Возвращение к каменным языкам - Уолтер Уинвард

— Где они, эти женщины? Всю жизнь собираюсь жениться, было бы на ком.

Так мы сидели и мирно беседовали часа два, пока Лоусон не сослался на усталость.

— Извини, старина Петер, но поездка стоила мне много сил.

Я постарался загладить свой промах:

— Действительно уже поздно. Последствия бессонницы: совершенно забываю, что другим нужен отдых.

Уединенная и праздная жизнь в последние месяцы стала сказываться: ночи я уже проводил не в постели, как все здоровые люди, а в кресле перед камином, ожидая рассвета, когда удавалось забыться на несколько часов…

Я показал Лоусону его комнату, пожелал спокойной ночи и вернулся к себе. Как обычно, сон не шел. Я завернулся в широкий халат, придвинул кресло поближе к огню и поудобнее уселся, вытянув ноги и уперев их в каминную решетку.

Настенные часы пробили два. Я закурил сигарету. Время тянулось медленно. Приглушенно постукивал маятник. Я смотрел на тлеющий огонек, приближающийся к моим губам. Незаметно меня охватила приятная дрема, голова свесилась на грудь, и сон почти смежил глаза, как вдруг во мне все насторожилось: я услышал шелест крадущихся по коридору шагов. На мгновение меня успокоила мысль, что Лоусон мог отправиться в ванную. Шаги замерли, и я почувствовал на себе тяжелый взгляд, от которого волосы зашевелились на голове. Подобное ощущение я много раз испытывал во время войны и в нескольких случаях был обязан ему жизнью.

Через минуту шаги стали удаляться, потом я услышал, как скрипнула лестница, и наступила тишина. Входная дверь отворилась и с шумом захлопнулась. Я вскочил и подбежал к окну. В темноте я разглядел спину торопливо шагающего человека. Он шел прямо к дороге. Конечно, я узнал его: это был Бен Лоусон. Я следил за его высокой фигурой, пока он не скрылся между деревьями, потом зажег спичку и посмотрел на часы: они показывали два тридцать.

На следующий день за завтраком мой гость не обмолвился ни словом о своей ночной прогулке, и мне показалось благоразумным вообще не упоминать о ней. Возможно, он не мог заснуть в непривычной обстановке, и я бы смутил его бестактными расспросами.

Когда я говорил Лоусону, что делать тут особенно нечего, разве что бродить по лесу, охотиться и рыбачить, то был вполне откровенен, но он, казалось, так обрадовался своему бегству из беспокойного Лондона, что пропустил мои слова мимо ушей. Он весь кипел энергией и юношеским задором. Даже наша короткая прогулка по невысоким окрестным холмам и мои постоянные подшучивания еще более развеселили его.

— Никогда не чувствовал себя так хорошо, как у тебя, — сказал он, прожив у меня неделю.

Однажды, уже на вторую неделю его пребывания, я снова не мог заснуть, по-видимому от слишком плотного ужина, и, провалявшись целый час в постели, решил, что лучше выпить снотворного, чем маяться всю ночь. Проклиная холодную зиму, я закутался в плед и пошел в ванную, где у меня хранились лекарства на все случаи жизни. Когда таблетка была проглочена, а стакан поставлен на место, я неожиданно услышал стук приближающихся шагов. Осторожно прикрыв дверь, я затаил дыхание.

Лоусон — никого, кроме него, и не могло быть — прошел по коридору до дверей моей комнаты, на мгновение остановился, после чего стал спускаться по лестнице. Переполняемый любопытством, я бросился к окну.

Ярко светила полная луна. Теперь мне было намного легче следить за Лоусоном. Несколько раз он пропадал из виду, но я снова замечал его, как только редели скрывавшие его деревья. Он шел по дороге в сторону Бриджпорта и вскоре исчез в темноте.

На следующий день у меня в городе была назначена встреча с адвокатом, и я извинился перед Лоусоном, что вынужден его оставить на несколько часов. Лоусон принял это как должное и сказал, что за это время он успеет осмотреть свой «остин», у которого от долгого простоя и бездействия обычно начинает пошаливать двигатель.

Я вернулся намного позже, чем предполагал. Лоусон встретил меня словами:

— Ты мне не говорил, что это место имеет свою историю.

— Какое место?

— Доршет. Я тут поболтал с твоим садовником, и он сказал, что несколько лет назад здесь произошло убийство.

Я припомнил слышанную в детстве от отца историю.

Это случилось полстолетия назад. Одна замужняя женщина полюбила мужчину. Они встречались в местечке, известном как Каменные Языки, в полумиле от дома, по дороге в сторону Бриджпорта.

Каменные и Чертовы Языки — это три огромных камня, высотой в десять пятнадцать футов. Никто не знает, как они здесь появились; назвали их так в давние времена жители Смолуотера за сходство с языком Сатаны, подшучивающим над небесами. Легенда утверждает, что камни были местом жертвоприношений, но это никем не доказано.

Все, что я мог рассказать Лоусону, сводилось к следующему: муж этой женщины, проведав об измене, выследил ее и ночью в приступе ярости зарубил топором. Затем набросился на любовника, но тот, чудом увернувшись вырвал из рук топор и убил его.

— Что же тебя заинтересовало? — спросил я у Лоусона.

— Странная история. А что случилось с любовником?

Я пожал плечами:

— Кажется, помешался. Не вынес вида зарубленной женщины. Он давно умер. Если хочешь, мы можем сходить туда утром.

— Спасибо, Петер. Но мне интересно взглянуть сейчас. Роковое место; одинаково подходящее и для любовного свидания, и для убийства.

— На твоем месте я бы не стал торопиться, — сказал я.

— Почему?

— Днем там нечего смотреть: камни да камни, а вот по ночам их обходят стороной — страшно.

— Ты ходил ночью?

— Однажды. Но больше не испытываю желания. Лоусон засмеялся:

— Жизнь в провинции не для тебя: ты стал суеверным, как крестьянин.

— Может быть.

Во время обеда никто из нас не проронил об этом ни слова. Лоусон задумался и молчал. Мне вспомнилась та ночь, когда я с колотящимся сердцем пошел к Каменным Языкам. Ничего не случилось, никто не набросился на меня, не испугал, но я почувствовал за те десять минут, что стоял там, жуткий страх — такого страха я никогда больше нигде не испытывал — ни на фронте, ни в госпитале.

С утра у меня подскочила температура; вызванный Лоусоном доктор Фишер объявил, что я серьезно простудился и мне необходим постельный режим по крайней мере в течение недели. Лоусон посочувствовал мне.

— Крепись, Петер, — сказал он и, как обычно, ушел прогуляться после обеда; я же лег в постель и заснул. Когда проснулся, было уже темно. Часы показывали двадцать минут одиннадцатого. Я проспал восемь часов и чувствовал себя намного лучше.

Я позвонил в колокольчик рядом с постелью. Через минуту в дверях появился Лоусон, держа на вытянутых руках большую кастрюлю с бульоном.