Супергрустная история настоящей любви - Гари Штейнгарт

А надо понимать, Сэнди знает все — он в модном бизнесе, — так что я решил прислушаться к его живо изложенному и весьма накофеиненному совету и пошел на виа Венето, где за недавно выкопанным рвом с водой нежится кремовый палаццо, работающий посольством нашего государства. Недолго ему осталось, должен отметить. Сэнди говорит, обнищавший Госдепартамент только что продал палаццо норвежской государственной компании «ГоснефтьГидро», и на виа Венето я увидел, что деревьям и кустам громадного комплекса уже сделали высокие агностические прически — новым владельцам будет приятно. По периметру выстроились бронированные фургоны, а из недр посольства доносился шелест массового уничтожения документов.

В очереди за визами у консула почти никого не было. Эмигрировать в Штаты еще желали только пара-тройка самых печальных и обездоленных албанцев, и даже их отговаривал плакат, на котором решительный выдренок в сомбреро пытался запрыгнуть в набитый ялик под надписью «Мест нет, амиго».

Из-за плексигласа импровизированной кабинки охранника на меня невнятно заорал пожилой человек, а я помахал ему паспортом. В конце концов возникла вменяемая филиппинка, в этих краях незаменимая, и погнала меня по захламленному коридору в какое-то подобие обшарпанного класса публичной школы, украшенное в духе «Добро пожаловать домой, паря». Здесь мексиканский выдренок из «Мест нет» американизировался (сменил сомбреро на красно-бело-синюю бандану на косматой шейке), взгромоздился на дебильную лошадь, и они вдвоем скакали к солнцу — восходящему в гневе и, по всей видимости, азиатскому.

За пожеванными столами, тихонько бормоча в свои эппэрэты, сидели с полдюжины моих сограждан. На пустом стуле дохлым слизняком валялся наушник, а табличка гласила: «Вставьте наушник в ухо, положите эппэрэт на стол и отключите все настройки безопасности». Я сделал, как велели. В ухе забренчала электронная версия «Розовых домов» Джона Кугара Мелленкэмпа[6] («Да это ж Америка, детка, ты только глянь!»), а потом на экран эппэрэта выполз решительный пиксельный выдренок; он волочил на спине буквы «ДВА», которые расплылись мерцающим пояснением: «Департамент возрождения Америки».

Выдренок встал на задние лапы и старательно отряхнулся.

— Привет, паря. — Электронный голос сочился очаровательной карнавальностью. — Меня зовут Джеффри Выдр — спорим, мы подружимся?

Тоска одиночества и утраты объяла меня.

— Привет, — сказал я. — Привет, Джеффри.

— Сам привет, — ответил выдренок. — Я тебя поспрашиваю кой о чем, по-дружески, только ради статистики. Не захочешь отвечать — так и скажи: «Не хочу отвечать». И помни, я здесь для того, чтобы помочь тебе! Ну, поехали. Начнем с простого. Имя и номер социального страхования?

Я огляделся. Люди вокруг живо перешептывались со своими выдрами.

— Леонард, он же Ленни Абрамов, — прошептал я, затем продиктовал номер.

— Привет, Леонард, он же Ленни Абрамов, 205—32—8714. От имени Департамента возрождения Америки приветствую тебя в новых Соединенных Штатах Америки. Держись, мир! Нас теперь не остановишь! — В ухе прогремел фрагмент диско-хита «Нас теперь не остановишь» Макфэддена и Уайтхеда[7]. — Ну скажи мне теперь, Ленни. Зачем ты уехал из нашей страны? Работать или развлекаться?

— Работать, — сказал я.

— А чем ты занимаешься, Леонард, он же Ленни Абрамов?

— Э… Бессрочным Продлением Жизни.

— Ты сказал «обесточенным растлением жизни». Верно?

— Бессрочным Продлением Жизни, — повторил я.

— Твой Кредитный рейтинг, Леонард, он же Ленни, из возможных тысячи шестисот?

— Тысяча пятьсот двадцать.

— Неплохо. Умеешь экономить. У тебя средства в банке, ты занимаешься «обесточенным растлением жизни». Я просто обязан спросить, состоишь ли ты в Двухпартийной партии? И если да, желаешь ли подписаться на наш новый еженедельный информационный канал «Нас теперь не остановишь!»? Всевозможные советы тем, кто вновь приспосабливается к жизни в нынешних Соединенных Штатах и хочет с умом распорядиться деньжатами.

— В партии не состою, но на канал подпишусь, — сказал я. Надо же пойти ему навстречу.

— Вот и ладненько! Мы внесли тебя в список. Скажи мне, Леонард, он же Ленни, ты встречался за границей с симпатичными иностранцами?

— Да, — ответил я.

— Какими?

— Разными итальянцами.

— Ты сказал «албанцами».

— С разными итальянцами, — повторил я.

— Ты сказал «албанцами», — не отступался выдренок. — Знаешь, американцам за границей бывает одиноко. Сплошь и рядом! Вот поэтому я никогда не покидаю родной ручей. Зачем? Скажи мне, статистики ради, случались ли у тебя во время пребывания за границей интимные отношения с неамериканцами?

Я смотрел на выдренка, и руки у меня тряслись под столом. Это всем такой вопрос задают? Я не хотел очутиться в «охраняемой фильтрационной зоне» на севере лишь потому, что взгромоздился на Фабрицию, топя в ней свое одиночество и неполноценность.

— Да, — сказал я. — Всего с одной девушкой. Пару раз мы с ней того.

— Полное имя этой неамериканки? Сначала фамилию, пожалуйста.

Какой-то тип через несколько столов от меня, занавесив квадратное англосаксонское лицо густой гривой, вдувал в свой эппэрэт итальянские имена.

— Имя, Леонард, он же Ленни, я жду, — сказал выдренок.

— Десальва, Фабриция, — прошептал я.

— Ты сказал «Десальва…» — Но посреди имени выдренок застыл, а эппэрэт загудел, глубоко задумавшись, в твердом пластиковом корпусе отчаянно крутилось колесико — выдренок со своими кунштюками совершенно доконал старую микросхему. На экране появилась надпись «Код ошибки ВТ/УК-РГ/ФЛАГ». Я встал и пошел на пост охраны.

— Простите, — сказал я, припав к отверстию микрофона. — У меня завис эппэрэт. Выдра со мной больше не разговаривает. Позовите еще раз эту любезную филиппинку, пожалуйста.

В ответ древняя тварь на посту невнятно заскрежетала, тряся звездами и полосами на отворотах рубашки. Я разобрал «подождите» и «сотрудник сервиса».

Следующий час прошел под тиканье бюрократического метронома. Грузчики выволокли наружу золотую статую орла нашего Е pluribus ипит[8] в человеческий рост и обеденный стол без трех ножек. Наконец в коридоре застучали гигантские ортопедические ботинки — пришла пожилая белая женщина. У нее был величественный тройственный нос — более римский, нежели все хоботы, отраставшие по берегам Тибра, — и розоватые громадные очки, наводящие на мысль о доброте и прогрессирующем душевном здравии. Тонкие губы ее дрожали от ежедневных столкновений с жизнью, а в ушах болтались великоватые серебряные кольца.

Внешностью и манерами она напоминала Нетти Файн, которую я не видел со школьного выпускного. Сорок лет назад она первой встретила моих родителей в аэропорту, когда они в поисках долларов и Бога прилетели в США из Москвы. Она была их молодой американской мамочкой, их синагогальной доброволицей, латкес приносящей, она устраивала их на курсы английского, отдавала им лишнюю мебель. Вообще говоря, муж Нетти работал в Госдепартаменте, в округе Коламбия. Говоря еще вообщее, когда я уезжал в Рим, мама сказала, что Нетти откомандировали в некую европейскую столицу…

— Миссис Файн? — сказал я. — Вы Нетти Файн, мэм?

Мэм? Меня с детства учили преклоняться перед нею, но я боялся Нетти Файн. Она видела мою семью в голом виде, на пределе бедности и слабости (мои родители эмигрировали в США буквально с одной парой белья на двоих). Однако эта умеренная наседка неизменно дарила меня лишь безусловной любовью — любовью, что накатывала волнами, потом отступала, а я, ослабелый и истощенный, оставался на берегу сражаться с неизвестно откуда взявшимся подводным течением. Ее руки тотчас обхватили меня, и она заорала, почему я не заглянул к ней раньше и почему я вдруг такой старый («Так ведь мне уже под сорок, миссис Файн». — «Ой, куда же время-то летит, Леонард?») — и вообще всячески явила восторженную еврейскую истерию.

Выяснилось, что она подрядчик Госдепа, работает на программу «Добро пожаловать домой, паря».

— Пойми правильно, — сказала она. — На мне только обслуживание клиентов. Я отвечаю на вопросы, я ничего не спрашиваю. Это все Департамент возрождения Америки. — А потом, склонившись ко мне и понизив голос, нежно дыша мне в лицо артишоками: — Господи, что с нами случилось, Ленни? У меня такие отчеты на столе — я над ними рыдаю. Китайцы и европейцы от нас вот-вот обособятся. Я не понимаю, как это, но что тут хорошего? И мы скоро депортируем всех иммигрантов с низким Кредитом. А наших бедных мальчиков живьем режут в Венесуэле. Я боюсь, теперь уже мы не выкарабкаемся!