Ложь - Федор Кнорре

- Фью! Ух ты-ы! - с уважением свистнул Сенька. - Гостей у вас небось, гостей!..

В магазине, пока Лева с Юрой занимались покупками, самый меньший из ребят, Сенька, прижимаясь к стеклянному прилавку, занялся подробным осмотром всех сортов конфет.

- Ну, пошли! Чего ты тут разглядел? - снисходительно спросили старшие, нагруженные консервными банками и кульками.

Сенька, не двигаясь, потянул носом и, придавив палец к стеклу, показал:

- Вот эти, по шестнадцать, вкусные!.. А длинные по восемнадцать... По одиннадцать тоже здорово хороши.

- Ты все выучил? - усмехнулся Лева.

- Не-е... - с сожалением ответил Сенька. - Вот тех не знаю, почем они. Во-он, с медведями, лежат! Небось рупь штука.

В кулаке у Левы оставалось еще шестнадцать рублей с мелочью сдачи, и все было уже куплено. Если бы Сенька стал просить купить конфет, Лева сумел бы ему грубовато ответить напрямик: "Ишь ты, ловкий! На свои покупай".

Но Сенька только водил по стеклу маленьким грязноватым пальцем и бескорыстно, деловито взвешивал достоинства лакомств: какое покислее, зато дольше сосать, а какое и хорошо, но враз растает во рту, и не распробуешь даже...

- На, подержи, - сказал Лева, передавая покупки Сеньке, и пошел к кассе.

Выйдя на улицу, они все сосали конфеты. Сеня одной рукой придерживал мелкий карман своей курточки, набитый леденцами, а другой бережно прижимал к груди две жестянки с крабами. Изнемогая от желания услужить, он все время повторял: "Давай я еще чего-нибудь понесу... мне не тяжело ни капли!.."

Они расстались у ворот. Через минуту Лева, вываливая покупки на стол в кухне, говорил матери, хлопотавшей у плиты с озабоченным лицом:

- Вот крабы, вот судак в томате... вот еще какая-то рыбина, продавщица уверяет, что вкусная. А вот я конфет взял... Народу в магазине много, уж не помню, почем они... Сдачу я тут кладу...

На душе у него было очень противно, когда он это говорил. Единственное, что могло бы немного поддержать его, - это если бы мать начала проверять, что сколько стоит. Тут была бы все-таки борьба, опасность, надо было бы выкручиваться, и можно было бы даже почти совсем искренне обидеться, что его подозревают.

Но мать, не оглядываясь, распахнула дверцу духовки и окунулась, держа в руке зажженную лучинку, в пахнущий горячим тестом и капустой пар. Она вся была поглощена волнующим моментом рождения пирога. Ей было вовсе не до сдачи.

Лева уныло поплелся в комнаты, раздумывая о том, что надуть человека, который тебе верит, мало того что стыдно, но как-то вовсе и неинтересно. Фу, нехорошо!.. Хоть бы сказала: "Положи, потом проверю". Все-таки легче было бы. А то: "Положи в сумочку".

Гости пришли все сразу, видимо с какого-то заседания, откуда их зазвал к себе Ефим Ефимович. Дверь в столовую закрыли, и Лева прислушивался к тому, как там двигают стульями, негромко посмеиваются, разговаривая, и мать гремит тарелками, второпях накрывая на стол уже при гостях.

Потом усталый мамин голос просительно пропел за дверью:

- К столу, к столу пожалуйте!..

Стулья снова задвигались: все рассаживались. Потом послышалось тихое звяканье рюмок, едва различимое среди разговаривающих голосов. Кто-то сказал: "Ну, за виновника торжества!", кто-то громко прошипел: "Пффф..." и наступила минута полной тишины, после которой все заговорили уже громче и веселей.

Лева уселся на диван в отцовском кабинете. Несколько раз дрыгнув ногами, он раскачался, подпрыгивая на тугих пружинах, и, взлетев кверху, перевернулся, оставшись лежать плашмя, прижимаясь лицом к прохладной клеенчатой обивке.

За закрытыми дверьми столовой смеялись, звенели посудой, говорили, перебивая друг друга. По голосу отца Лева сразу узнал, что тот слегка подвыпил, как раз столько, чтобы стать немного говорливее и откровеннее, чем обычно.

- ...Ааа! - отец насмешливо и вместе с тем дружелюбно докрикивался до кого-то. - А ты все-таки насчет меня думал?.. А-ха-ха...

- Да я не как-нибудь думал! - громко отвечал другой голос, в котором Лева узнал управляющего конторой Иванушкина. - Ты пойми, я не как-нибудь про тебя думал... А правда, меж собой говорили: "Тихоня Ефим Ефимыч, что у него на уме, не угадаешь..." Вообще, виноват и каюсь. Я признаюсь: немножко думал. А вот про Саломатина как я думал, так еще даже хуже оказалось: просто шкурник, вспомнить противно! Разложил эти свидетельства, старинные справки - целый медицинский архив!

Кто-то весело крикнул:

- Еще разок за отъезжающих!

- Давайте!.. Встать!.. Товарищ Сырцов, вставай! Ефим Ефимыч!.. Красильников!.. Ваше здоровье! Больше уголька на-гора! Встряхнетесь там, помолодеете!

Лева, улыбаясь, вслушивался в голоса и теперь узнавал уже всех: и заместителя управляющего Красильникова, и инженера Сырцова. Теперь ему все разъяснилось: отца посылают, вернее, он сам вызвался ехать работать из канцелярии управления на шахту. Они с мамой, конечно, тоже поедут. Все в Левиной жизни будет теперь другое: местность, дом и двор, школа, товарищи... Вот какая, значит, перемена назревала в их жизни! На трудное дело всегда посылают самых лучших. Ясно, что и отца послали...

Сердце у Левки тревожно и радостно билось. До чего же хотелось ему сейчас заглянуть в комнату, где все тянулись поздравлять отца!.. До чего хотелось бы ему увидеть недавнее заседание, откуда все эти люди пришли к ним на квартиру!

Он живо представил себе большой строгий кабинет. Самый крупный работник, которого он в жизни видел своими глазами, был первый секретарь райкома. Поэтому он сейчас же представил себе, что именно секретарь райкома встает и говорит: "Товарищи, нам нужно самых энергичных и лучших людей бросить на шахты, чтобы побольше давать уголька на-гора. Кто хочет взяться за это трудное дело, прошу сделать шаг вперед!"

И Лева видит, как несколько человек во главе с папой отделяются от других и все разом делают четкий шаг вперед. И секретарь райкома обнимает папу, целует его и говорит: "Ефим, на тебя я всегда надеялся! Вперед, Ефим!" Секретарь очень похож на Чапаева, и Лева чувствует, что слезы гордости щекочут ему горло.

Ах, если бы самому дожить до такого момента, когда его позовут на какое-нибудь почетное, замечательное дело, когда он сам сможет так же бесстрашно и спокойно шагнуть вперед, чувствуя у себя за спиной восторженный шепот голосов - мамы, отца, Юрки с Сенькой и... одной малознакомой девочки, Тамары, встречая которую он проходит всегда задрав нос, посвистывая и шаркая подошвами, чтобы она не догадалась, до чего она ему кажется прекрасной...

Он уже не мог больше усидеть на месте. Проскользнув через кухню, он выскочил за ворота, не обращая внимания на толчки и повизгивания налетевшего на него с разгона Полкашки.

Сеня с Юрой, заслышав скрип Левиной калитки, сейчас же снова выскочили над забором, как два сторожевых петрушки.

- Уезжаю я, ребята! - не дожидаясь вопросов, сказал Левка. - Что все на месте-то сидеть? Надо по-шахтерски браться за дело. Вот папка и вызвался. Он же инженер-угольщик. Сейчас его там все поздравляют. Еще Красильников едет и...

- Это у которого пять медалей с орденами? - осведомился Сенька.

- Он самый! И другие тоже... А Саломатин стушевался. Знаешь Саломатина?

- Веркин отец? - презрительно спросил Юрка. - Э-эк, трус! Ищет, где легче... Значит, едешь, Левка?

- Такое, брат, дело! - серьезно ответил Лева. - Не отказываться же... А вы что до сих пор на улице, домой не идете?

- Никак дососать не можем конфетов этих: весь рот свело, - устало чмокая, признался Сенька. - А домой идти - мама спросит: "Откуда взяли?" Да сейчас уж немножко осталось, как-нибудь дососем...

"Ах да, была эта история с конфетами", - вспомнилось Левке, и он даже поморщился, до того некстати сейчас было это стыдное воспоминание.

Эти конфеты, купленные на "казенные", как называли мальчишки, деньги, совсем было выскочили у Левы из головы. Но, когда он вернулся в отцовский кабинет после разговора с ребятами, поступок его показался ему во много раз хуже, чем сначала.

Ему снова представился отец на заседании, а в это самое время Левка, как низкий воришка, как подлец, утаивая у отца сдачу от крабов и судака в томате... Тьфу, как тяжело и неловко на душе!..

Левка повалился на разостланную по полу вытертую шкуру белого медведя и сделал страшную гримасу отвращения к самому себе. Теперь ему уже почти хотелось реветь от стыда. Потом он придумал все-таки кое-что, и лицо его прояснилось. Он вполз под шкуру, просунув руки в рваную на лапах суконную подкладку. Когда отец придет в кабинет, а он придет обязательно за папиросами своей набивки, Лева встанет на четвереньки и, рыча по-медвежьи, пойдет на отца. Так у них бывало уже не раз. Отец обязательно спросит: "А-а, к нам медведь забрался! Надо сходить за ружьем, - наверное, он натворил чего-нибудь?.." А Лева медвежьим голосом ответит: "Натворил!" "Корову нашу зарезал?" - грозно спросит отец. Медведь зарычит и отрицательно помотает головой. "Медведь мед из нашего улья сожрал?" Медведь снова отрицательно порычит. Тогда отец спросит: "Так, может быть, медведь двойку схватил в школе?" На это сегодня медведь скажет: "Папа, медведь на сдачу купил мальчишкам конфет и с ними имеете съел..." И после этого пускай отец рассердится или будет его при всех высмеивать несколько дней - все равно, он признался, и худшее будет уже позади.