Альбинос - Густав Майринк

Судьба сжалилась над моей бедной Беатрисой, послала ей безумие, и я благословляю час ее избавления"...

Руки говорившего тряслись, как в лихорадке, и проливали вино, поднесенное им к устам, чтобы подкрепиться.

"Дальше! Немного времени спустя после отъезда Кассеканари, я получил от него письмо с указанием адреса, куда можно сообщить все "важные известия", - как он выражался, причем они будут доставлены ему, где бы он ни находился.

И сейчас же, вслед за этим, он написал, что, после долгих раздумий, пришел к заключению, что маленький Эммануил мое дитя, а младший Пасквале, без сомнения, его ребенок.

В то время, как в действительности было как раз наоборот.

В его словах звучала скрытая угроза мести и я не мог отделаться от эгоистического чувства успокоения по поводу того, что, благодаря недоразумению, мой маленький сын Пасквале, защитить которого иным способом я не мог, был огражден от ненависти и преследования.

Итак, я смолчал и, не зная того, сделал первый шаг к пропасти, откуда потом уже не было спасения.

Много-много позднее у меня явилась мысль, не было ли это хитростью, ... не хотел ли Кассеканари заставить меня поверить ошибке, чтобы потом подвергнуть меня неслыханнейшим сердечным мукам.

Чудовище медленно забирало меня в тиски.

Через ровные промежутки времени, с пунктуальностью часового механизма, настигали меня известия о физиологических и вивисекционных экспериментах над маленьким Эммануилом, не его ребенком, как я это молчаливо признавал, производившихся для того, чтобы "искупить чужую вину, а также ради блага науки", - тем более, что это существо его сердцу было более далеким, нежели любое животное, применяемое для опытов.

И снимки, прилагавшиеся им, подтверждали ужасную правдивость его слов. Когда приходило такое письмо и лежало нераспечатанным передо мною, мне казалось, что я должен сунуть свои руки в бушующее пламя, чтобы заглушить ужасную пытку при мысли, что прочту о новых, еще более кошмарных ужасах.

Только надежда, что я наконец открою настоящее местопребывание Кассеканари и освобожу бедную жертву, удерживала меня от самоубийства.

Часами я простаивал на коленях, умоляя бога дать мне силы уничтожить письмо, не распечатывая его.

Но никогда у меня не хватало сил для этого.

Я вновь и вновь распечатывал письма и падал в глубокий обморок. Если я разъясню ему ошибку, говорил я себе, вся его ненависть обратиться против моего сына, зато тот, другой, невинный, будет спасен.

И я брался за перо, чтобы написать, объяснить.

Но мужество покидало меня, - я не мог хотеть, и не хотел мочь и стал, таким образом, преступником по отношению к бедному маленькому Эммануилу ребенку той же Беатрисы, - преступником, благодаря молчанию.

Самым ужасным во всех мучениях было одновременное страшное нарастание во мне чьего-то чужого, мрачного влияния, лежавшего вне моей власти, проникавшего в мое сердце тихо и неотразимо - чего-то вроде полного ненависти удовлетворения от того, что чудовище беснуется против своей же собственной плоти и крови".

Братья вскочили и уставились на Ариоста, едва державшегося в своем кресле и скорее шептавшего, чем говорившего.

"Годами он пытал Эммануила, причинял ему страдания, - описания их не сойдут с моих уст, - пытал и пытал, пока смерть не вырвала ножа из его рук. Он делал ему вливания крови белых вырождающихся животных, страшащихся дневного света, удаляя те мозговые частицы, которые по его теории возбуждали в человеке все добрые и хорошие чувства. Таким образом, он превращал сына в существо, названное им "духовно умершим". И, по мере умерщвления всех человеческих движений сердца, всех зачатков сочувствия, любви, сожаления, у бедной жертвы появились, как и предсказывал Кассеканари в одном из своих писем, признаки телесной дегенерации, превратившей его в результате в ужасный феномен, называемый африканскими народами "настоящим белым негром".

После долгих, долгих лет, проведенных в отчаянных разведках и поисках, - орден и себя самого я предоставил на волю судьбы, - мне удалось, наконец (Эммануил так и пропал бесследно), найти моего сына уже взрослым.

Но последний удар сразил меня при этом: моего сына звали Эммануилом Кассеканари...

Это брат "Корвинус", - всем вам в нашем ордене известный.

Эммануил Кассеканари.

И он непоколебимо стоит на том, что его никогда не называли Пасквале.

С тех пор меня преследует мысль, что старик обманул меня и изуродовал Пасквале, а не Эммануила - что, следовательно, все-таки мое дитя стало жертвой. На фотографии черты лица были столь неясны, а в жизни дети были так похожи друг на друга, что ошибиться было очень просто. .........................................................

Но это не может, не может, не может быть так, - преступления, все бесконечные угрызения совести, все напрасно! - Не правда ли ?!"

Ариост вскрикнул, как сумасшедший: - "не правда ли, скажите, братья, не правда ли, "Корвинус" мой сын, это моя копия!"

Братья робко потупились и не решались произнести лжи.

Только молча наклонили головы.

Ариост медленно договорил:

"И иногда, в страшных сновидениях, я чувствую, как отвратительный, беловолосый калека с красными глазами преследует мое дитя и, боясь света, в полумраке, полный ненависти подстерегает его: Эммануил, исчезнувший Эммануил - внушающий ужас... белый негр".

Ни один из братьев ложи не мог произнести ни единого слова.

Мертвая тишина...

Тогда, словно почувствовав немой вопрос, Ариост произнес вполголоса, как будто поясняя: "Духовно умерший! - Белый негр... настоящий альбинос".

"Альбинос!"... - Баал Шем покачнулся.

"Милосердный боже, скульптор-альбинос, Иранак-Эссак"!...

............................................

"Звучат победным гласом трубы, о новом возвещая дне", - пропел Корвинус сигнал к турниру из "Роберта Дьявола" перед окном своей невесты Беатрисы, белокурой племяннице Ариоста, - а друзья его просвистали в тон ему.

И сейчас же распахнулось окно, и молодая девушка в белом бальном платье, посмотрев вниз на старинный сверкающий при лунном свете "Тейнгоф", - спросила, смеясь, не собираются ли господа брать дом штурмом.

"А, так ты ходишь на балы, Трикси, - и без меня? - вскричал Корвинус, а мы боялись, что ты спишь давным давно!"

"Но теперь ты же видишь, как мне без тебя скучно, я даже задолго до полуночи вернулась домой!"

"Что значат твои сигналы, случилось что-нибудь?" - спросила в свою очередь Беатриса.

"Что случилось? У нас к тебе большая просьба. Не знаешь ли ты, где у твоего отца спрятано "Пражское запечатанное письмо?"

Беатриса поднесла обе руки к ушам:

"Запечатанное - что?"

"Пражское запечатанное письмо - старая реликвия", - кричали все, перебивая друг друга.

"Я не понимаю ни одного слова, когда вы так ревете, messieurs, сказала Трикси, закрывая окно,-но подождите, я сейчас буду внизу, я только найду ключ от входной двери и проскользну мимо честной гувернантки".

И через несколько минут она была у ворот.

"Прелестная, восхитительная, в этом белом платье при зеленом лунном свете", - и, говоря это, молодые люди окружили ее, чтобы поцеловать ей ручку.

"В зеленом бальном платье, при белщм свете луны, - присела Беатриса кокетливо и спрятала свои крошечные ручки в исполинской муфте, - и окруженная черными членами тайных судилищ!

Нет, все-таки ваш почтенный орден нечто нелепое!"

И она с любопытством разглядывала длинные праздничные одеяния молодых людей со страшными капюшонами и вышитыми золотом каббалистическими знаками.

"Мы так стремительно удрали, что даже не успели переодеться, Трикси", извинился перед ней Корвинус, и с нежностью поправил ее кружевной шелковый платок.

Потом он торопливо рассказал ей о реликвии, о "Пражском запечатанном письме", - о диком предсказании и о том, что они придумали прекрасную полночную шутку.

А именно: они собираются побежать к скульптору Иранак-Эссаку, весьма странному субъекту, работающему только ночью, так как он альбинос, но сделавшему, впрочет весьма ценное изобретение: - массу из гипса, которая, под влиянием воздуха, становится твердой и долговечной, как гранит. И этот альбинос должен ему наскоро приготовить слепок с лица...

"Это изображение мы возьмем с собой, милая барышня, - вмешался Фортунат, - возьмем также и таинственное письмо, если вы его милостиво разыщите в архиве вашего отца и так же милостиво сбросите вниз.

Мы, конечно, сейчас же распечатаем его, чтобы прочесть написанную там чушь, и, "расстроенные", - отправимся в ложу.

Конечно, нас сейчас же спросят о Корвинусе, куда он пропал. Тогда мы с громким плачем покажем оскверненную реликвию и сознаемся в том, что он вскрыл ее и внезапно, при сильном запахе серы, появился черт, схватил его за шиворот и унес в воздух; Корвинус же, предвидев это, велел заранее Иранак-Эссаку сделать слепок со своей головы из неразрушающейся гипсовой массы - для верности! Сделал он это для того, чтобы показать нелепость страшного и красивого предсказания "о полнейшем исчезновении царства очертаний". Этот бюст здесь, а тот, кто много о себе воображает, будет ли то один из почтеннейших старцев, или все они вместе, или основавшие орден посвященные, или даже сам бог, тот пусть выступит вперед и уничтожит каменное изображение, - если он только сможет сделать это. Впрочем, брат Корвинус просил передать всем сердечный привет, и самое позднее через десять минут вернется из царства теней".