Белый, белый день - Александр Мишарин

- Нет! Именно ты будешь! - отмахнулся П.П. - Тебе, единственной в нашей семье, перепало что-то от меня. Как мне - от матери.

- А что? - тихо спросила Анечка.

- Глубокая и властная чувственность... Конечно, смешно мне, деду, говорить своей внучке о таких вещах.

- Ты смешной! Я уже давно живу полноценной женской жизнью!

- Как... давно? - кашлянул П.П.

- Ну не знаю... - Анечка тоже смутилась. - Месяцев восемь, наверное. Восемь месяцев и одиннадцать дней. Если быть точной...

Кавголов поднял глава к потолку, сделал глубокий вздох и сказал - то ли Анечке, то ли самому себе:

- Я уже сказал: "Глубокая и властная чувственность". Значит, ты можешь рассчитывать, что она периодически будет казаться тебе любовью. А скорее раза два в жизни - ты действительно будешь способна... - П.П. замолчал. Он стоял, глядя перед собой. Потом махнул рукой и отвернулся. - Будешь способна ко всему этому... - Он махнул в сторону бесконечных, до самого потолка, стеллажей с книгами. - И тогда тебе все это не покажется ни глупостью, ни дамскими или полубезумными бреднями.

Анечка пожала плечами, хотела сдерзить, но почему-то покраснела и спросила:

- Какая же это любовь? Трагедия? Или, наоборот, счастье? Так все говорят...

Павел Павлович неожиданно рявкнул:

- Ну и пусть говорят! Только не путай траханье... даже самое умелое, мастерское... Чему тебе еще придется, кстати, научиться... - Он от смущения перевел дыхание. - Ну это не мое дело. Не мой вопрос. Тебя научат, научат! Кавголов даже погрозил кому-то пальцем. - В общем, иди! Мала ты еще для подобных разговоров!

- Тогда не надо было начинать!

Внучка стояла перед ним вытянутая, горделивая, с неуловимой кавказской статью (одна из ее бабушек была осетинской княжной), по-парижски одетая, заласканная матерью, отцом, всей семьей. Да и им самим - "странным дедом", к которому ее почему-то так тянуло...

А почему? Ведь П.П. явно давал понять всем: "Оставьте меня в покое! Получайте от меня! Пользуйтесь! Только не лезьте ко мне! Ни с помощью всегда необязательной и пустяковой. Ни с разговорами о всяких модных, обязательно глобальных проблемах, которые волнуют якобы всех..."

- Может, и не надо было!.. - тихо сказал П.П. - Может, вообще не стоит ради нашей жизни рождаться на этот свет!

- Болтун ты все-таки, дед! - Анечка всерьез рассердилась.

- Ну и кто он - твой избранник? Студент, небось? Ни кола, ни двора?

- А это уж... вообще паскудное дело - судить о человеке по машине, на которой он ездит!

- Значит, какая-то завалящая... А все-таки есть?

- И совсем не завалящая! А "БМВ"! Последней модели. У него их много!..

- Боже! В какое общество попадет наша семья! Да и сам я тоже сподоблюсь. А то у меня авто только государственные. Как звать-то?

- Алик! - буркнула Анечка.

- Он что, машинами торгует?

- Вроде того... - чуть сникла внучка.

- А лет-то сколько?

- Двадцать шесть.

- Хорошо, что не сорок шесть! - Кавголов подал внучке легкую шубку. Да! Для тебя и для Алика - все это...

Старик посмотрел на большую работу Поленова - Христос на Тавериадском озере.

- Да, да! Все это не просто глупость! А абсолютная, мадам, дикость... Он подтолкнул ее к двери и на прощание не смог не съязвить: - Разве что эта мазня... Штуки три этих "БМВ" уж точно стоит! Даже если торги на "Кристи" будут не слишком удачными.

Кавголову вдруг показалось, что взгляд Анечки чуть изменился. Она как бы заново увидела картину Поленова...

П.П. хотел было позвонить кому-нибудь из родных. Жене в санаторий хотя бы... Но это не вдохновило его, и он начал медленно, как каждый вечер, одеваться к вечерней прогулке. Все ныне давалось нелегко - даже натянуть высокие теплые сапоги... Сшитое, очевидно, лет тридцать назад отличным портным немецкое пальто. В добрые времена носил это пальто по крайней мере Гельмут Коль. Было оно непроницаемо ни для мороза, ни для ветра, ни для по-ноябрьски ледяной, железной скамейки, и П.П. не мог отказать себе в удовольствии каждый вечер напяливать на себя эти немецкие доспехи. Пальто было из "сэконд хэнда". Купил его буквально за копейки сын Антон и страшно радовался, когда отец одобрил все его достоинства - и мощь, и размер (чуть ли не до пят), и добротность...

Именно после этого, как-то унизившего его разговора с внучкой П.П. долго гулял по обычному маршруту. Купил что-то ненужное на вечер. Последнее время у него вообще возникла старческая необходимость покупать то сахар или крупу, то сыр или мед.

Наверно, это не только у него, старика, образовалась ныне такая привычка. У всей страны! Покупать все, если есть на что. Копить на всякий случай, на черный день! И во всем этом не было ничего ни странного, ни смешного. Это не старческая привычка!

Иногда, плохо себя чувствуя, не будучи уверен, что сможет выйти в магазин, он, лежа на своей огромной старинной кровати, был доволен, что месяц - уж точно (если не два!) - сможет выдержать, прожить на домашних запасах. И это как-то успокаивало его... Хотя некая жалость к себе, в общем-то, несерьезная, детская, но все-таки возникавшая, касалась его сердца.

Ему было просто жалко себя - это же так естественно для человека... Судорога вдруг взрывала все его тело. Но ничего серьезного не следовало дальше. Он часто плакал в детстве - может быть, выплакал все слезы?

"У Паши не все в порядке с нервами!" - задумчиво и даже удивленно говорил тогда его отец. Он безумно любил сына. Но, будучи человеком военным - отвоевавшим все войны, начиная с японской, - считал это скорее расслабленностью, недисциплинированностью, чем первыми проявлениями характера. Характера русского - бешеного, незаурядного и при всех дарованиях - удивительно устойчивого и гармоничного. Характера по-своему живучего и бестрепетного человека...

Старик стоял, глядел вслед матери. Он не знал ее нового, не из их общей жизни, пальто - оно было современное и даже кокетливое. Мать всегда придавала много значения одежде и с детства приучала сына одеваться как следует. Подбирать цвета, галстуки, парфюм...

Мать надеялась, что родится девочка, и они с отцом даже подобрали ей имя - Наташа. Купили детское приданое - всё для девочки. Отца врачи в родильном доме уверили, что родится наследница. А родился, с трудом, на грани кесарева сечения, с опозданием на десять дней, Паша, а не Наташа. Четыре килограмма девятьсот граммов. В карточке так и записали: "великан". Но великаном П.П. не стал - ни в каком смысле. Крупный, скорее толстый, а теперь к старости тучный, физически неловкий, хотя и сильный мужчина. Так же, как он не стал ни Чаадаевым, ни Флоренским, ни Буниным, ни Рахманиновым.

Всего понемножку, а если вместе собрать, то негусто... Совсем негусто.

Об этом ли мечтала его мать?! Хотя здесь П.П. скорее ошибался, выдавая свои юношеские, непомерные, но тогда казавшиеся ему абсолютно реальными притязания на бессмертие - за уверенность семьи в его успехах.

А семьи-то, в общем, не было. Это он понял, только став взрослым человеком. Был старик-отец, храбрый, как говорили, на полях битв генерал. И боявшийся всего на свете в мирное время. Его, отцовская, настоящая, молодая и, наверно, бесшабашная, жизнь богатого холостяка - гвардейского офицера осталась до четырнадцатого года. Или скорее - семнадцатого! А дальше была какая-то семейная недоговоренность, тайна... В общем, историческая кутерьма - то вдруг всплывал Колчак, то Блюхер с Уборевичем... А позже маршал Конев и Уля - жена Рокоссовского, с которой мать училась еще в гимназии в Кяхте, где-то на переломе революций...

На все вопросы в доме нельзя было получить ответа!

"Вырастешь, Паша, узнаешь! Все расскажу тебе сама", - только и отвечала мать, загадочно улыбаясь. Он возвращался домой, хорошо выпивший, щедрый, веселый, добрый. Ложился на диван, и она тихо гладила ему волосы.

Ну что вроде бы особенного? Мать погладила по голове! А П.П. до сих пор вздрагивал от нынешнего сиротства... От воспоминания про ее руку, гладившую его по голове.

Но мать так ничего и не рассказала - унесла всё с собой в могилу...

В какую могилу?! Она только что была здесь?!

Кавголов приподнялся на цыпочках, попытался еще раз разглядеть в вечерней толпе материнскую фигуру... Но никого - даже похожего! - видно не было. Да и не могло быть! Что за глупости?!

Чертовщина какая-то...

Разволновался с Анечкой, вот "глюки" и пошли... Бывает же, что человек как бы на минуту засыпает, и сон бывает такой живой! Живее самой жизни...

Конечно, бывает! Он только что сам видел... Как она спросила? "Паша, а ты-то как оказался на Соколе?.."

Она не знала. Не она ли сама когда-то говорила: "Кажется, я бы всю оставшуюся жизнь отдала, чтобы хоть одним глазком посмотреть, как ты будешь жить один - без меня".

Значит, нет там ничего? Чему он молится? И кого он просит о помощи? О пощаде. О снисхождении...

Значит, есть, реальна только его внучка - милая, наивная Анечка, которая назвала всю его жизнь глупостью?..

Никогда, ни в какие века, ни в какое тысячелетие материальное благополучие не определяло ни счастья человеческого, ни высокой мысли, ни благодати Господней.