Туман - А. Родионов

Так она говорила, и Анхельмо запомнил эти слова. В день смерти бабушки он просидел на берегу моря несколько часов подряд, созерцая беспокойную водную гладь и размышляя о том, как интересно устроен окружающий его мир. Больше всего на свете ему хотелось понять егр, понять закономерности развития этого мира и его непреложные законы. А еще больше этого ему хотелось понять, с какой целью он, Анхельмо, появился на свете с таким уникальным набором способностей. В этот момент волны прибили к его ногам закупоренную бутылку, по виду которой можно было сказать, что она болталась в морской воде уже не один день, даже не одну неделю.

– Вот и первый знак, спасибо, бабушка – подумал тогда Анхельмо, пытаясь раскупорить бутылку. Он разглядел внутри маленькую записку, свернутую вдвое, и уже предвкушал какое-нибудь приключение, которое могло бы начаться с этой небольшой бумажки, свернутой в несколько раз. Его воображение рисовало сотни сюжетов, в которых он находит какую-нибудь затерянную экспедицию или спасает потерпевший крушение экипаж. И каково же было его разочарование, когда на записке не оказалось никакого послания. Вообще ничего. Пусто. На ней не было никаких записей, никаких странных знаков, никакой карты. Ни-че-го. В сердцах Анхельмо схватил бутылку и швырнул её обратно в море – такая история закончилась, не успев начаться! Записку он машинально сунул в карман, позабыв о ней уже через несколько минут после вспышки ярости.

три

– Почему я не могу вспомнить, как я сюда попал? Почему не помню, что делал до этого? Почему мне в голову пришел момент смерти бабушки и эпизод с той странной морской бутылкой?

Анхельмо наворачивал круги вокруг стола, не в силах оставаться на одном месте. События последних нескольких часов всё ещё отказывались проявляться в его памяти, поэтому он гадал, что должно произойти дальше. Может быть, его похитили? Но кому он нужен? И почему тогда до сих пор с ним не связались и не выдвинули каких-то требований? Может быть, его обезопасили от чего-то? Но и в таком случае, почему до сих пор не связались? Вопросы один за одним появлялись в его голове и, не получив ответа, уходили туда же, откуда приходили. Не в силах бездельничать, он излазил на коленях и изучил каждый квадрантный сантиметр пола, простукал кулаком каждый квадратный сантиметр стен ослепительной комнаты. Ничего. Никаких намеков на дверь или окно. Никаких намеков на выход. Тишина уже начала сводить его с ума, звук стука его кулаков не отражался от стен, и ему начало казаться, что он медленно теряет рассудок. Может быть, он спит? Правда, может быть это всего лишь сон, страшный и непонятный сон, в котором он очутился по прихоти своего непредсказуемого подсознания? Всё правильно, поэтому он и не может вспомнить, как сюда попал – так всегда бывает во сне. Анхельмо что было сил ущипнул себя, но ничего не произошло, только две капельки крови появились на ранке. Очевидно, он не спал.

– Да где я? – от бессилия закричал он во весь голос, и вздрогнул, услышав своё собственное эхо, которое в ослепительной комнате показалось ему каким-то чужим, как будто кричал посторонний человек.

Через несколько секунд он вздрогнул еще сильнее – один из телефонов, стоявших на столе, зазвонил. Поначалу Анхельмо не мог поверить своим ушам, ведь он сам лично досконально проверил каждый из телефонов по нескольку раз. Поэтому он зажал уши руками и ждал, пока слуховая галлюцинация не кончится. Однако через несколько минут, когда он разжал уши, телефон продолжал звонить. Ошибки быть не могло. Анхельмо медленно подошел к столу и нерешительно потянулся к трубке.

– Анхельмо, ты сейчас именно там, где и должен быть – не терпящим возражений тоном заявил ему голос из трубки. Голос, который показался Анхельмо очень знакомым, но он не мог понять, кто говорит с ним. Услышав эти слова, Анхельмо осмелел и твердо решил сразу прояснить все интересующие его вопросы.

– А можно поконкретней? Кто засунул меня в эту белую клетку?

– Не торопись. Ты узнаешь всё ровно тогда, когда будет необходимо – голос явно издевался над ним.

– Когда будет необходимо?! Вы говорите мне, что я там, где и должен быть, что я всё узнаю, когда будет необходимо – зачем вообще было звонить мне тогда? И зачем тут еще два других телефона? Это что, какая-то шутка? Розыгрыш?

– Анхельмо, ты проявляешь нетерпеливость. Успокойся. Как ты думаешь, откуда я знаю твоё имя?

Об этом Анхельмо не подумал. Действительно, голос с первых слов обратился к нему по имени, что впопыхах Анхельмо воспринял как данность, а сейчас впервые задумался об этом.

– Вы знаете меня?

– Да, я знаю тебя. Очень хорошо знаю. Это я послал тебе ту самую бутылку пятнадцать лет назад…

Вспоминай дальше.

четыре

Теплый, летний день. Анхельмо празднует свой восемнадцатый День рождения. Полное совершеннолетие в его стране наступает в двадцать один год, но и в свои восемнадцать юноша мудр не по годам. Мать Анхельмо умерла через два года после смерти своей матери, его бабушки, когда Анхельмо едва исполнилось семнадцать; отец ушел в длительное плавание и не вернулся. Говорили, что его судно попало в так называемую «серую зону», просто пропало со всех радаров и больше никогда на них не появилось. Анхельмо не горевал ни по матери, ни по отцу. Слова бабушки о том, что со смертью путь души не заканчивается, глубоко засели в его памяти и теперь, когда он остался совсем один, его сердце не отзывалось грустью на воспоминания о бабушке и родителях. Оно было наполнено приятными воспоминаниями, теплотой и благодарностью за всё, что эти три человека сделали для него за этот, пускай совсем короткий, промежуток времени. Теперь ему исполнилось восемнадцать, вся жизнь, как ему казалось, была впереди, сотни возможных траекторий разворачивались перед ним, стоило лишь сделать выбор, пойти по одной из них – и всё. Анхельмо продолжал задумываться о своей судьбе, о смысле своей жизни. У него не было друзей. Возможно, причина крылась в его природной молчаливости – редко когда из него можно было вытянуть больше двух слов – или какой-то независимой самодостаточности, но факт оставался фактом – свой День рождения он праздновал в гордом одиночестве. При этом, он совершенно не ощущал своё одиночество, не страдал от него, не испытывал потребности разделить с кем-то эти мгновения уходящей юности. Он шел в сторону моря, чтобы, как обычно, присесть на берегу, подальше от городского пляжа, и сфокусировать взгляд на море. Смотреть, смотреть, пока четкая линия горизонта не превратится сначала в размытую, а потом и вовсе невидимую границу, после чего море сольётся с небом в единую палитру цветов, в серо-голубую стену, отделяющую Анхельмо от огромного мира, который он так стремился понять. Он знал, что поймет. Эта цель, ставшая на каком-то этапе глобальной целью его жизни, была лишь одной из многих целей, которые ему предстояло достичь, а Анхельмо четко знал – к любой цели, если её можно четко сформулировать человеческими словами, можно прийти за определенное количество шагов. Поэтому он созерцал водную и небесную гладь, сливавшиеся постепенно в единое серо-голубое месиво, и искал ответы на свои вопросы.

В этот раз он подумал о старце, попавшемся ему на пути к морю, прямо на набережной. С виду это был обыкновенный нищий, который стоял, прислонившись к парапету, и просил милостыню. Прохожие небрежно бросали монеты в его пластиковый стаканчик, кто-то побольше, кто-то поменьше, кто-то даже опускал туда бумажные купюры – типичное содержимое карманов горожан. Поначалу Анхельмо совершенно не заметил старика, что было для него не характерно, настолько целеустремленно он направлялся к морю, но его вернул к жизни голос, раздавшийся из-под черного капюшона:

– Юноша, подайте нищему на пропитание!

Анхельмо вышел из ступора, оглянулся и понял, что кроме него на набережной никого нет, все прохожие каким-то мистическим образом либо ушли далеко вперед, либо оказались далеко позади него. Не в силах отказать просящему (одна из вещей, которым научила его бабушка, была спонтанная помощь – она требовала, чтобы он всегда помогал людям, если его об этом просят, не требуя чего-нибудь взамен и не испытывая к объекту помощи никакой жалости), Анхельмо достал из кармана пару монет и подошел к старику, внимательно разглядывая его лохмотья. Старик не был похож на типичного нищего маленького приморского городка, в каком как раз жил Анхельмо. В отличие от большинства нищих, не имевших никакой обуви и слонявшихся по улицам босиком, на старике были добротные кожаные сандалии, а плащ с капюшоном, хоть и выглядел обветшалым, был чистым и опрятным. Само лицо старика, наполовину скрытое капюшоном, еще больше удивило Анхельмо. Загорелое, испещренное морщинами, оно тем не менее подчеркивало какую-то скрытую глубоко внутри таинственность, которая словно окутывала тело старика. Анхельмо посмотрел ему в глаза – это всегда было его маленькой слабостью – заглядывать людям в глаза, и опешил: там отражался он сам. Глаза старика были черными, абсолютно черными, так что невозможно было отличить зрачок от обрамлявшего его пигмента. Старик смотрел прямо на Анхельмо, не мигая, не сводя с него черных глаз, ничего не говоря. Анхельмо стало не по себе. На какой-то миг ему почудилось, что старик сканирует его, проникает через его глаза в самую душу и выворачивает её наизнанку. Через некоторое время старик прошептал: