Слепая физиология. Удивительная книга про зрение и слух - Сьюзан Р. Барри

только добавляют путаницы. Тем не менее, эта фотография представляет собой намного более простую композицию, чем вид обычной кухни, двора, городской улицы или природы.

РИСУНОК I.1. Чаша отчасти заслоняет ложку, но мы понимаем, что за чашкой она продолжается.

Та же проблема возникает и со слухом. Я пишу этот текст в жаркий влажный день, и я различаю шум дождя, жужжание вентилятора рядом с моим столом, стук клавиш на клавиатуре и голос моего мужа. Я включаю радио и слышу оркестр, и, хотя скрипка и флейта играют в унисон, я без проблем различаю, где какой инструмент. Каждый из этих звуков (шум дождя, жужжание вентилятора, стук клавиш, звучание скрипки и флейты) представляет собой сочетание звуковых волн, которые одновременно достигают моих ушей, но я автоматически связываю каждое из них с соответствующим источником звука. Я знаю, какие звуковые волны связаны с дождем, а какие – с флейтой. Однако взрослый человек, который впервые в жизни начинает слышать, воспринимает все это как невразумительную какофонию. Эти звуки для него лишены смысла, и их трудно связать с источником. Взрослому человеку новообретенный слух не позволяет расширить понимание мира – напротив, он только запутывает его.

Ибо теперь, после сорока лет того, что мы назовем молчанием, я настолько привык к нему (как рак-отшельник привыкает к своей раковине), что, если бы завтра у меня восстановился дар слуха, мне бы это показалось скорее несчастьем, нежели благом. Я не хочу сказать, что желаю глухоты, но с течением времени мое нарушение срослось со мной настолько, что стало неотъемлемым условием моего существования, как рука. Точно так же обретение слуха (или потеря моей глухоты – не знаю, как правильно) было бы сходно по ощущениям с тем, как если бы мне отрезали руку[9].

Это слова поэта Дэвида Райта, который лишился слуха в возрасте семи лет: он размышлял, каково было бы снова начать слышать. Для него это было гипотетическим размышлением – когда он писал эти строки, лечения глухоты еще не существовало – но через несколько лет, в 1972 году появились первые кохлеарные имплантаты. Многие глухие люди протестовали против их использования[10]. Будучи членами общества глухих людей со своим собственным языком – языком жестов – и своей культурой, они лучше многих людей со слухом понимали, насколько неподъемна будет личная и социальная адаптация в том случае, если глухой человек начнет слышать.

Предложить слепому или глухому человеку обрести новое чувство, если он уже вышел из детского возраста – это просить его перестроить свою личность. Раньше такой человек мог жить независимой жизнью, но теперь он становится так же уязвим, как маленькие дети. Он может видеть, но он не узнает лестницу или лицо любимого человека; он может услышать речь, но не может понять ни слова. Получив зрение в тридцатилетнем возрасте, Джон Каррут, который когда-то с легкостью ориентировался в темноте, потерял всю свою уверенность и теперь перемещался в темноте с большой осторожностью[11]. Пока С. Б. был слепым, он легко переходил дорогу, но получив зрение, он обнаружил, что городской трафик его пугает, и у него появился страх переходить дорогу в одиночестве[12]. Это ощущение беспомощности у людей, которые обрели слух или зрение, только усиливается от осознания того, что другим людям слух и зрение дают намного больше информации о них, чем они думали раньше. Вальво упоминал пациента, который, получив функциональное зрение, продолжал использовать на улице темные очки и трость. Он чувствовал всеобщее восхищение, когда передвигался, будучи слепым, и теперь он не хотел, чтобы люди жалели его, когда видели, что со зрением он передвигается намного более неуверенно[13].

Новообретенные зрение или слух могут спутать восприятие пространства человека. У людей, которые только начали видеть, нет опыта того, как на глаз оценивать расстояние до объектов[14]. Когда С. Б. впервые выглянул из окна, от которого до земли было 10–12 метров, он подумал, что может легко свеситься до земли на руках[15]. В отсутствие зрения оценивать расстояние и конфигурацию пространства в целом нужно другими методами. Как писал Джон Халл, который ослеп во взрослом возрасте, «пространство сжалось до размера тела, а положение тела узнается не по тому, мимо каких объектов оно прошло, но по тому, как долго оно было в движении. Таким образом, положение определяется временем»[16]. Обретший зрение пациент Т. Г., случай которого описал Вальво, вторит словам Халла: «До операции у меня было совершенно иное представление о пространстве… когда я был слепым, я учитывал только время, которое мне нужно для того, чтобы попасть в определенную точку. После операции мне приходилось координировать и зрение, и необходимое на перемещение время, и с этим я не справлялся»[17]. Тем, кто обрел зрение, не просто нужно разработать новое понятие о пространстве и расстоянии; с умением видеть они должны разработать и новый стиль восприятия. При помощи осязания и слуха мы исследуем мир вокруг нас последовательно, прикасаясь сначала к одной точке, а потом к другой, или воспринимая последовательность звуков, но глазами мы в один и тот же момент времени видим множество объектов.

Хотя зрение и позволяет нам воспринимать объекты на расстоянии, мы не можем увидеть предметы, скрытые за препятствиями, за углом или в темноте – но мы можем их услышать. Отражение звука от стен и других предметов помогает нам даже без зрения понять, находимся ли мы в маленькой комнате или на открытом пространстве. То, что может увидеть глухой человек, одновременно организует и ограничивает его перцептивный мир. Глухой человек, получивший кохлеарный имплантат, не только с трудом распознает звуки, но и испытывает сложности, пытаясь определить их источник. Ему кажется, будто звуки и эхо от них происходят из ниоткуда, и это подрывает его понимание того, где в пространстве находится он сам и другие объекты вокруг него.

Хотя многие из нас не могут представить себе, каково это – обрести новое чувство, можно провести аналогию с тем, насколько тяжело переезжать в новый дом: даже если новое место лучше прежнего, идея уехать из знакомого старого района кажется пугающей. В новом доме все не там, где было раньше, и нам нужно подстраиваться, менять повседневные привычки и движения. Такая адаптация требует реорганизации мозга, и, как указывает ученый И. Розенфильд в своей книге The Invention of Memory («Изобретение памяти»), это может привести к развитию тревожного расстройства и депрессии[18]. Обретение нового чувства требует оставить знакомый перцептивный мир и установить новые