Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение - Олег Вите

Ниже, в следующих разделах, будут изложены результаты поршневских исследований, касающихся биологических и социально-психологических предпосылок такого взаимного «отталкивания».

«Второй вид всемирно-исторической связи развивается как своего рода антитеза предыдущему. Во всем этом многообразии локальных культур можно ли найти общий знаменатель? Да, таковым оказывается война. Качественные различия переводятся войной на количественный язык: кто кого, кто сильнее. […] Войны или политическое равновесие между государствами становятся надолго важным выражением мировой истории. Но и этот вид взаимосвязей касается лишь соседей. […] Этот цепной вид всемирности царил до нового времени».[6]

Поршневский анализ войны как специфического «свойства» человека будет рассмотрен ниже, в следующих разделах.

«Однако задолго до нового времени возникает и тенденция третьего вида: добраться до любых отдаленнейших точек мировой системы, разузнать, завязать с ними прямые отношения. […] Торговля — второй способ перевести на язык количественных соизмерений качественные культурно-этнические различия между народами на всем пространстве обитаемых материков Земли. […] Начиная с эпохи великих географических открытий международная торговля (она же международный грабеж) начинает интенсивно конструировать этот третий вид взаимосвязи мировой истории. Первые два сохраняются и развиваются дальше, но третий вид как бы отрицает их: это связь не цепная, а постепенно возникающая связь всех стран со всеми. Торговля влечет за собой рост всех видов коммуникации и информации, обмен товарами порождает тот или иной обмен людьми. В этом смысле — прямой всеобщей связи — история становится всемирной только с эпохи капитализма».[7]

В рамках этого раздела речь будет идти преимущественно о синхроническом единстве мировой истории. Диахроническому ее единству будет посвящен последний раздел настоящего обзора.

Остановлюсь на результатах поршневских синхронических исследований, привязанных лишь к трем хронологическим точкам: XVII век (Тридцатилетняя война), XIII век (Ледовое побоище) и эпоха расцвета рабовладельческого строя.

1. Тридцатилетняя война (1618–1648)

Эпоха Тридцатилетней войны исследовалась Поршневым на протяжении многих лет. Результаты этой работы отражены во множестве публикаций, начиная с 1935 года,[8] в том числе в фундаментальной трилогии, из которой только третий том вышел при его жизни, а второй — так и не вышел вовсе.[9] Эта фундаментальная трилогия была для Поршнева опытом исторического исследования специально выбранного «синхронического среза», толщиной в несколько десятков лет и охватывающего — в идеале — все пространство человеческой ойкумены.

Необходимость именно таких синхронических срезов в исторических исследованиях была им обоснована в упомянутом докладе «Мыслима ли история одной страны?»

«Пока опыта горизонтального среза истории в масштабах ойкумены еще никто не делал, таких книг нет. […] Технически каждый из них представляет необычайно сложную задачу. Ни один историк не может обладать необходимой филологической подготовкой и даже библиографической информацией. Один горизонтальный срез — задача для широкой кооперации специалистов. Пока, очевидно, возможны лишь частичные и предварительные опыты. Но как некое предельное понятие горизонтальный срез должен занимать свое место в мышлении историка».[10]

О своих многолетних исследованиях Тридцатилетней войны, о своем «частичном и предварительном опыте» синхронического среза в масштабе Евразии Поршнев пишет:

«Всякий горизонтальный срез должен охватывать не одно мгновение истории, а какой-то ее промежуток. Например, я взял темой мировую историю второй четверти XVII века. Внутри такой пластины синхронический и диахронический методы взаимодействуют».[11]

Стержнем исследований событий Тридцатилетней войны был тщательный и скрупулезный анализ синхронического взаимодействия различных стран, связь их внешней и внутренней политики, причем не только стран Европы, но, отчасти, и Азии. Среди прочего Поршневым были предложены и специальные инструменты — графические схемы, демонстрирующие структуру «геополитических» межстрановых связей и динамику этой структуры.[12]

В целом результаты этих исследований достаточно хорошо известны как в России, так и за рубежом. Поэтому совсем кратко затрону лишь одну тему.

Именно анализ синхронических связей позволил Поршневу «увидеть» (и доказать), что знаменитый «блицкриг» Густава II Адольфа в значительной мере финансировался Московским государством, тогда как прежде многими считалось, что в Московии даже не подозревали о войне, идущей в Европе.[13]

Финансирование осуществлялось по простой и хорошо знакомой многим сегодняшним российским предпринимателям схеме, которую на современном экономическом жаргоне следовало бы назвать «эксклюзивной либерализацией внешней торговли»: шведы получили право закупать в Московском государстве зерно по внутренним ценам и вывозить его затем через Архангельск для продажи на Амстердамской бирже уже по ценам европейским.[14]

Среднегодовые масштабы такого субсидирования Швеции Московским государством примерно соответствовали масштабам помощи со стороны Франции, которой до Поршнева, главным образом, и объясняли военные успехи Швеции. Однако за год до «блицкрига», в 1630 году, «когда не было еще», — пишет Поршнев, — «шведско-французского военного договора (1631 года) и французских субсидий», шведская казна получила около 1 млн. 200 тыс. рейхсталеров реальных дотаций, что в три раза превышало «среднегодовую норму».

«Становится сразу понятным», — продолжает Поршнев, — «почему именно в 1630 году Густав II Адольф решился начать войну с германским императором и почему опьяненный надеждами Оксеншерна полагал к началу 1631 года, что, если так пойдет дальше, Швецию ждут самые радужные перспективы».[15]

Помощь Швеции со стороны Московского государства оказалась для последнего весьма нелегкой ношей, чреватой, как принято говорить у современных российских политиков, «назревающим социальным взрывом»:

«[…] Хлебные цены на внутреннем рынке быстро взвинтились […], себестоимость в Архангельске составляла не […] более 35–36 денег в 1628 году, а в 1631 году уже 152 деньги и не менее 100 денег в 1632–1633 годах за четверть. Таким образом, субсидии Швеции легли, в сущности, на плечи посадского, то есть городского населения Московского государства, ибо именно оно было покупателем хлеба на внутреннем рынке и оно расплачивалось своими достатками за вздорожание хлеба. Если бы закупки хлеба для отправки „за море“ не были сокращены в 1632 году, волна посадских беспорядков и восстаний, несомненно, прокатилась бы в Московском государстве уже в 30-х годах XVII века».[16]

В результате к 1631 году Густаву II Адольфу удалось развернуть крупные военные силы в Германии и уже осенью этого года осуществить свой стремительный бросок в глубь ее территории. Дальше, однако, все застопорилось и, в конечном счете, успех Густава II Адольфа был сведен на нет. Одним из важнейших факторов такого исхода (хотя и не единственным) послужила последовательность обуславливающих друг друга событий, ради обнаружения которых (этих последовательностей) Поршнев, собственно, и предлагал заняться исследованиями «синхронических срезов»: под давлением нарастающего «социального недовольства» Московское государство сокращает субсидии Швеции (эмиссионное финансирование государственных расходов тогда не практиковалось), а также прекращает войну с Польшей; в результате у Густава II Адольфа одновременно сокращаются ресурсы и появляется серьезный противник, освободившийся от «восточных» проблем.

Упомяну и один крайне интересный пример упущенной в то время возможности глубокой и долгосрочной интеграции Московского государства в «прогрессивную» Европу. Анализируя взаимосвязь «внутренних дел» Московского государства с европейской политикой, Поршнев обнаружил следы неудавшейся попытки подвести под «антигабсбургскую коалицию» надежный религиозный фундамент, а именно — осуществить «антипапежский синтез» православия и сразу нескольких ветвей протестантизма.[17]

2. Ледовое побоище (1242)

На примере событий, кульминацией которых стало Ледовое побоище, Поршнев показал не только синхроническую связь происходящего в это время на всем Евразийском пространстве, но и значение тех событий для диахронически единого исторического пути вовлеченных в эту синхроничекую связь стран и народов.[18]