мне понадобилось много времени, чтобы захватить тебя, Корун, – сказал Кроман. – Долго пришлось охотиться. Однажды у меня едва не было удовольствия от личной встречи с тобой. Это было, когда ты ограбил Сераполис, помнишь? Я оказался там и погнался за тобой в большой военной галере. Но нам так и не удалось тебя догнать.

– Одному кораблю удалось. – Голос Коруна звучал необычно мягко для такого рослого мужчины. – Корабль не вернулся, как ты можешь помнить.

– Как все же тебя удалось схватить? – спросил Кроман.

* * *

Корун пожал плечами, и цепи на его запястьях загремели.

– Ты знаешь достаточно, и мне нечего добавлять, – устало сказал он. – Мы зашли в Илионтский залив, и там нас ждал целый флот. Кто-то наконец выследил нашу крепость. – Кроман кивнул, и Корун снова пожал плечами. – Нам отрезали отступление, и мы сражались, пока все не погибли или были захвачены. Выжило всего человеке пятьдесят. К несчастью, в битве меня ударили, и я пришел в себя уже пленником. Иначе… – Он голубыми глазами презрительно осмотрел придворных. – Я бы сейчас мирно кормил рыб, а не стал бы зрелищем для твоих безмозглых приближенных.

– Не буду тянуть, Корун, – сказал Кроман. – Твоих людей отправят, конечно, на игры, но тебя пристойно и не публично обезглавят.

– Спасибо, – ответил пират, – но я лучше останусь со своими людьми.

Кроман удивленно посмотрел на него.

– Но почему ты это сделал? – спросил он наконец. – С твоей силой, мастерством и хитростью ты далеко зашел бы в Ахере. Ты знаешь, мы берем наемников в завоеванных провинциях. Со временем ты получил бы ахерское гражданство.

– Я был принцем Конахура, – медленно сказал Корун. – Я видел, как мою землю завоевали, а мой народ превратили в рабов. Я видел, как погибли мои братья в битве у Лирра, как твой адмирал взял в наложницы мою сестру, моего отца повесили, а мать сожгли живьем, когда подожгли старый замок. Мне предложили помилование, потому что я был молод, а им нужен был номинальный глава. Поэтому я поклялся в верности Ахере и при первой же возможности нарушил свою клятву. Это единственная клятва, которую я когда-либо нарушал, и я до сих пор этим горжусь. Я плавал с пиратами, пока не стал достаточно взрослым, чтобы владеть своим кораблем. Этого хватит для ответа.

– Возможно, – медленно сказал Кроман. – Ты, конечно, понимаешь, что завоевание Конахура происходило до того, как я сел на трон? И что мой долг перед талассократией требовал положить конец непрерывным восстаниям?

– Я ничего не имею лично против тебя, Кроман, – с усталой улыбкой сказал Корун. – Но я отдал бы свою душу адскому огню за возможность уничтожить твой проклятый дворец у тебя на глазах!

– Мне жаль, что все должно так кончиться, – сказал король. – Ты смелый человек. Я бы хотел выпить много кувшинов вина с тобой по другую сторону смерти. – Он сделал знак стражникам. – Уведите его.

– Минутку, сир, – сказал Шорзон. – Ты собираешься закрыть всех пленных в одной камере?

– Я так хотел сделать. А что?

– Не доверяю их главе. Закованный в цепи и запертый, он все равно представляет угрозу. Я полагаю, он владеет магической техникой…

– Это ложь! – плюнул Корун. – Мне не нужны твои вонючие бабские хитрости, чтобы разоблачить ложь Ахеры!

– Я не стал бы помещать его вместе с его людьми, – невозмутимо продолжал Шорзон. – Пусть будет в одиночной камере. Я знаю нужное место.

– Что ж, пусть будет так.

Кроман махнул рукой, приказывая всем уйти.

Поворачиваясь, чтобы вести стражников, Шорзон обменялся взглядом с Хризеей. Она смотрела вслед уходящим пленным.

II

Камера не выше роста человека – вырубленная в скале пещера, по стенам которой текут струйки воды. Корун в полной темноте сидел на мокром полу. Цепи, соединенные с кольцами в стене, звякали, когда он шевелился.

Вот как все кончается, с горечью думал он. Дикая жизнь изгнанного завоевателя, качка кораблей на волнах, смех товарище, звон мечей и свист ветра в снастях, вот к чему это все привело: одинокий человек сидит в темноте в холодной камере, ожидая в этой лишенной времени тьме дня, когда его выведут и отдадут диким зверям на потеху безмозглой толпе.

Через какие-то промежутки его кормили, раб приносил чашку тюремной похлебки, а вооруженный копьем стражник стоял вне досягаемости и наблюдал. В остальном он оставался один. Он не слышал даже голосов других пленников, только капала вода, и жестко скрипели цепи. Камера, должно быть, ниже обычных темниц, в самом чреве острова.

В его сознании проплывали смутные образы: высокие скалы вокруг Илионтского залива, крупные цветы, мрачным пламенем горящие в джунглях, и у берега стоящие на якоре длинные черные галеры пиратов. Он помнил открытое море, вечно затянутое тучами небо, под которым дуют влажные ветры; идет дождь, блестят молнии, и под тучами сгущаются голубые сумерки. Он часто думал, чтó там, выше этих туч.

Иногда, вспоминал он, можно увидеть смутный диск Небесного-Огня, и он слышал о временах, когда невероятно сильные бури на мгновение разрывали слои туч, пропуская ослепительный луч, от прикосновения которого закипала вода и землю охватывало пламя. Это заставляло его думать о рассуждениях конахурских философов: будто бы мир – это шар, вокруг которого вращается Небесный-Огонь, принося день и ночь. Некоторые заходили еще дальше и полагали, что движется мир, а Небесный-Огонь – это шар пламени в центре творения, вокруг которого вращается все остальное.

Но сейчас он в цепях, вспомнил Корун, его народ склоняется перед волей алчных проконсулов Ахеры, его искусство и философия стали игрушкой завоевателей. Молодое поколение растет с мыслью, что лучше смириться, ассимилироваться в талассократии и постепенно завоевать равный статус с гражданами Ахеры.

Но Корум не мог забыть пожары под разрываемом ветром ночным небо, тела, качающиеся на веревках с деревьев, длинные ряды людей в цепях, которых плети Ахеры гонят рабами на корабли. Может, он слишком долго таил зло? Нет, клянусь Бреннахом Бреннаром! У него была семья, которой больше нет. Одного этого достаточно, чтобы таить зло всю жизнь!

Жизнь, сардонически подумал он, которая очень скоро кончится.

* * *

Он устало вздохнул в затхлой темноте своей камеры. Слишком много воспоминаний. Годы жизни пирата были трудными и отчаянными, но бывали и хорошие дни. Были песни,