Один день Весны Броневой (СИ) - Прибылов Александр Геннадьевич

Мушков помог забраться на платформу — попросту втянул за протянутую руку.

— Готовиться… Быть готовыми к разгрузке. Земелов!.. Почему без приказа?! Опять?!

Мехвод, инженерными клещами перекусывавший крепежную проволоку на транспортных петлях, поднял голову.

— Виноват, тащ командир… Готово… Все равно ж разгружаться…

Замолк увидев, как изменилось лицо начальницы.

— Земелов… Старший нарядник Земелов, три наказа вне очереди… — произнесла Вешка негромко и очень четко.

— Есть!

— Продолжайте готовить машину к разгрузке. Где зубило?

Сбивая вместе с Мушковым намотанную на петли проволоку, Вешка старалась не смотреть по сторонам — да и не получилось бы, простая вроде работа держать зубило, но требовала внимания — зато услышала перекличку соседнего экипажа с пробегающими мимо бойцами-ремонтниками.

— Эй, металлисты! Че там?!

— Паровозу котел пробили! Не потянет дальше! Разгружаться будем!

В ответ послышалась ругань. Застучала кувалда.

— Дурные, — буркнул Мушков примериваясь к очередному удару по зубилу, — так промахнуться недолго.

— Не отвлекайтесь.

— Есть, тащ командир.

Управились быстро. Успели открепить шпалу под передними катками самоходки, когда услышали перекличку:

— Комполбата к комбату!

Вешка выпрямилась, смахнула пот со лба. Глянула, как спрыгивает с платформы и бежит по насыпи Любек. Тронула распухшую губу. Вздохнула.

— Давайте быстрее.

Управились и с задней шпалой.

— Ну вы даете, — прокомментировал линком Ивков. Его самоходка стояла на одной платорме с машиной Броневой, а экипаж в этот момент как раз отрывал переднюю шпалу.

Вешка промолчала — в реплике Ивкова почудилась скрытая насмешка: «Опять успела из-за своеволия мехвода».

Рядом захрустела под ботинками щебенка.

— Командиры машин, ко мне! Не спускайтесь…

Дивов стоял на насыпи подняв к ним лицо.

— Разгружаться будем в торец состава, — он махнул рукой в сторону паровоза.

За спиной тихо буркнул что-то Земелов. Комполбата этого не услышал.

— Порядок действий знаете — командир машины снаружи контролирует и направляет, водитель — исполняет. Особое внимание при переходе с платформы на платформу… Шпалы соберите, отдайте автомобилистам — на спуск впереди для нас материала хватит, а их будут отбуксировывать и спускать отдельно. Да и аппарель им надо более пологую складывать. Действуйте.

Младшие командиры козырнули: «Есть».

Опять Вешкин экипаж успел раньше. Оттого стояла она в тени самоходки, прислонясь к крутому скосу лобового листа брони, катала в ладонях отполированные кожей деревянные рукоятки сигнальных флажков, слушала, как возится на водительском месте старший нарядник. Мимо, по насыпи, протрусила пара бойцов со шпалой. Вешка дернула левым ухом — прижала его тяжелым, воняющим пропиткой, брусом во время второй ходки. Под курткой саднило плечо, ныли руки, но ухо болело сильнее. И губа болела. Но ком в горле стоял не от этого.

Все было и раньше. Тихие разговоры за спиной, скептические или, еще хуже, снисходительные взгляды командиров, насмешливые замечания в глаза. Будучи второй девушкой-выпускницей за всю историю училища, линейный командир Бронева привыкла к ним, как к постоянному недосыпу или боли в натруженных мышцах. Даже боролась с этими бедами одинаково — трудом. «Не устанешь — не отдохнешь», — говорил отец. Когда дочь-школьница жила рядом. Когда обнимал дочь в парадной серой форме с лысым погоном военной ученицы. В последнее время только писал. Часто. До начала войны. А потом за полторы недели до ускоренного выпуска пришло только одно письмо. Как всегда, в конверте без обратного адреса. Очень короткое — всего четрые столбца четким разборчивым почерком. Другие слова. Тяжесть — ма-а-аленькая доля ответственности с папиных плеч. И затаенная родительсткая тревога… Конверт с письмом теперь лежал в командирской сумке между блокнотом и фотографией мамы, сделанной незадолго до ее последней копмандировки, а сама сумка втиснулась между бортом и боеукладкой в самоходке…

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Все было раньше… До рева самолетных моторов и дыма над горизонтом. Теперь… Теперь… Теперь Вешка вдруг оказалась перед лицом чего-то огромного. Безжалостного и непонятного. Перед чем остановился даже эшелон с танками, пушками, грамотными командирами. «И грамотными экипажами», — призналась она себе. «Целый эшелон… И я. Одна. Чужая для своего экипажа».

Спазм сжал горло.

— Вот чего тянут, а? — Земелов высунулся в люк, оперся локтями о броню. — Мы тут как прыщ на… кхм.

Вешка промолчала. Даже не обернулась.

— Тащ командир…

— Да?

— Вы не тужите. Справимся… Только поглядывайте, чтоб машину не заворачивало вправо — у левой гусеницы натяжение меньше.

Вешка усмехнулась — опять мехвод проявил инициативу и указывал ей, что делать. «Ну и ладно».

— Хорошо. Погляжу.

Вырвалось. Неуставное. Семейное или дворовое. До дрожи в руках. Щекам и ушам, особенно помятому левому стало горячо… «И винить некого. Сама позволила». Втянула воздух сквозь зубы.

Подошел Мушков. Оперся рядом о надгусеничную полку, замер молчаливой статуей.

Вешка вспомнила подслушанный утром разговор. «Месячные? Самая маленькая беда».

Стоило зажмуриться, и перед внутренним взором возникло лицо войскового головы Ковалева. На последнем испытании по тактике, обычно молчаливый начальник испытательной комиссии вдруг подался вперед и задал вопрос не по предмету:

— Что такое Устав?

Военная ученица Бронева, почти выпускница, почти командир, задумалась — содержание уставов едва не вбивалось в молодые головы слушателей, но что такое Устав… говорил только преподаватель строевой на первом занятии.

— Свод правил определяющих устройство вооруженных сил, порядок отношений военнослужащих и…

— Порядок отношений военнослужащих, — четко повторил ее слова Ковалев. — Правила отношений командира и подчиненных в том числе… Для Устава не важно, что у тебя под формой. Для Устава ты и твои подчиненные… детали механизма…

Взгляд старшины, кажется, что-то искал в лице Вешки. Не нашел.

— Запомни, девочка, — Вешка не возмутилась, только глаза распахнула, — Армия это не только Устав. Это… много мужчин для, которых баба… Да, баба, это мамка, жена, дочь, сестра… Для мамки молодая ты еще, сестру можно ослушаться, а жене и дочери командовать невместно. Так-то, дочка…

Запомнила она эти слова. Крепко запомнила. Потому что правду говорил Ковалев.

Вешка медленно выдохнула. Заставила себя расслабиться.

— Радек, — Мушков вдруг шагнул мимо нее, загородив солнце в закрытых глазах. — Пошарь там мой кошель…

— О! Дело! — отозвался мехвод, — Пока время есть можно по соломке сточить.

«Пусть сестра. Они меня и так не слушают — исполняют приказы раньше, чем я их отдаю».

— Товарищ командир!

Оклик Земелова заставил открыть глаза, оглянуться. «Чего вы так на меня смотрите?»

— Не волнуйтесь. Ей-боже, все у нас получится. Ходовая у нашей саушки, как у «шестерки», один в один. А «шестерку» я, как жену знаю — не первый год за рычагами. Точно вам говорю.

Четко и размеренно выговаривая слова, мехвод, кажется, пытался ее вразумить. Словно малое дитя. И одновременно шарил пальцами в матерчатом мешочке, хрустя заложенной внутрь «восковой» бумагой.

«Дожила». Вешка поняла, что улыбается — болью напомнил о себе злосчастный прикус. Невольно тронула губу воняющими пропиткой пальцами. «Радек доволен. А ты, Мушков, чего взгляд отводишь? Думаешь, я слабину показала?»

— На, — Земелов протянул заряжающему толстую палочку прессованного курута.

— Чего ты мне огрызок суешь? Там длиннее есть. Скупишь, как свое даришь.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— На тебе длиннее.

— Ага. Э! У тебя свой кошель есть!

— Я немного! И некогда за своим лезть.

Далеко впереди коротко взревел и замолк танковый двигатель. По составу пронеслась волна окриков и ругани.

— Земелов, займите место! Мушков…