Девочка с косичками - Анатолий Солодов

«Поздно, — вздыхала Анна Исааковна. — Пусть едут. Пусть побегают босиком по траве, искупаются в речке, позагорают и попьют парного молока. Не к чужим ведь едут».

Галя, младшая дочь, которой недавно исполнилось восемь лет, сперва отказывалась есть на дорогу, но когда мать пригрозила, что оставит её дома и отправит одну Зину, примолкла и без лишних разговоров быстро управилась с супом, который так не любила, и съела котлетку.

— Ты её там не балуй, — сказала мать Зине. — Обязательно заставляй первое есть.

— Буду, — пообещала Галя.

— А ты слушайся во всём сестру и старших.

— Постараюсь. Я уж не маленькая.

Мать улыбнулась:

— Смотри, какая хорошая стала.

И вправду, маленькую Галю будто подменили: весь день она находилась в таком радостном возбуждении и была до того послушна, что мать только удивлялась, а отец, обычно молчаливый и строгий, радуясь счастью дочери, приговаривал:

— Ишь, расщебеталась как. Даже и мне захотелось в деревню.

А Зина в эти дни, чувствуя ответственность, которую возлагали на неё родители, была серьёзна. Она прибрала свои тетради и книги в письменном столе, вымыла полы и окна, смахнула пыль на шкафу и буфете, помогла маме вымыть посуду, почистила обувь и ненадолго ушла из дома. Она решила сбегать во Дворец культуры, где четыре года занималась в танцевальном кружке и уже не раз выступала на сцене в балете «Аистёнок», исполняя заглавную роль в этом спектакле. Зина миновала пустынное притихшее фойе, тихонько приоткрыла дверь зала, прошла между кресел в насторожённой и прохладной полутьме. На цыпочках подбежала к сцене, погладила ладонями ласковый бархат оркестрового барьера, потом взбежала на сцену и вдруг вихрем понеслась по ней, исполняя отрывок любимой партии, сама себе громко напевая мелодию танца. Гулкий зал отозвался эхом: под высоким лепным потолком долго звенели хрустальные звёздочки на огромной люстре. Зина несколько мгновений стояла посередине сцены, боясь шелохнуться. Слёзы подступили к глазам, и ей стоило большого усилия удержать их. Она запрокинула вверх голову, и, когда немного успокоилась, прошлась вокруг сцены. За кулисами прижала к щеке тяжёлый шероховатый занавес, сошла в зал, посидела немного в кресле, потом вышла на улицу.

Домой возвращалась пешком, по любимой шумной улице. Мимоходом заглянула в школу, в которой училась. Несколько минут посидела за своей партой и мелом на доске широким детским почерком написала: «До свидания!»

Она шла по улице не спеша. По широкому асфальту мчались автомобили, проносились, звеня и громыхая, трамваи. Её задевали, толкали встречные прохожие, но она их не замечала. А дома её заждались все: и мать, и отец, и маленькая сестрёнка Галя. И хотя времени до отъезда было предостаточно, мать, открыв дверь, сказала:

— Я уж волноваться стала.

— Я, мам, в школу ходила и во Дворец заглянула. Там так одиноко и пусто теперь, что просто сердце щемит.

Сестрёнка Галя, выглянув из-за двери комнаты, недовольно выговорила:

— И где ты гуляешь, Зиночка. Опоздать хочешь. Пора на вокзал ехать.

— Не торопись, Галчонок, — ответила Зина. — Времени у нас с тобой много.

Перед тем, как отправиться на вокзал, Зина напоследок оглядела небольшую, всегда чисто прибранную и уютную комнату, точно старалась надолго запомнить каждый предмет и увезти воспоминание о них. Подойдя к окну, заглянула вниз во двор, с четырёх сторон зажатый высокими серыми домами — внизу сушилось чьё-то бельё, в углу прыгали дети на расчерченном мелом асфальте, играя в классы. Всё привычно и давно знакомо, и двор не вызвал в душе девочки никакого ощущения — ей было не жаль расставаться с ним. Она отвернулась от окна. Взгляд задержался на двух портретах, висящих на стене, — фотографиях отца и матери. Мать на снимке была молодая, красивая, в цветастом светлом платье, а отец в военной форме, в пилотке, лихо сдвинутой чуть набок. Правая рука отца сжимала солдатский ремень, а левая лежала на плече матери.

Зина улыбнулась, взглянула на мать, которая укладывала в сумку еду на дорогу, увидела много мелких морщинок на лице её, которых раньше не замечала. На лице отца отпечаталась забота и грусть,

— Ну вот, кажется, и всё, — негромко сказала мать.

— Присядем перед дорогой, — предложил отец.

Присели. Несколько секунд они молчали, каждый думая о своём.

Маленькая Галя пристроилась на диване. Она удивлённо глядела на старших и не могла понять, чего это они вдруг замолчали и не торопятся. В комнате было тихо и торжественно, как под Новый год, в ожидании боя курантов, лишь негромко и сухо постукивали старые ходики на стене да чей-то патефон на верхнем этаже пел боевую походную песню: «По военной дороге шёл в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год…»

Выйдя на улицу, они направились к трамвайной остановке. Сели в старый прицепной вагон, кондуктор дёрнул за верёвочку — в другом вагоне звякнул звонок, и трамвай, вздрагивая и громыхая, понёсся по шумным и оживлённым улицам города с множеством старинных зданий, красивых памятников и ажурных мостов через каналы. Был тот час летнего вечера, когда народ вышел погулять, оттого город выглядел праздничным.

Вокзал, большой, величественный, с высокими колоннами, встретил их шумом и суетой. Все здесь почему-то спешили, толкались и громко разговаривали.

По площади, печатая твёрдый шаг, спокойно и уверенно прошли красноармейцы в касках, со скатками через плечо и подсумками на ремне, с вещмешками за спиной и с винтовками, на которых поблёскивали трёхгранные шильные штыки. Загорелые лица солдат были серьёзны.

Мать, придерживая детей за руки и еле поспевая за отцом, на ходу говорила:

— Чего торопишься? Успеем, ведь.

— Дела кой-какие найдутся, — ответил отец не оборачиваясь. — То да сё… Пятое — десятое… А на это тоже время надо.

Дела у отца на вокзале действительно кой-какие нашлись: то ему пришлось узнавать о времени посадки на поезд, то понадобилось сходить на почту за конвертами, то сбегать в буфет за водой на дорогу, мороженым и конфетами.

— И зачем столько конфет нам? — Зина удивлённо пожала плечами.

— Берите, — ответил отец, засовывая коробку в сумку с продуктами. — Вы же у меня сластёны. Когда-то теперь доведётся полакомиться.

— И то правда, — согласилась мать. — Бабушку угостите.

Вверху, где-то под самым потолком, раздался хриплый голос из репродуктора: «Граждане пассажиры, поезд Ленинград — Витебск отправляется с пятого пути, от четвёртой платформы, в 20 часов 14 минут, Просьба пассажирам занять свои места».

— Это наш, — сказала Галя. — Пойдёмте скорее.

— Не суетись, Галчонок, — успокоила её Зина. — Успеем.

Они вышли на платформу, отыскали свой вагон. Проводница проверила билеты.

В вагоне отец усадил их на место, спрятал под нижнюю полку чемодан.

— Как поезд тронется, — сказала мать, — поужинайте и ложитесь спать. Что-то я ещё хотела вам сказать… Ах, да. Пишите почаще. Слушайтесь бабушку и помогайте ей по хозяйству.

Отец посмотрел на часы:

— Пять минут до отправления.

Мать прижала к груди Галю, поцеловала в голову — Зину в щёку. Отец тоже поцеловал детей.

Мать с отцом поднялись и стали пробираться к выходу. Девочки остались одни в вагоне. Потом мать и отец стояли на платформе, за открытым окном, и, не отрываясь, глядели на Зину и Галю. Мать комкала в руках платок, с трудом сдерживая слёзы. Галя смеялась, без конца повторяя:

— До свидания! До свидания!

Зина молча улыбалась одними глазами. И боясь расплакаться, покусывала нижнюю губу.

Пробил колокол, ответно ему просвистел паровоз, лязгнула сцепка, вагоны вздрогнули и медленно поплыли вдоль платформы.

Мать кинулась к окну, схватила Зинины руки, принялась целовать их. По щекам её текли слёзы, и Зина почувствовала, какие они горячие.

Анна Исааковна бежала возле окна за вагоном и всё никак не могла оторвать своих рук от маленьких худеньких ладоней Зины.

— Прощай, мама! — выкрикнула из окна Зина и тоже вдруг заплакала.

Мать разжала пальцы — поезд будто ожидал этого: он точно почувствовал свободу, прибавил скорость, вагоны побежали вперёд всё быстрей и быстрей, заспешили в темноту. Мать стояла на платформе и ловила взглядом мелькавшие вагоны. Вот пронёсся последний, сверкнув горячим рубиновым фонарём. Жгучие слёзы обожгли щёки женщины. Перед глазами таяли и расплывались где-то далеко огни светофоров, среди которых затерялся рубиновый огонёк того состава, который уносил её дочерей в темноту, вдаль. А вскоре смолк и шум ушедшего поезда.

Поджарый и холёный, с холодными колючими глазами гитлеровец, как всегда не торопился с вопросами. Сначала закурил, разложил на столе какие-то бумаги, а потом спросил:

— Ты утверждаешь, что никогда не проживала в деревне Зуи. На самом деле там тебя хорошо помнят и знают.