Перестройка как русский проект. Советский строй у отечественных мыслителей в изгнании - Александр Ципко

Но уже в конце 90-х стало видно – то, что является чудом для моего, уже старшего поколения и для тех, кто шел по лестнице политического опыта за нами, не является чем-то сверхъестественным для поколений новой России. Им, детям эпохи компьютерных игр, уже не интересно то, что составляет смысл для нас, для тех, кто десятки лет прожил с этим ожиданием хоть каких-то перемен, хоть каких-то послаблений советской системы. И тут, конечно, ничего не поделаешь.

Наверное, они в этом не виновны. Во всех бывших социалистических странах Восточной Европы узники совести, борцы с советским тоталитаризмом стали не только героями, но и лидерами новых, постсоциалистических наций. Примером тому судьба Гавела, Леха Валенсы. У нас о тех, кто просидел молодость во Владимирском централе, никто ничего не знает. Герои антикоммунистического сопротивления, которые рождались в недрах православной церкви, как правило погибали в тюрьмах, они до сих пор мало кому известны. Странная особенность нашей якобы антикоммунистической революции состоит в том, что в стране не было и нет никакого интереса к судьбе наших узников совести, кто сознательно совершал подвиг сопротивления коммунистической системе. У нас сегодня не любят вспоминать об оборотной, теневой стороне советского образа жизни. У нас до сих пор нет памятников жертвам ленинского террора против православной церкви, жертвам сталинского голодомора, сталинских репрессий. Практически ничего. Даже РПЦ, ее иерархи в своих публичных выступлениях не вспоминают о мучениях православных священников, которые остались верны России, своей церкви и как герои шли на смерть. Им, этим мученикам, жертвам борьбы с богоборческой властью, не ставят памятники, в их честь не называют улицы.

И это грустно. Грустно не потому, что опыт сопротивления советскому тоталитаризму не имеет ценности для новой России. Грустно не потому, что наши поступки, наши скромные подвиги, наши усилия сделать страну свободной не имеют ценности в новой России. Ждать в России благодарности вообще смешно – тем более, когда к власти пришло поколение, не совершающее поступки, когда началась эпоха нормальных карьер. Слава богу, что мы, «дети революции», уцелели. Грустно потому, что на самом деле на забвении ближайшего прошлого ничего серьезного построить невозможно. Без знания о муках несвободы невозможно по достоинству оценить ценность самой свободы. Никогда не сможешь осознать сущность национального интереса, когда у тебя нет не только ощущения национальной истории, исторической памяти, но и интереса к тому, что было до твоей нынешней спокойной и все же свободной жизни.

Всеми этими, как мне казалось, нормальными мотивами я и руководствовался, работая над первым вариантом своего рассказа о перестройке, об ее идейных истоках. Но пока я шаг за шагом описывал идейные истоки, предысторию перестройки, создавал тексты об исканиях шестидесятников, литераторов-почвенников, идейная ситуация в стране поменялась коренным образом. Если еще в 90-е и в начале нулевых подавляющая часть интеллигенции (при всем негативном отношении к Горбачеву как к личности) воспринимала перемены конца 80-х – начала 90-х со знаком плюс, то уже к середине нулевых по крайней мере среди так называемых «государственников» росло и ширилось негативное отношение к перестройке. Конечно, и во время перестройки просоветская, прокоммунистическая интеллигенция негативно относилась к Горбачеву как к разрушителю советской системы, «могущественного советского государства». Но тогда те, кто поддерживал Нину Андрееву, автора статьи «Не могу поступиться принципами», опубликованной в «Советской России» 13 марта 1988 года, среди интеллигенции составляли ничтожное меньшинство, что и позволило Горбачеву обуздать протест части партийного аппарата против начавшихся демократических перемен. Но сегодня, напротив, позитивное отношение к советской системе в целом становится доминирующим. Сегодня многие, позабыв о Нине Андреевой и ее статье, вошедшей в истории советской общественной мысли, тем не менее повторяют ее слова о том, что «без государства диктатуры пролетариата нам сегодня и перестраивать-то было бы нечего».

Рефреном всех нынешних разговоров и воспоминаний о советском прошлом являются слова о том, что как бы советский строй не был плох, мы сегодня проедаем то, что создали во времена СССР. И при этом само собой подразумевается, что по-другому, не по-сталински, без жертв и репрессий той эпохи Россия никогда бы не решила задачи индустриализации, не вошла бы в ряд «наиболее развитых стран того времени».

До сих пор живы, воспроизводятся стереотипы советского сознания, марксистско-ленинского восприятия русского XX века как чего-то изначально предопределенного, где все происходило так, как должно было происходить, где не было никакой альтернативы ни ленинскому Октябрю, ни красному и белому террору, ни ужасам сталинской коллективизации, ни репрессиям конца 30-х, ни позору 1991 года. Поразительно, что в советское время советские люди, подавляющая часть советской интеллигенции все же строила в своем сознании хотя бы мифологические альтернативы тому, что было. Примером тому – очень характерное для шестидесятников убеждение, что Сталин «изменил демократическим идеалам Октября», «извратил сущность марксизма», что если бы в 1929 году победил Бухарин, то мы построили бы другой, более человеческий социализм. И создавалась в сознании советской интеллигенции эта конструкция не столько для того, чтобы еще раз возвеличить Ленина, сколько для того, чтобы иметь основание, оставаясь в рамках государственной идеологии, все же сохранить за собой право на моральную оценку хотя бы сталинского этапа советской истории, иметь моральное право осудить очевидные преступления сталинской эпохи, к примеру, насильственную коллективизацию, репрессии против середняков, и самое главное, осудить репрессии 1937–1938 годов.

Кстати, начинал строительство этой идеологической концепции, которая давала бы возможность, «не поступаясь принципами марксизма-ленинизма», все же осудить преступления Сталина, Хрущев своим докладом о культе личности Сталина на XX съезде КПСС. Само по себе сочетание «культ личности» несло в себе допущение, что может быть Генеральный секретарь КПСС без возвеличивания и своей роли в истории, и своей личности. На самом деле реабилитация так называемой общечеловеческой морали, отказ от классового подхода к оценке исторических событий произошел уже тогда, в 1956 году, в тот момент, когда Хрущев читал свой доклад о культе личности Сталина.

Сегодня, в начале 2014 года, когда я уже в третий раз пишу введение к своей книге, альтернативный подход к советской истории, дающий возможность не только осудить преступления власти, но и просто сохранить в себе чувство совести, сострадания, не только не развивается, а откровенно осуждается даже деятелями культуры, кино. Несколько минут назад новый руководитель нашей телевизионной Академии настаивал, что нам нужны сериалы, рисующие положительный образ Сталина, что судить о его деяниях надо не с позиции нынешней «гуманистической эпохи», а исходя из тех представлений о добре и зле, которые были характерны для его эпохи, для эпохи социалистического строительства.

И этот на первый взгляд вполне интеллигентный деятель нашего современного телевидения не чувствует, что, настаивая на относительности морали и представлении о добре и зле, он отрицает не только гуманистические основания современной европейской (в своей основе христианской) культуры, но и вообще человеческую культуру, человеческую цивилизацию. Этот деятель культуры не понимает, что в рамках его философии нет места для нюрнбергского процесса и для осуждения всех без исключений преступлений против человечности, совершенных в XX веке.

И мне везет. В этот же день, 27 января 2014 года, на этом же телеканале Михаил Леонтьев, который в последнее время воспринимается, наряду с Александром Прохановым, как идеолог новой путинской эпохи, заявил, что история как наука несовместима с моралью, с моральной оценкой исторических деятелей, что в учебнике по истории СССР нет места для моральных суждений о советской эпохе. И это показательно для идеологической ситуации в современной России. Фаталистическое отношение к советской истории соединяется с отрывом морали от государственничества, и в результате российский патриотизм отрывается от морали, возникает разрыв между государственническими чувствами и моральными.

И самое поразительное что не только далекие от политики и философских размышлений люди, но и нынешняя интеллигенция не чувствует, что за ее фатализмом, убеждением, к примеру, что без «голодомора», без гибели шести миллионов людей мы бы не построили Днепрогэс, стоит духовное поражение, признание того, что мы ненормальная, неполноценная нация. Ведь финны, к которым в царской России относились снисходительно, называли «чухонцами», без всяких расправ и гулагов смогли стать одной из самых развитых стран мира. А русские, получается, обязательно, прежде чем построить «Уралмаш», должны были уничтожить на корню крепкого русского крестьянина, основу русской нации.