Любить – значит верить - Джэсмин Крейг

Брук заставила себя повернуться к соседке.

– Я не знала, что ты замужем. Нарушившие напряженную тишину слова Джоан повисли в воздухе между ними.

– Я больше не замужем, – наконец проговорила Брук. – Я не видела Моргана уже два года. Но это ничего не меняет… Просто объявление по телевизору было потрясением. Он всегда был настолько жизнелюбивым, что невозможно осмыслить его смерть…

«Настолько высокомерно жизнелюбивым, – подумала она. – Настолько уверенным в себе и своем месте в жизни!»

Джоан взяла Энди на руки.

– Я пойду его вымою, – объявила она. – У него все волосы в каше. Я это сделаю у себя, потому что мои близнецы сидят в манеже и я не могу оставлять их надолго.

У Джоан были две двухлетние девочки-близняшки и вдобавок еще шестимесячный сын.

– Спасибо, – вежливо отозвалась Брук, толком даже не расслышав слов соседки. Джоан направилась с Энди к входной двери, но там обернулась с озадаченным, немного виноватым выражением лица.

– А почему это о смерти твоего мужа вдруг объявили по телевизору… и напечатали в газете?

– Он возглавляет крупнейшую бостонскую компанию по производству компьютерных плат, – ответила Брук. – То есть возглавлял.

– Наверное, действительно важная персона.

– Да.

Джоан посадила Энди себе на бедро. Брук показалось, что ее подруга пытается понять, почему это бывшая жена такого влиятельного человека живет в крошечной квартирке в одном из беднейших районов Бостона.

– Заходи за Энди, когда сделаешь все дела, – только и сказала Джоан. – Я до ленча никуда не собираюсь. Раньше мне все равно с уборкой не управиться. Мои двойняшки определенно могут перевернуть комнату вверх дном быстрее, чем любые другие двое ребятишек.

Джоан ушла. Брук стояла в крошечной кухне, пытаясь сообразить, что ей теперь делать. Казалось, она попала в какое-то болото, где любые решения и поступки были одинаково невозможными. Ее нога наткнулась на упавшую кофейную чашку, и она нагнулась за ней, только сейчас заметив, что пол покрыт отвратительным месивом из холодной овсянки, яблочного сока и пролитого кофе.

Она час наводила порядок: вымыла всю посуду и пол, протерла мебель, и ее более чем скромная кухня засияла. Брук была рада работе, которая отвлекала ее от тяжелых мыслей, и огорчилась, когда ее закончила. Она сознавала, как важно было не давать себе времени, чтобы думать. Она не готова была к воспоминаниям. Сегодня не готова. А может, и никогда не будет готова.

Брук перешла в спальню и там застелила свою постель и расправила простыни на кроватке Энди. Она стерла кое-где пыль, хотя в квартире было достаточно чисто. Вскоре никаких дел по дому не осталось.

Но она не могла сидеть сложа руки! Обычно ей дня не хватало, чтобы успеть сделать все, что было необходимо. Мельком заметив в зеркале свое отражение, Брук поняла, что до сих пор не сняла залитого кофе халатика. Скинув его, она приняла душ, сделав воду обжигающе горячей. Заодно она помыла голову, хотя ее длинные каштановые волосы были совсем чистыми.

Где-то в подсознании Брук сознавала, что делает, сознавала, что пытается справиться с острой душевной мукой, спрятавшись за барьером мелких дел. До некоторой степени это притворство помогало. Несмотря на все, ей удавалось не вспоминать о Моргане.

Одевшись, она поспешно прошла по коридору в квартиру Джоан: ей страшно захотелось снова увидеть Энди. Она отведет его в парк. Так у нее не будет времени думать. С той поры, как Энди познал радость от быстрого бега, он пользовался каждой возможностью применить свое новое умение на деле. Если она будет поглощена наблюдением за подвижным малышом, ей не придется думать, чем заполнить пустоту, воцарившуюся в ее сердце.

Энди играл с близнецами: дожидался, пока сестренки построят из кубиков башню, а когда решал, что они создали монумент, достойный его внимания, радостно разрушал ее. Его ангельское личико было отмыто дочиста, а волосы так сияли, что казалось, будто в мягкую соломенную шевелюру вплетены серебряные нити.

– Спасибо, Джоан, ты сотворила чудеса, – сказала Брук.

– Мне это только в радость. Он такой славный ребенок. Иначе я не захотела бы брать его на ночь. Я раньше присматривала за сынком миссис Макконнел… Поверь мне, трех долларов в час за это было недостаточно.

– Обычно Энди ведет себя хорошо, – согласилась Брук. Она подхватила сына на руки прежде, чем он успел разрушить еще одну покосившуюся башню из кубиков. – Пошли, Энди, надо тебя одеть. Еще раз спасибо, что привела его в порядок.

– Ты сегодня пойдешь на работу? – спросила Джоан.

– Да, – не колеблясь, ответила Брук. – Мне нужны деньги. Если я не выхожу на работу, Тони мне не платит. Если можно, я подброшу тебе Энди в обычное время.

– Значит, до половины шестого. Брук одела Энди в вельветовый комбинезончик и теплый шерстяной свитер. День был солнечный, но в начале октября ветер часто приносил прохладу. Когда Брук разложила прогулочную коляску, Энди радостно в нее забрался: его явно обрадовала перспектива неожиданно ранней прогулки. Она провезла малыша по невзрачным улочкам их района, направляясь к его любимой игровой площадке. Парк располагался в более благополучном районе, и идти до него было неблизко, но Энди развлекался, разглядывая транспорт.

Время от времени мимо с ревом проносился тяжелый грузовик, и Энди наблюдал за его сизым выхлопом, широко раскрыв глазенки от удовольствия.

– Гузовик! – объявлял он в этом случае. – Большой гузовик. – А если Брук не откликалась в ту же секунду, то он повторял уже громче: – Мама, мотри гузовик!

Он прекрасно умел выражать свои мысли и желания, несмотря на ограниченный словарный запас. «Наверное, малыш генетически запрограммирован на то, чтобы отдавать приказы», – подумала вдруг Брук. Это умение он явно унаследовал от своего отца.

И вдруг перед ней предстала картина того, как тело Моргана Кента неподвижно лежит в обжигающем жаре аризонской пустыни, и отказалась исчезать. Брук так крепко стиснула ручки прогулочной коляски, что костяшки пальцев у нее побелели от напряжения. Последние два года она упорно старалась себя уговорить, что больше не хочет видеть Моргана Кента – никогда. Но уверенность в том, что ее желание наконец-то осуществилось, не доставила ей ни малейшей радости. Она почувствовала, что сердце ее стискивает обруч боли – такой тугой, что больно стало дышать. Все недоразумения и конфликты, горькие обвинения и ответные обиды – все это потеряло значение. Пропасть между ними превратилась в непреодолимую бездну, и, вопреки собственным ожиданиям, Брук не почувствовала при этом ни малейшего облегчения.