Соединяющий души - Федор Сологуб

Стало вдруг темно. Хохот звучал, хриплый и гнусный. Голова кружилась...

Из мрака медленно выдвигались легкие колонны, невысокий потолок. Тускло горели светочи. Красные в сладком воздухе зыблились их огненные языки. Переливно пела флейта. В легкой пляске мерно двигались ноги, - прекрасные юношеские ноги.

И чудилось Сонпольеву, что он молод и силен, что он пляшет вокруг пиршественного стола. На него глядит обрюзглое, наглое, пьяное лицо, пирующий хохочет, - ему весело, ему нравится пляска полуобнаженных юношей. Чудится Сонпольеву - бешеная злоба душит его, и мешает ему исполнить замысел. И он в быстрой пляске проносится мимо пирующего, и руки его дрожат. Багровый туман ненависти застилает его глаза.

Но в то же время пробуждается его вторая душа, хитрая, ласковая, кошачья душа. Юноша улыбается торжествующему, и снова в плавной пляске проносится мимо него ласковый, нежный отрок. Пирующий хохочет. Нагие ноги юноша и его обнаженный торс веселят хозяина пира.

И снова ненависть, застилающая глаза багровым туманом, сотрясающая руки злою дрожью. И снова хитрая улыбка ласкового юноши.

Кто-то Злобно шепчет:

- Долго ли мы будем кружиться напрасно? Пора. Пора. Кончай же!

Усилие дружных воль. Две души сливаются в одну. Ненависть и хитрость. Легкое, плавное движение, - сильный удар, - легкие ноги уже уносят юношу в быстрой и красивой пляске. Хриплый крик. Смятение. Все смешалось...

И снова темно.

И очнулся Сонпольев: тот же уродец пляшет на столе, и кривляется, и хохочет.

Сонпольев спросил:

- Что же это? Гость сказал:

- В этом юноше две обитали души, и одна из них теперь твоя, душа пламенных чувств и страстных желаний, вечно несытая, дрожащая душа.

И задрожал сверлящий уши смех. И заплясал уродец. Сонпольев

крикнул:

- Стой, плясун! Ты, кажется, хочешь сказать, что вторая душа того древнего юноши живет в тщедушном теле этого ненавистного, смуглого мальчишки?

Гость перестал смеяться и прокричал:

- Человек, ты наконец понял то, что я хочу тебе открыть. Теперь, может быть, ты догадаешься, зачем я пришел к тебе и кто я.

Сонпольев переждал резкое дрожание смеха, и ответил своему гостю:

- Ты - соединяющий души. Но отчего же ты не сделал этого при нашем рождении?

Урод зашипел, съежился, завертелся, потом приостановился, выбросил кверху одну из своих боковых голов и прокричал:

- Мы это поправим. Если ты хочешь. Хочешь?

- Хочу, - быстро ответил Сонпольев.

- Позови его к себе под Новый Год и позови меня. А чтобы позвать меня, возьми этот волосок.

Уродец быстро перебежал к лампе, положил на ее плоскую подставку черный, тонкий, короткий волос и продолжал:

- И зажги его. И я приду. Но знай, что после того ни ты, ни он не сохраните своего отдельного бытия. И уйдет отсюда только один, который совместит обе души, но не ты, и не он.

И вдруг исчез. Еще звучал, терзая слух, его резкий, ржавый хохот, - но уже никого не видел перед собою Сонпольев. Только черный на плоском подножии лампы волос напоминал о госте. Сонпольев взял волос, и спрятал его в своем бумажнике. Уже к полуночи клонился последний в году день. У Сонпольева сидел опять Гармонов. Говорили тихо, как бы сдерживая голоса. И было жутко. Сонпольев спросил:

- Вы не досадуете, что я пригласил вас на эту одинокую беседу? Смуглый юноша широко улыбнулся, и от этого зубы его казались слишком белыми. Он говорил что-то медлительное, скучное, что-то такое внешнее, что Сонпольеву не хотелось слушать. Сонпольев спросил, вне всякой связи с предыдущим разговором:

- Вы помните ваше прежнее существование?

- Очень смутно, - ответил Гармонов.

Было видно, что он не понял вопроса, и думает, что Сонпольев спрашивает о детских годах.

Сонпольев досадливо нахмурился. Начал объяснять, что он хотел сказать. Чувствовал, что это выходит запутанно и длинно. И от этого еще более досадовал. Но Гармонов понял. Обрадовался. Покраснел слегка. Сказал живее обыкновенного:

- Да, да, мне иногда кажется, что я раньше жил. Такое странное ощущение. И как будто та жизнь была полнее, смелее, свободнее. Как будто бы смел делать то, на что теперь не дерзаешь.

- И вам кажется, не правда ли? - с волнением спросил Сонпольев, - что вы как будто что-то потеряли. Как будто бы вам теперь недостает самой значительной части вашего существа.

- Да, да, - сказал Гармонов, - вот именно такое впечатление.

- И вы хотели бы восстановить эту недостающую часть? - продолжал спрашивать Сонпольев. - Опять, как прежде, быть цельным и смелым, опять, как в старину, совмещать в одном теле, легком, юношески свободном, всю полноту жизни и дивное соединение, тождество противоречий нашей человеческой природы. Быть более, чем цельным, - слушать в груди своей биение как бы удвоенного сердца, быть таким и иным, быть соединяющим в себе враждующие души, и из пламенной борьбы великих в себе противоречий выносить мужество и твердость великого подвига.

- Да, да, - сказал Гармонов, - я тоже иногда мечтаю об этом. Сонпольев боялся глядеть на неуверенное, смущенное лицо смуглого юноши. Он смутно боялся, что это лицо будет его расхолаживать. Он торопился.

И уже близка стала ночь. Сонпольев тихо сказал:

- Вот, в моих руках есть средство достигнуть этого. Хотите ли вы этого достигнуть?

- Хочу, - нерешительно сказал Гармонов.

Сонпольев поднял глаза. Решительно и настойчиво смотрел на Гармонова, как бы требуя от него чего-то настоятельно необходимого. Неотступно смотрел прямо в черные юношеские глаза, которые, конечно, должны были быть пламенными, но на самом деле были только коварными, холодными глазами маленького человека с половинчатою душою.

И казалось Сонпольеву, что под его пламенным и неотступным взором глаза Гармонова зажигаются восторгом и жгучею злобою. Смуглое лицо юноши стало вдруг значительным и строгим.

- Хотите? - еще раз спросил Сонпольев. Гармонов решительно и быстро сказал:

- Хочу.

И словно чей-то чужой, резкий, звонкий голос произнес:

- Человек маленький и лукавый, совершивший, однако, подвиг великого мужества в одном из древних переживаний, - совершивший подвиг, ибо сочетал свою лукавую душу с пламенною душою негодующего, - скажи в этот великий и единственный час, твердо ли решился ты соединить свою душу с тою, иною душою. И еще быстрее и решительнее ответил Гармонов:

- Хочу.

Сонпольев прислушивался к резкому голосу вопрошающего. Он узнал его. И не ошибся: "хочу" Гармонова уже тонуло в ржаво-металлическом хохоте того дивного посетителя.

И когда хохот затих, Сонпольев сказал:

- Но знайте, что вы для этого должны отказаться от соблазна и радости отдельного бытия. Вот я совершу чародейство, - и оба мы погибнем, и освободим наши души, или сольем их в одну, и уже не будет ни меня, ни тебя, будет один, пламенный в замысле, холодный в исполнении. Надлежит нам уйти обоим, чтобы дать место ему, в котором мы оба таинственно сольемся. Друг мой, решились ли вы на это страшное дело? Страшное, великое дело.

Гармонов улыбался странно и неопределенно. Но пламенный взор Сонпольева погасил его улыбку, и юноша, голосом неживым, тусклым, как бы покоряясь непреодолимому, роковому повелению, произнес:

- Я решился. Я хочу. Я не боюсь.

Дрожащими, пальцами вынул Сонпольев из бумажника чародейный волос. Зажег свечку. За нею таился четырехголовый посетитель. Он был сегодня серый и зыбкий, и маячил, как тень от зыблемой пламенной стихии, ласкавшей сжигающими объятиями белое тело покорной свечи.

Гармонов широко раскрытыми глазами, не отрываясь, следил за движениями Сонпольева. Сонпольев поднес волос к огню свечи. Слегка закрутился волосок, зарделся, вспыхнул. Горел очень медленно, с тихим ритмическим потрескиванием, похожим на смех ночного гостя.

И сам дивный уродец, кривляясь и прыгая, выдвинулся из-за свечи. Он стал посредине стола, смотрел то на волосок, то на юношу, что-то шептал, отрывистое и невнятное, и после каждого слова заливался тихим смехом, похожим на потрескивание горящего волоска.

Слова чудного гостя были простые, но страшные. Сначала они шли мимо сознания Сонпольева, - так был Сонпольев взволнован и поглощен горением чародейного волоска, что с простыми, знакомыми словами урода не соединял никакой мысли. Вдруг ему стало страшно. Вслушался. Насмешливо звучали простые, страшно простые слова:

- Душа маленькая, коротенькая, душа боязливая. В страхе поднял Сонпольев глаза на Гармонова. Смуглый юноша сидел, странно скорчившись. Лицо его было бледно. Капельки пота выступили на лбу. Жалкая, принужденная улыбка кривила его губы. Когда он увидел, что Сонпольев смотрит на него, он скорчился еще больше, и как бы против воли зашептал голосом прерывающимся и глухим:

- Мне страшно. Мне больно. Не надо этого.

И вдруг изогнулся, как кошка, хитрая, робкая, злая, метнулся вперед и, нелепо и уродливо вытянув слишком красные губы, дунул на догоравший волосок. Пламя на волоске поднялось узкою струйкою, дрогнуло, погасло. Синий дымок заструился в тихом воздухе. Резкий хохот ночного гостя сверлил слух.