Сгоравшие заживо. Хроники дальних бомбардировщиков - Иван Черных

Пока… Каким окажется боевой вылет? Без истребителей сопровождения придется нелегко. Меньшиков взглянул на часы. Без десяти одиннадцать. Пора бы взлетать: до Бухареста, по которому должна нанести бомбовый удар его группа, лету около трех часов да обратно столько же, а светать начинает в начале четвертого. Значит, фашистские истребители, севшие на острове Змеином, могут и постараются перехватить бомбардировщиков. Каждая минута промедления не на пользу полку. Майор снял трубку прямого телефона с КП дивизии. Ему ответили сразу:

— Оперативный дежурный слушает.

— Двадцать первый беспокоит. Как там обстановка? Почему нет команды?

— Ждите, — сухо ответил оперативный дежурный. — Команда будет.

— Пятые сутки ждем. Под крыльями, на голой земле…

— По мягким постелям соскучились? — перебил его недовольный голос командира дивизии. — Привыкайте, Федор Иванович, под крыльями спать и в кабинах самолетов. Даю вам еще два часа. И ни шагу от машин. Ясно?

Меньшиков положил трубку и, дав команду дежурному по аэродрому оповестить экипажи о двухчасовом отдыхе, вышел на улицу. Небо над Севастополем по-прежнему полыхало багрянцем, где-то гудели самолеты — нудно, с завыванием: не наши, — то там, то здесь ввысь взвивались ракеты, трассирующие пули. Голова была тяжелая, хотелось спать: с раннего утра 22 июня он на ногах и, можно сказать, не отдыхал, а в полете надо быть собранным, сообразительным, принимать решения в доли секунды. Надо обязательно поспать хотя бы эти два часа.

Майор постоял еще с минуту и направился к своему бомбардировщику.

До экипажа уже дошла команда об отдыхе: штурман, начальник связи и воздушный стрелок лежали под крылом на брезенте, положив под голову парашюты. Из темноты навстречу Меньшикову вынырнул механик — он был за дневального — и отрапортовал:

— Товарищ командир, экипаж находится на отдыхе.

— Вижу, вижу, — остановил его жестом руки Меньшиков. — Все в порядке?

— Так точно.

— Хорошо. Дежурьте. В случае чего я буду в кабине.

— Есть!

— Товарищ командир, идите к нам, — позвал штурман.

— Спасибо, в кресле удобнее.

Усталость взяла свое: он задремал. Сквозь сон услышал обрывки фраз:

— А может, отложим? Вряд ли она дожидается. — «Гордецкий», — узнал голос Меньшиков.

— Дожидается, — уверенно возразил второй голос. — Собственно, ты как хочешь, а я все равно схожу.

«Кто же это? Похоже, Туманов… Точно, он, дружок Гордецкого. И чего им не спится?» Голоса и шаги удалились, приятная тишина обволокла Меньшикова, и все растворилось в ней, исчезло.

Ему казалось, задремал на минутку, а открыл глаза — светает. Он ужаснулся: проспал вылет!

— Товарищ командир, взлет в четыре ноль-ноль, — приподнялся на крыло дежурный по аэродрому. — Все остальное без изменения.

«Так вот кто меня разбудил». — Меньшиков взглянул на самолетные часы — без семи минут три. Вот это вздремнул!

— Объявите: в три часа построение на последние указания.

Меньшиков обошел строй и остался доволен: отдых снял с подчиненных напряженность — лица посвежели, повеселели, в глазах засветилась прежняя уверенность. Лишь лейтенант Туманов стоял хмурый, глядя себе под ноги. Но он и в лучшие времена не отличался веселым нравом. Кто-то из полковых остряков нарек его Хмурым, так эта кличка и прикипела к нему намертво. Меньшиков же испытывал к лейтенанту чувство жалости и сочувствия: Туманов рос и воспитывался без родителей, видно, это и наложило отпечаток на его характер; зато он был дисциплинированным и исполнительным летчиком, разбирался в технике не хуже инженеров и пилотировал наравне с опытными летчиками. Потому майор и включил его в состав боевой группы, куда вошли лучшие экипажи полка.

Командир полка вышел на середину строя, где уже стояли начальник штаба, заместитель по политической части, старший инженер, метеоролог, и, к своему удивлению, обнаружил рядом с ними уполномоченного особого отдела капитана Петровского. Раньше он никогда не появлялся на построениях, тем более на последних указаниях перед полетами. Капитан напряженно и внимательно всматривался в лица летчиков, штурманов, воздушных стрелков и радистов, и нельзя было не заметить, что он чем-то озабочен, недоволен. Наблюдали за ним и стоявшие в строю.

Меньшиков поспешил начать последние указания.

2

27 июня 1941 2. …Наш Черноморский флот совместно с авиацией нанес удар по базе немецких кораблей в Констанце…

Бомбардировщики тяжело завывали моторами, неся в своем чреве по тысяче килограммов бомб, а Меньшиков и командиры эскадрилий подвесили по тысяче двести. Собрались северо-западнее аэродрома, над озером, построились звеньями в правый пеленг, и Меньшиков повел своих ведомых к цели. Группа состояла из семнадцати самолетов. Девять из них во главе с командиром полка должны были нанести удар по военным объектам Бухареста и две четверки — по нефтезаводам Констанцы и Сулины.

Высота заметно росла, в кабине становилось прохладнее. Меньшиков отстегнул лямки парашюта и надел меховую куртку, захваченную на всякий случай. А когда стрелка высотомера перевалила за пять тысяч, почувствовалась и нехватка кислорода — голова дремотно затуманилась, в теле появилась слабость.

— Надеть кислородные маски, — приказал членам экипажа Меньшиков по самолетному переговорному устройству. Догадались ли сделать то же ведомые? Связи с ними не было — бомбардировщики шли в режиме радиомолчания, чтобы не дать немцам обнаружить себя. Похоже, догадались: самолеты летели как на параде, строго выдерживая место в строю.

Стрелка высотомера достигла шести тысяч, Меньшиков перевел бомбардировщик в горизонтальный полет и окинул землю взглядом. Под крыльями было уже море, пустынное, без конца и края. Ни одного кораблика, ни лодки. Будто все вымерло. Хотя появление корабля могло вызвать и появление истребителей: немцы выставляли посты ВНОС[1] и в море. Встречаться с истребителями Меньшиков опасался. Может, потому, что видел, как они поджигали наши бомбардировщики, может, потому, что до огня зениток было еще далеко.

Первое звено Меньшикова состояло из наиболее опытных летчиков, прошедших крещение огнем в Финляндии; за них командир беспокоился менее всего. Второе вел капитан Цветов, тоже боевой, обстрелянный пилот. А вот ведомые его, лейтенанты Туманов и Гордецкий не только пороху — плохой погоды не нюхали. На земле вроде бы лихие парни, а какими окажутся в небе, в бою? Третьим шло звено капитана Колесникова с ведомыми старшими лейтенантами Ситным и Холоповым. На недавних летно-тактических учениях все три экипажа снайперски отстрелялись и отбомбились на полигоне. Колесников, как и Меньшиков, службу в авиации начал с авиамеханика, к летному делу относился как к сложной и ответственной работе, требовал от подчиненных пунктуального выполнения своих обязанностей, совершенных знаний и мастерского владения техникой. Две замыкавшие подгруппы (они шли четверками) вел заместитель командира полка по политчасти майор Казаринов, смекалистый, тонко разбирающийся в людях человек. В полку он со дня основания, принимал участие в его формировании и хорошо знал каждого летчика и штурмана; себе в группу он отобрал лучших.

Пошел второй час полета, и, потому что все было спокойно, бомбардировщики по-прежнему строго выдерживали строй, настроение у Меньшикова приподнималось, он обретал все большую уверенность.

Небо все больше затягивалось перистыми облаками, но они были высоко, и, судя по их ровному, спокойному тону, надеяться на то, что над целью облака станут плотнее и опустятся ниже, не приходилось.

Кислородная маска сильно врезалась в подбородок и давила на переносицу. «Надо после полета ослабить резинки», — подумал Меньшиков и чуть сдвинул маску на другое место. Стало полегче. А спустя немного почувствовал, что мерзнет левая нога. Тоже незадача. Давно следовало заменить унты — мех внутри вытерся, да все жалел, экономил; правда, сверху уж больно хороши — огненно-рыжие, лохматые, пушистые, с белыми разводами. Сам дважды подшивал дратвой, летчики узнали б — засмеяли… Теперь вот приходится расплачиваться за жадность, фасонистость.

— Командир, траверс Змеиного, — доложил штурман.

Траверс Змеиного — начало вражеских владений, и в любую секунду следует ожидать истребителей. Меньшиков напомнил:

— Усилить осмотрительность.

— В секторе три чисто, — первым отозвался начальник связи эскадрильи лейтенант Пикалов, летевший в экипаже за стрелка-радиста.

— В первом секторе чисто, — доложил и штурман.

Второй сектор — передняя верхняя полусфера — командира экипажа. Каждый обязан вести постоянное наблюдение за своим сектором и информировать обо всем замеченном. Такое распределение внимания позволяло своевременно обнаруживать противника и принимать необходимые меры безопасности.