Убить Кукловода - Александр Григорьевич Домовец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иисус вдруг остановился. Придерживая тяжёлый крест, он с трудом выпрямился и что-то сказал начальнику конвоя. Тот, пожевав губами, кивнул. Тогда Иисус повернулся к Агасферу и негромко произнёс пересохшим ртом:
– Добрый человек, нам разрешили немного отдохнуть. Если это твой дом, не мог бы ты вынести воды?
Ни секунды не задумавшись, Агасфер фыркнул:
– Воды? А чего ты ещё хочешь? Может, тебя заодно и накормить? – Он засмеялся, и, оглянувшись на ухмыляющихся легионеров, добавил: – Иди своей дорогой, мошенник. В моём доме ты ничего не получишь. Тоже мне, царь иудейский!
Глаза Иисуса вспыхнули изумлением. Он, словно не веря ушам, переспросил:
– Как, ты отказываешь мне в такой малости?
– Отказываю, отказываю! – закричал Агасфер. – Сказано тебе, иди отсюда. Прямо на Лысую Гору иди. Она тебя заждалась!
Он ликовал. Когда ещё можно так развлечься, и к тому же попасть в центр внимания соседей!
Начальник конвоя покачал головой и выругался сквозь зубы. Тронув Иисуса за плечо, он сделал рукой командный жест: вперёд! Не отводя глаз от Агасфера, Иисус вдруг сбивчиво заговорил, с нотками гнева в голосе:
– Да будет стыдно тебе, человек! Да будет памятна тебе наша встреча и этот день! Ты отказал мне в чашке воды? Пусть. Но за это я отказываю тебе в покое могилы. Обрекаю тебя на вечную жизнь и вечные скитания. Да переживёшь ты своих детей и внуков, и правнуков их! Да будешь ты ждать моего нового пришествия, и тогда, быть может, я дам тебе покой, если ты раскаешься. Но не раньше!
Из этих слов Агасфер ничего не понял, однако на всякий случай плюнул ему в лицо. Не отирая слюны, Иисус взгромоздил на себя крест и продолжил скорбный путь, понукаемый легионерами. Пройдя несколько шагов, он оглянулся, и Агасфера пронзил взгляд, в котором смешались усталость, боль и негодование.
На этом, собственно, всё и кончилось. На Лысую гору смотреть казнь Агасфер не пошёл: слишком жарко, да и дел в мастерской скопилось немало. На следующий день по Иерусалиму разнёсся слух, будто тело Иисуса, снятое с креста, исчезло. Заговорили о его вознесении на небо… Агасфер ощутил смутное беспокойство, которое, впрочем, быстро прошло. Жизнь продолжалась, и это была привычная жизнь с маленькими доходами, большой семьёй и многочисленными проблемами.
Спустя несколько лет умерла жена. К тому времени Агасфер кое-как пристроил подросших детей и даже успел обзавестись внуками. Оставшись один, женился на немолодой вдове, жившей по соседству, но и та через пять лет умерла. На шестом десятке Агасфер сговорился с другим сапожником, жившим ещё более бедно, и тот выдал за него свою семнадцатилетнюю дочь-бесприданницу.
К великому удивлению соседей, та исправно рожала старому Агасферу ребёнка за ребёнком. Агасфер пыжился, но не знал, чем кормить детей. Семья разрасталась, сыновья от первого брака тоже не преуспевали. Внуки сапожника просили милостыню на улочках Иерусалима, и часто ужин семьи зависел от того, что насобирают дети.
Однажды на рассвете Агасфер проснулся с непонятным ощущением. Он встал и присмотрелся к спящей жене. Та похрапывала, припав седеющей головой к подушке. Агасфер прошёл по дому, полному детей и внуков. Он отчего-то попытался вспомнить, много ли осталось в живых людей, с которыми он когда-то в одно время вступал в жизнь. Получилось, что немного. Вином и хлебом за прилавками торговали уже не сверстники Агасфера, а их отпрыски.
Через десять лет умерла и эта, третья по счёту, жена. Что страшнее всего, стали умирать и дети. От старости! Агасфер растерялся. Он всё так же сидел в своей лавке, всё так же мастерил новые или чинил изношенные сандалии, и чувствовал себя, как обычно. Тело его оставалось таким же хилым и тощим, лицо морщинистым, борода седой. Ничего не менялось, хотя шли годы, и на свет стали появляться правнуки.
Ещё через двадцать лет жители Иерусалима начали показывать на Агасфера пальцем. Он и сам понимал, что зажился. Ну не было ещё в славном еврейском городе людей, которым перевалило за восемьдесят! Однако Агасфер по-прежнему работал, с удовольствием ел и пил, а вид молодых женщин всё так же возбуждал его. Только молодые женщины больше не подпускали его к себе – отпугивали годы и бедность. Свою похоть Агасфер удовлетворял с блудницами и каждый раз, доставая сребреники, злился.
Он постоянно думал, почему все те, кто в одно время с ним появился на свет, уже упокоились, а он, Агасфер, всё ещё жив и даже бодр. Он понимал, что река времени по непонятной причине огибает его, даже не забрызгав. И всё чаще вспоминал тот уже очень далёкий день – день казни трёх разбойников, избитого, изнемогающего под бременем креста Иисуса, которому он отказал в глотке воды, а самое главное – слова. Его слова! Что он тогда бормотал, негодующе глядя на Агасфера? Что отказывает ему в покое могилы? Что обрекает на вечную жизнь и вечные скитания? Агасфер до боли сжимал виски, дёргал себя за бороду и часами тупо смотрел в окно, ничего при этом не видя. «Да переживёшь ты детей и внуков, и правнуков их!..» Разве такое мыслимо? Но всё получилось точно по словам Иисуса – дети и внуки постепенно уходили друг за другом, а он, отец и дед, читал молитву над их могилами.
Чем так жить, лучше было умереть. Или, по крайней мере, сойти с ума, лишь бы не думать обо всём этом. Но голова у Агасфера, несмотря на возраст, оставалась ясной. Настолько ясной, что в день своего столетия, выпив чашу вина и закусив куском рыбы, он окончательно понял, что проклятый Назаретянин вовсе не бросал слов на ветер. Он действительно приговорил обидчика к вечной жизни. Вечной!.. Стало быть, сплетни о его божественном происхождении, могуществе, и посмертном вознесении на небо, не сплетни были, а чистая правда.
– Ну-ну, – сказал Агасфер, тихо засмеявшись.
Он с утра приготовил себе подарок – взял хорошую, крепкую верёвку, забросил её на одну из балок, на которых держалась крыша, и сделал скользящую петлю. Теперь он легко взгромоздился на стол. Оглядев напоследок своё неказистое одинокое жилище (никто не пришёл поздравлять с днём рождения, – он всем надоел: и правнукам и соседям, а друзей отродясь не было), Агасфер, не раздумывая, сунул голову в петлю и спрыгнул со стола.
Что было дальше, он помнил смутно. Запомнился собственный вопль – инстинктивный вопль
